Эта маленькая вечно голодная бестия начинала Чжонхёна раздражать. Она превращала его мальчика в неугомонного маньяка, стоило Ки уступить главенство над своим разумом. Но в последнее время попытки становились все слабее и слабее, поскольку некогда крепкая связь истончалась. Пусть эта тварь цепляется за старшего, который если и наведывается в голову Ки, то довольно редко и то в виде неуемных порывов к размышлениям.

Сумерки тихо опускались на заснеженные улочки. Воздух холодел и холодел. Чжонхён вдруг понял, что начинает замерзать. Скупые снежинки, закружившиеся в воздухе, запутывались в волосах и ресницах, щекотали кожу. Если ничего не предпринять, то они вдвоем окоченеют в этом бесцельном стаптывании ботинок. Их и без того неинтенсивная прогулка вовсе перестала согревать. Тем более, случай благоволил: Ки остановился напротив подъездной двери дома, в котором они с братом жили. Комната к слову, до сих пор оставалась за ними двоими и не столько по просьбе мальчика, сколько по его собственным словам, вскользь брошенным домоправительнице пару месяцев назад. Впрочем, Ки это знать не к чему.

Он схватил парнишку за руку и потянул в сторону двери. Ки беспрекословно повиновался, находясь в своеобразной прострации. Кончик носа и ушей принялось жечь, стоило им зайти в подъезд. Юноша попытался выдернуть руку из хватки, но слабо и скорее для вида. Коридор вновь пестрел детишками, шумевшими, галдевшими, ревущими и раздражающими все его естество. Порыв заткнуть уши пальцами был благополучно пережит еще до того, как они вдвоем оказались в комнате, тонущей в темноте: луна сегодня скрылась за облаками.

Ки сделал пару шагов вглубь и обернулся на молодого человека, прислонившегося спиной к закрытой двери. Бедлам за ней приглушенно доносился до них двоих, оставаясь фоном, но уже не досаждая. Встретив пристальный взгляд исподлобья, Ки стушевался и растерянно оглянулся, выхватывая из головы воспоминания их редких встреч в этой комнате. Глупо как-то получалось тогда. И сейчас глупо.

Он стянул шарф и бросил его на креслице, туда же через какое-то время полетело пальто — замерзшие пальцы плохо слушались, поэтому с пуговицами пришлось повозиться. Ки неуклюже снял ботинки ногами, одновременно пытаясь справиться с пуговицами рубашки и не оторвать их, наплевав на аккуратность. Ему нравились его новые вещи.

Чжонхён, поняв молчаливый намек, последовал его примеру.

Несколько минут спустя, отчаявшись расстегнуть рубашку полностью, юноша оставил свое дело на полпути и, тяжело вздохнув, забрался на кровать, издавшую жалобный скрип. Недвижный силуэт застыл у ее изножья в безмолвном ожидании разрешения. Нужно только протянуть руку. Однако вместо этого юноша откинулся на локти, проворчав:

— Не расстегивается.

— Помочь? — Ки скорее услышал, чем увидел незлобивую насмешку и… промолчал. Взгляд сам по себе переместился на упомянутую рубашку. Непослушные пальцы тоже запоздало начало жечь, а вот нос с ушами, похоже, успокоились.

За этими прохожими мыслями он не заметил приближения Чжонхёна и вздрогнул, когда за столь важное расстегивание пуговиц принялись чужие пальцы. Кровать не издала ни скрипа, словно молодой человек был невесом, хотя Ки не понаслышке знал об обратном.

Взгляд вверх и сознание растворяется в черноте.

Последовав порыву, Ки схватил Чжонхёна за шею и притянул его к себе. Не решаясь коснуться его губ плотнее, в легком, едва ощущаемом касании он словно просил разрешение на большее так же, как минутой ранее его просил и не получил сам молодой человек. Провел один раз по его губам, отстранился. Второй, снова отстранился. Чжонхён улыбнулся, и вновь Ки скорее почувствовал, чем увидел это. Прикрытые веки обостряли ощущения.

Так и не дождавшись желаемого, он углубил поцелуй, не сомневаясь, что получит жадный ответ.

И причем здесь вообще пуговицы? Чжонхён дернул его рубашку в стороны, и тех как не бывало. Горячие ладони заскользили по телу юноши, отчего по его коже обежали мурашки. Пальцы подергали за кольцо, погладили шрам над сердцем, крепко ухватились за цепочку и потянули ее вверх. Ки громко застонал в поцелуй и так же громко его разорвал.

