Чжонхён добился своего. Он никогда ничего из упомянутого не проделал бы с Ки, но юноша вдруг понял, что тот вполне может уйти. С него и впрямь станется найти развлечение на ночь, замену, более умелую и покладистую.

За этой мыслью последовали боль и разочарование. Наравне со злостью на самого же себя.

— Подожди, — выпалил Ки, прежде чем сообразил, что делает.

Приподнятые в усмешке брови заставляют его устыдиться собственного порыва, но за первым шагом идет второй. Он подползает к Чжонхёну, встает на колени и нерешительно притягивает его к себе за шею. Этот нерешительный поцелуй переходит в несдержанный и с течением секунд начинает отдавать собственным отчаянием Ки и желанием Чжонхёна наказать его. Юноше кажется, что он заживо сгорит, если не сделает передышку, но только проводит руками по плечам молодого человека, скидывая с них вновь расстегнутую рубашку. Шелковистая кожа под руками бугрится напряжением в мышцах и ему вдруг окончательно сносит крышу. Он может запросто взять, что хочет. А он очень этого хочет.

Ки опрокидывает Чжонхёна на кровать, устраивается сверху и продолжает яростно кусать его губы, не позволяя брать над собой главенство. Молодой человек, давно терпеливо ожидавший этой вспышки, охотно уступает ему. В паху нестерпимо ноет и, когда Ки перестает елозить языком у него во рту, он едва сдерживает стон. Юноша будто специально усаживается на проблемное место. Чжонхён с тихим стоном приподнимается на локтях, долго глядит в его блестящие глаза, слушает сбитое дыхание. Одно движение и он позорно кончит, дав мальчишке повод оторваться на нем в будущем за все прошлые подначки.

А затем все вдруг резко меняется, выливая на обоих по ведру ледяной воды.

Ки и впрямь горит, выгорает изнутри, задыхается, точно загнанное животное. Каждый вдох дается с трудом и перемежается с жутким кашлем. Мышцы безжалостно выворачивает, поэтому ослабевший Ки нависает над молодым человеком и мертвой хваткой вцепляется в покрывало по обеим от него сторонам, содрогаясь.

Чжонхён успокаивающе запускает пятерню в его волосы и видит, как прикрываются карие глаза, слышит, как с губ срывается хриплый выдох. Кашель, выдох, кашель, вдох, кашель. Кашель разрывает его грудную клетку. Пальцы Ки побелели от силы, с которой он вцепился в простыню.

— Полегче, Бомми, — Чжонхён не без сожаления ставит на себя слабый блок, поток эмоций через который не бьет фонтаном, а просачивается мелкими ручейками. Возбуждение сходит, оставляя после себя ноющую боль и тупое неудовлетворение.

Ки слабо улыбается чему-то. До того, как в голове юноши появляются первые отголоски новых мыслей, Чжонхён с досадой притягивает его голову к своей груди. Он удовлетворяется тем, насколько судорожно сглатывает Ки, прижавшись к его коже пылающей щекой. Последующая расслабленность, наполнившая все тело мелко дрожащего юноши, и вовсе приводит его в благодушнейшее из состояний. Иногда Чжонхён забывает о том, насколько этот ерепенистый мальчик хрупок. И невольно приносит ему боль.

В такой нелепой позе они просидят довольно долго. Руки, обнимающие его всего лишь за голову, покажутся Ки самыми уютными из всех, которые его когда-либо обнимали. Слепое доверие, молочным бальзамом укрывающее раны и ранки в душе юноши, станет для молодого человека самым ценным из всех проявлений любви Ки.

А позже Чжонхён долго будет изучать безмятежные черты спящего в его объятиях Кибома.

Будет думать о том, что ниточка Чжинки в этот день была необычайно активна, погружая Бомми в пресловутую задумчивость.

Он порадуется своей маленькой победе над этим бесенком: капризный мальчик уже принял его в свой круг, потому что ненамеренно из раза в раз давал это понять. Как бы изощренно Чжонхён не подзуживал Ки, каждый его искренний порыв он ценил чрезвычайно высоко.

Он подумает о позабытой заначке Ки, спрятанной под кроватью, и слабом запахе выкуренных сигарет, за месяцы въевшемся в стены этой комнаты — уютной только потому, что в ней живет это терпкое и сладкое существо, готовое бесконечно рвать его на части и вновь склеивать.

