— Мое солнышко, — внезапно Чжонхён понизил голос до интимного шепота, настойчиво вглядываясь в глубину его карих глаз. Юноша зачарованно замер, позволяя ему легко отодвигать в сторону кропотливо возведенные барьеры, ощущая всю силу собственного желания увидеть этого человека.— Единственное вечно недовольное солнышко на этом дерьмовом небосводе, которое имеет мои мозги с таким усердием. Моя маленькая белокурая вредина.

Ки и не подозревал, насколько сильно скучал: под ложечкой тревожно екало, сердце будто обезумело, пойманной птицей стуча в грудную клетку, а бордовые пятна стыда потонули в густом и очень жгучем румянце. Заслушавшись по большей части бессмысленными для него словами и растерявшись под безжалостным напором собственной реакции, юноша только в этот миг сумел осознать, что его теснили к стене — подальше от заветной двери.

— Маленькая? — с вызовом приподняв подбородок, переспросил он.

— Но если ты еще раз прикоснешься к той потаскушке, я обломаю тебе руки. А ее отметелю так, что она неделю вставать не будет. Ты меня слышишь, зайка? Я отберу у тебя твою родовитую поклонницу.

— Очисти мое личное пространство, засранец! Или я покажу тебе, как олени ебутся!

— Да ну? — Чжонхён приподнял в удивлении брови. — А ты весьма сведущ в этой области.

— Я вообще весьма начитан в последнее время, — Ки подталкивал его в сторону, высвобождая себе дорогу. В этот раз ему даже в голову не пришло пробивать себе дорогу кулаками. Хотя такой способ стал бы наиболее действенным.

— За этим ты, полагаю, и посещал библиотеку? А ты не думал, Бомми, детка, что я и в самом деле хочу узнать про интимную жизнь оленей? — позволив юноше на время одержать над собой верх, Чжонхён вновь встал на прежнее место. — В твоем исполнении это звучало и, возможно, выглядело бы феерично. Побудь моим преподавателем, прошу, зайчонок.

— А? На кой ляд тебе это нужно?

— Ты шел в неверном направлении, киска, — с этими словами Чжонхён вытащил из внутреннего кармана фрака карандаш Чжинки, бывший чем-то вроде талисмана для его старшего брата. Чжинки никогда с ним не расставался, потому что вдохновение, бывало, настигало его в самых неожиданных местах. От карандаша густо пахло Чжинки. Даже не так: он был весь пропитан этим уютным запахом, вселяющим юноше спокойствие и уверенность. И тянувшим его по коридорам, как оказывается, в сторону Чжонхёна. Его обманули.

— Карандаш! — прежде чем Ки добрался до его руки и отнял заветную вещицу, Чжонхён успел спрятать огрызок карандаша во внутренний карман фрака. И родной запах пропал.

Ки вдруг со всей отчетливостью осознал, что всегда подсознательно относился к Чжинки, как к отцу. Молодому, неопытному и неуклюжему отцу. Самому дорогому человеку на этом свете. Не одному из «самых», а именно «самому». И юноше снова нестерпимо хотелось разрыдаться, как маленькой девчонке, в его теплых объятиях, зарыться сопливым носом в его надежное плечо и пожаловаться на то, как сильно его все вокруг обижают, после чего услышать очень простой совет: «Борись».

В носу подозрительно защипало от этих сентиментальных мыслей, навеянных давними воспоминаниями, и Кибом сдался, почуяв, что сегодня до Чжинки не доберется, но твердо зная, что такой шанс ему еще представится. Рано или поздно. Либо он его себе выгрызет.

— Ты знаешь, где Чжинки.

— Знаю.

— И ты…

— Нет, Бомми, конечно же, нет.

— Почему?

— Потому что ты все ещ… — Чжонхён оборвал себя на полуслове и нахмурил брови. — Слушаю.

Ки вздрогнул, ощутив присутствие третьего, появившегося в проеме двери.

— Босс, можно ехать, — раздался бесстрастный голос. Временами Ки казалось, что, кроме стандартных фраз, которые должны на зубок знать все подчиненные, эти два близнеца не знали ничего. Может быть, они были иностранцами?

— Хорошо. Очень хорошо.

И они вновь остались вдвоем.

— Я хочу увидеть Чжинки, — едва слышно прошептал Ки, скрепя сердцем добавив в шепот нотку, призванную разжалобить Чжонхёна.

— Ты его уже увидел.

— Я хочу с ним поговорить.

