Все было чрезвычайно предсказуемым, и вместе с тем юноша все еще не мог привыкнуть. Чжонхён вколачивался в него так, словно намеревался выбить из него сам дух. Ки даже начал бы опасаться за сохранность стола, на котором оказался, если бы не орал благим матом в этот момент, проклиная в сладостно болезненной муке и Чжонхёна, и всех его треклятых предков до десятого колена.
Он дергал собственными руками, вновь скованными чужой рукой, стараясь высвободить их. Тогда он сумел бы с силой сжать черные волосы в кулаке, а если повезет, то даже выдрать их клок в отместку. Впрочем, ничего у него не получалось, а внутри все сильнее затягивалось в тугой узел странное чувство. Он помнил все их давние предыдущие разы, его память сломала, наконец, печатку на письме и обнажила все свои секреты. Однако в то время, в ту позабытую неделю в нем жил кто-то иной, не считавший сношение двух мужчин чем-то запретным, скорее наоборот, увлеченно склонявший другого мужчину к этому сношению.
Всю оставшуюся жизнь ему будет неимоверно стыдно вспоминать те дни, когда он, абсолютно не стесняясь, вставал перед занятым чем-то Чжонхёном в одной лишь рубахе и на его глазах начинал себя ласкать, затаившимся хищником наблюдая за реакцией. Спокойствие и отстраненность недолго оставались на его лице, так или иначе после столь нескромных манипуляций сменяясь неприкрытой похотью. В глубине черных глаз появлялся опасный огонек и тогда Чжонхён, полностью потеряв над собой контроль, превращался в зверя, мучимого желанием освободиться от власти своего хозяина.
Как два оголодавших животных, они беспрестанно совокуплялись. И в этом не было никаких романтических чувств, кроме всепоглощающей жажды, которую испытывал Ки и которая передавалась Чжонхёну. Но как ни странно, именно тогда цепочка между ними, потускневшая под наслоением лет, вдруг начала разгораться золотом.
Хуже всего, представлялось юноше, что в первый раз все происходило в этом же самом доме.
Разум нынешнего Ки, настоящего Ки, все так же не владеющего собой полностью Ки, этот разум покрывался трещинами, пытаясь заново перекроить все понятия, впитанные со скудной детдомовской едой и наставлениями нянечек, абсолютно бесполезными, но въевшимися под корку. Его желания до сих пор спорили с его убеждениями, хотя за столько месяцев ему стоило бы и привыкнуть.
Уже под самый конец Чжонхён схватил его за кулон на шее и потянул к себе. Ки кончил с мимолетным прикосновением к его губам, в беспомощности обняв Чжонхёна за шею и прижавшись к его сильному телу продрогшим котенком, обретшим хозяина. Его ноги съехали по чужим плечам и обосновались где-то в районе сгибов локтей - Чжонхён уже давно отпустил его запястья и, чтобы не упасть на юношу всем потным телом, упирался одной ладонью в стол, а второй сжимал в кулаке крепкую цепочку.
Позже перемазанный в своей же сперме, в сладком креме и той самой каше, которую он так и не доел, юноша распластался на столе и очумело таращился на потолок, пока Чжонхён возился с камином. Пот остывал и кожа покрывалась мурашками. Самое время было задуматься о собственном поведении, но как на зло голова опустела. Ощущался только зверский холод, усталость и боль в покусанных плечах и шее. Режущая боль и тепло промеж ягодиц.
Без лишних слов с него вытерли все, чего видеть ему не хотелось, полотенцем, смоченным в графине с питьевой водой. Прислуги не было ни видно, ни слышно. Вполне возможно, она и в доме-то не находилась, уйдя вскоре после того, как сделала дело, за которое ей, собственно, платили. Что было к лучшему — никто не стал свидетелем его очередного позора. Никто, кроме Чжонхёна, с мягкой терпеливостью одевшего молчаливого юношу в помятые штаны и рубаху.
— Прости, я был несдержан, — он громко чмокнул притихшего Ки в губы, чуть опухшие и покрасневшие.
Вечер был проведен на толстом пледе у пылающего очага. Чжонхён, словно не чувствовавший холода вообще, так и остался в одной незастегнутой рубашке с засученными рукавами и легких брюках. Как ни в чем ни бывало он улегся головой на колени Ки и дремал.