Несколько месяцев назад Чжонхён специально подослал своего человека к мальчику, устав до бесконечности ощущать его уныние, упрямо прорывающееся к нему в голову сквозь городские километры. Чжонхён сжалился над его слабостью к курительным смесям. Из его собственных рук Ки вряд ли принял бы подарок, другое дело — если мальчик будет думать, что сам отыскал нужного ему человека и добыл у него все необходимое. Упрямец — он и есть упрямец.

А еще он вспомнит о том, сколько раз Ки попытался воспользоваться слабостью Чжонхёна и поменяться ролями, пока тот в сладком забытьи наслаждался его весьма неумелыми, но крайне заводящими ласками. К счастью, каждый раз молодой человек успевал предупреждать его намерения, не позволяя этому случиться. В их паре только один ведущий и это, увы, никак не Ки. Чжонхён носит брюки, а Ки это делает лишь потому, что Чжонхён ему это позволяет. Это было совершенно ясно для самого молодого человека, но этого пока не мог понять юноша.

Чжонхён успеет даже ощутить вспышку ревности при мысли о новой знакомой Ки. Насмешка судьбы. Ведь раньше, нашептывая людям неверные мысли и бесстыдно упиваясь последствиями, чаще всего эстафетную палочку он передавал в руки именно этому чувству. Балом правила бездна ревности, в которой люди топили друг друга и окружающих. Все, что ему нужно было сделать, — спустить дело с тормозов и наблюдать за своим творением. А потом пристраивать новый кирпичик в свою Башню, кропотливо собираемую из разрушенных умов, сожженных судеб, потерянных надежд и прочей мишуры. Неужели не смешно? Теперь ревностью поглощен он сам.

Его мыслями властвует и разделяет какой-то мальчишка. Не человек, но и не потустороннее существо. Существо, застрявшее где-то посередине. Его часть. Самая сладкая часть.

Единственной мысли молодой человек будет избегать с завидным упорством: сможет ли он справиться, когда всему наступит конец. А он неминуемо наступит.

Сможет ли воспротивиться человеческой природе и не утянуть малыша Бомми за собой?

А утром случится то, чего не случилось ночью.

========== Часть 48 ==========

Тот факт, что он спит, Ки понял тотчас же, оказавшись в этом странном месте. Все вокруг казалось размытым и бесформенным, но стоило приглядеться и предметы обретали форму, четкость.

Первым делом юноша с любопытством оглядел себя. Штаны, брючины которых были намного шире обычного. Широкий пояс доходил до ребер и туго охватывал его живот. Ни сорочки, ни накидки, ни жакета. При этой мысли на нем тут же появилось нечто вроде жилета, которые так любит носить Чжонхён, разве что пуговицы на нем отсутствовали. Похожее облачение он видел в салоне, где ему когда-то довелось примерять бальное платье. Старушка-владелица тогда что-то рассказывала про испанские костюмы, но Ки слушал вполуха.

Юноша порыскал взглядом по окрестностям и тут же обнаружил зеркало, в котором узрел свой чрезвычайно непривычный вид. Волосы приобрели свой прежний цвет — вороного крыла. Глаза густо подведены черным, вследствие чего становились выразительнее прежнего: глядя в глаза своему отражению, казалось, он глядел себе в душу. Всю остальную часть лица закрывала причудливая маска, сплетенная из блестящих серебряных цепей, отходящих к ушам от каркаса, в точности повторяющего изгиб его носа и штырями крепящегося к его переносице. Поначалу Ки пытался снять эту маску, но некоторые из цепей проходили прямо через крылья носа и раковины ушей. Любое движение цепей бередило ранки, причиняло боль, алыми капельками выступавшую в месте проколов.

Юноша с трудом заставил себя отвлечься от лица. Плечи и предплечья изрисовали какие-то письмена — Ки этого языка не знал, но каждый завиток жил своей жизнью, непрерывно перемещаясь по его коже, заползая на грудь, охватывая шею. Запястья и лодыжки под брючинами сковывали широкие серебряные браслеты с петельками — юноша, поежившись, представил, как в эти петельки продеваются звенья цепей покрупнее. На гладкой поверхности браслетов также обосновались письмена, но эти уже статичные, хотя и навевающие мысли о неприятном. Несмотря на то, что он был бос, окружающая прохлада оказалась лишь в радость, поскольку Ки казалось, будто костерок горит внутри него.