— Твой Чжинки цел — это все, что тебе стоит знать. И больше не открывай рот на эту тему в моем присутствии.

— Съебись в анналы и не открою.

— Идем, Бомми, в твои анналы.

— Куда? Какого черта! Не хочу!

— А я вдруг хочу, — заявил Чжонхён, мягко увлекая Ки за руку в сторону проема.

— Эй! Ты! Олень! Мои желания не учитываются?! — возмутился юноша, крепче стискивая горячую ладонь Чжонхёна.

— Твои желания уже посылают меня туда, куда им нужно.

— Что за нахуй ты несешь?

Чжонхён лишь улыбнулся своим мыслям.

— Куда мы идем?

— Мы идем, Бомми, котенок, учитывать твои желания.

— Чего?

— Изучать интимную жизнь оленей.

========== Часть 41 ==========

У него горело в животе. Огненные волны ритмично расходились по всему телу, но эпицентром все же был район живота: где-то под его ребрами горело маленькое солнце. Его синее пламя лизало тело изнутри, ярким цветком вспыхнув из одной искорки, мучившей его на протяжении стольких месяцев. Временами ему даже казалось, что он видит слепящие огненные лепестки. Но пот стекал к губам, жадно отвечающим на требование, и взор заполняла абсолютная тьма чужих глаз.

Новый синяк на его скуле больше не ныл, позабыты были разбитые в кровь костяшки пальцев. Он растворялся в этом пламени, вдруг вспоминая то, что успел позабыть. Ночная тишина была полна звуков: прогибающиеся под мокрым снежком ветви скребли в покрытые дождливым узором окна, напольные часы, гигантским стражем притаившиеся в углу, важно тикали, а мышки, сумевшие проскользнуть мимо бдительного ока прислуги, увлеченно шуршали в простенке. На этом фоне раскатами грома звучали его собственные пошлые стоны и приглушенное рычание того, второго, не дававшего ему спокойствия.

Пот покрывал их неутомимо, но неспешно двигавшиеся тела. Ки пытался ускорить события, но всякий раз его попытки пресекались. С каждым толчком юноша неосознанно сжимался сам, принося едва переносимое удовольствие другому. С каждым движением он сильнее обхватывал ногами чужое тело, неконтролируемо приподнимался, встречая новое движение, насаживался, прижимался, терся ласковым котом, ища освобождение, и с гримасой выдыхал очередной стон. Его связанные руки сжимали перила кровати так, будто те являлись последней соломинкой в бескрайнем море нещадной боли и дразнящего удовольствия. Ему не было позволено прикасаться к себе, и он сходил с ума в своей клетке, стеная все громче и громче в попытке смягчить муку.

Ощущения возносили его выше мыслей, убеждений и предостережений. Он нашел наконец утоление для своего голода, но голод его не стихал, а как будто только сильнее разгорался, уродуя его душу, калеча его тело, вынуждая унижаться и просить. На его бедрах остались красные саднящие царапины от чужих ногтей — глубокие отметины, прочерченные неспешно, с извращенным удовольствием. Но он, вместо того чтобы возмутиться, лишь радовался этой острой боли, составляющей контраст тому, что творилось внутри.

Чжонхён глубоко погружается в него, он лезет к нему под кожу, он раздирает его изнутри. Он тихо шепчет что-то, томно стонет ему на ухо. Спасти. Отпустить. А потом вызверяется, рычит, рвет его на части, кусает его потрескавшиеся губы и все вновь повторяется. В одной и той же последовательности, которую при всех стараниях ему не удается запомнить. Все смывает эта волна, огромным языком слизывающая линии с поверхности, оставляя ее сиять чистотой и невинностью. Но ненадолго.

Поначалу он не до конца поверил словам Чжонхёна, приняв их за очередную скабрезную шутку, коими тот раскидывался слишком щедро — особенно по его адресу. Очнулся он, только оказавшись прижатым к стене в смутно знакомой комнате в незнакомом доме. Сперва он боролся, пытался вырваться, но драка, больше походившая на склоку без причины, только сильнее распалила противника.

Чжонхён бросил его на кровать, навалился сверху и влепил пару болезненных пощечин, когда Ки продолжил свое сопротивление. В ответ Ки пару раз со всей дури заехал ему кулаком по лицу и разбил его красивые губы, все еще кривящиеся в странной улыбке. Чжонхён слегка опешил, очевидно, не ожидав, что юноша вновь переведет его маленькую игру на такой уровень, и чуть отстранился.