— Я возражаю, — прохрипел он, неохотно отодвигаясь от Чжонхёна. Больше всего ему хотелось в данный момент наброситься на того голодным зверем и больше всего он боялся в данный момент снова потеряться.

— Против чего?

— Против… умерщвления ни в чем не повинных собачек, — брякнул юноша, краснея.

— Обратись к защитникам животных, — пробормотал Чжонхён, потянувшись к нему за новым поцелуем. Ки еще дальше отодвинулся и уперся спиной в спинку кровати. Он прижал кулаки к груди, будто опасался, что руки сами по себе потянутся в ненужную сторону.

— И все же я возражаю.

— Мне тебя приковать наручниками к кровати, дабы ты не смел возражать?

Ки шумно сглотнул, мотнул головой, подумал и вновь мотнул головой.

Самое оно. Быть беспомощно пристегнутым наручниками в лапах… то есть руках Чжонхёна. О да, все в нем возбужденно ликовало при этой мысли.

— Это не помешает возражать. Я умею пинаться.

— Я тоже много чего умею, могу устроить показательное выступление.

Чжонхён отпустил его цепочку и в свою очередь отстранился. Под его внимательным взглядом темные глаза Ки в панике заметались по комнате, выхватывая очертания предметов скупого интерьера. Ему отчаянно хотелось контакта, но он не желал ответственности.

Выбор, почему его не может сделать молодой человек напротив? Ведь он тоже тяжело дышит, он тоже хочет, но неподвижно ждет его… запоздалых возражений. Так не должно быть, его должны принуждать к этой связи, а получается, что с каждым разом свой выбор он делает сам. Ведь столько раз мог оттолкнуть, но не отталкивал или отталкивал и тянул обратно. И уже не скрыться за отговорками о том, что он, де, обязан втереться в доверие. Чжонхёна не обманешь. К чему тогда обманывать себя.

Юноша еще раз сглотнул и прикрыл глаза. Все получается очень и очень смешно. Его глупая бравада, сеть из лжи, укутывающая его в кокон, нежность Чжонхёна, из-за которой невозможно злиться, и боязнь отвечать за собственный выбор. Братья, бывшие где-то там, за гранью его реальности.

Чжонхён мягко провел пальцем по его скуле, откинув светлый локон. Ки вздрогнул и испуганно распахнул глаза. Он осязал внезапную злость Чжонхёна так же, как и его улыбку несколькими минутами раньше. Стало вдруг зябко и голову покинули все мысли о каком-то смехотворном, ей-богу, выборе.

— Надумал?

— Что?

— Насчет показательного выступления.

Ки пожал плечами. Чжонхён схватил его за предплечья и перекатился с ним, устраивая задрожавшего юношу на себе. Ки задохнулся от неожиданности и не сдержал мягкого стона. В дело вступил тесный контакт обнаженной кожи, и ручкой махнули все возражения, которые могли бы весьма не вовремя наведаться к нему в голову. Чжонхён грубо целовал его, вкладывая в свои действия всю ярость, распаляясь еще сильнее из-за отсутствия такой же по силе ответной реакции юноши. Кибом же в этот момент просто беззастенчиво ловил удовольствие, не в силах ответить. Он застонал от боли, когда его волосы чересчур сильно стиснули в кулаке.

— Бомми, ты, думаю, забыл о нашей договоренности.

— Запамятовал, — пропищал Ки, хлопнув ладонью по подушке аккурат рядом с лицом Чжонхёна.

— Я сегодня и без того весь остаток дня великодушно терпел твою редкостную задумчивость. Решил испытать мое терпение и на ночь глядя?

— Нет, — все тот же писк разрывал воздух, наполненный глухими воплями за дверью.

— Ты собираешься меня сегодня развлекать или мне уйти поискать девочку посговорчивее?

— Я не девочка. И за дверью дети, — Ки вспыхнул, на миг позабыв о боли. Но только на миг.

— С каких пор тебя беспокоит психическое состояние оравы малолетних крикунов, мое очаровательное бревнышко? — Чжонхён бесцеремонно спихнул его с себя и встал с кровати, застегивая рубашку. — Я ведь с легкостью могу связать тебя, как младенчика. Или повесить за руки до полного их онемения. Могу душить. Могу вырезать свой знак на твоем члене. Могу вставить трость прямо в твой зад. Вогнать иглы под ногти, залить раскаленный металл в горло. Но нет, я мягок так, как могу быть мягким с тем, чьи яйца принадлежат мне. Глажу твою нежную шерстку, вместо того чтобы хлыстать. Сосу твой член, лижу твою задницу и стойко переношу твои оскорбления. А ты этого совершенно не ценишь, котенок.