Юноша же закутался во второй плед и, выпятив зудящие губы, глядел на огненные лепестки, изо всех сил стараясь не видеть, как стелется золотисто-алый свет по смуглой коже, мягко сияющей в обрамлении белоснежной ткани. Он крепко зажмуривался, лишь бы не изучать хорошо выраженный рельеф мышц, исходя легкой завистью и какой-то непонятной нежностью. Он заставлял себя глядеть на огонь, только бы не смотреть на темные соски, томясь желанием сомкнуть на них свои губы. Или зубы. И категорически запретил себе опускаться глазами к поясу брюк, под который уходила дорожка темных волос.
Не далее как сегодня утром ему приснился сон. Кроме страха, почему-то окрашенного в незатейливый синий, в нем присутствовал жуткий оскал чудовища. Он помнил рога, он помнил хвост. Или хвосты? Или чудовищ было несколько? Красные глаза. Огонь, во сне горел огонь, но не обычный ярко-оранжевый, играющий в камине, а все тот же синий. И Ки вдруг пришла в голову идиотская идея проверить сон на реальность, но он все никак не мог решиться на рискованное дело, отвлекаемый неприличными мыслями. Он сам себе казался одним из наиотвратительнейших извращенцев, которые только существовали на белом свете.
Повременив немного после того, как Чжонхён заснул, юноша наконец помахал перед его закрытыми глазами рукой и невзирая на то, что не получил никакой реакции, для пущей надежности еще и поводил пальцем по его носу, подергал за уши.
Похоже, молодой человек в самом деле уснул глубоко. По крайней мере, он не подал ни малейшего признака бодрствования: веки расслаблены, дыхание оставалось таким же ровным, как и ранее. Тем не менее, Ки немного боязливо запустил руки в его волосы и поначалу ворошил их с большой осторожностью. Но, по обыкновению забывшись, через какое-то время он уже увлеченно ощупывал его голову, делая нечто вроде уже привычного массажа.
— Что же мы делаем, скажи на милость? — прервал его раскопки хриплый голос. Ки бросил испуганный взгляд на его глаза, но те были все еще закрыты. Однако губы растянулись в улыбке, немного пугающей и неестественной.
— Ищу рога, — брякнул юноша, не подумав.
— И как успехи?
— Ну… — нерешительно промямлил Ки, чувствуя себя крайне глупо. Ему показалось, что он нащупал едва заметные рожки, но мало ли что ему могло показаться под силой убеждения.
— Поищи заодно и хвост. Единственно для твоего удобства в который раз сниму брюки, — Чжонхён наконец открыл глаза и, задрав подбородок, поглядел черным взглядом на растерявшегося юношу. Протянув руку к его лицу, он провел большим пальцем по его щеке и затем сунул палец в свой рот. — Кому-то нужно помыться.
— Нет! — выпалил Ки испуганно, взлетел на ноги и, схватившись за ягодицы, прихрамывая, дернул к выходу из комнаты.
========== Часть 43 ==========
Как раз в то время, когда сознание находится на дремотной границе между сном и действительностью, Чжинки грубо выпихнул в реальность какой-то громкий звук. Взъерошенный возница сел на кровати и проморгался, гадая, приснился ли ему шум. Вокруг царила сонная размеренность. Кивающая тень от веток, стучащих в окно, черными неровными росчерками ложилась на противоположную стену, и поначалу Чжинки оцепенело считал эти спокойные кивки.
Постепенно он приходил в себя, не без труда стряхивая остатки какого-то сна, и уже было засомневался, однако новый всплеск, похожий на предыдущий, развеял все его сомнения и заставил выскочить из теплой постели. Кое-как натянув штаны на короткую ночную сорочку, он вылетел за дверь, застегивая на ходу брючные пуговицы.
Ночь была упоительно тиха и безмятежна. Чжинки бы даже сказал — подозрительно тиха и безмятежна. Поэтому странный шум свирепо разрывал ее на куски, своей необычной силой возрождая животный страх. Он был похож на единичное хлопанье ладоней и, возможно, хлопаньем это и было, но затем шло странное шипение: нечто среднее между грозным рычанием и шипением рассерженной кошки.
