Это выворачивает его душу наизнанку. Воспоминание о том, что творили копы в этом долбанном госпитале. Ощущение собственной невероятной беспомощности. Неспособности уберечь ее. Укрыть собой от всего мира, который сейчас пропитан кровью и болью.

Ему больно и стыдно смотреть в ее глаза. Но он смотрит. Неотрывно. Понимая, что ей сейчас просто необходимо высказаться. Как тогда ему. И пусть это разрывает к херам его душу, но он выслушает ее. Потому что знает, что после этого должно стать легче. Пусть и на какую малую часть, но снимет груз с ее души. Поможет побороть демонов памяти. Кому как не ему знать это…

Каждое слово впивается острыми иглами. Он медленно умирает, представляя все воочию. Как делал это пару раз прежде. Как порой видел это в своих кошмарах. Но глаз не отводит, понимая, что если сделает это, то она замолчит. И тогда все это останется в ней.

Когда ее пальцы касаются его кожи, его сознание взрывается во второй раз. Потому что тут же приходит мысль о том, в какой опасной близости эти пальцы сейчас от края пояса его джинсов. А значит, от обнаженной кожи его живота. Сердце сначала останавливается на минуту, а потом запускается в бешеном ритме, вмиг горяча кровь так, что ему кажется, что в венах сейчас течет раскаленная лава. Из головы тут же улетают все мысли. Кроме одной-единственной. Где-то на задворках разума все же бьется мысль о том, что это все охренительно неправильно.

Ее тонкие пальцы скользят по коже. С каждым движением вверх возводя градус в его крови все выше и выше. Туманя сознание желанием, от которого крутит мышцы, и становится больно в паху.

Это охренеть, как неправильно! Какого хера она делает? Какого хера делает он сам? Почему не схватит эту руку, дразняще движущуюся по его коже? Почему не остановит?

Это все охренеть, как неправильно… И он сам последний мудак. Потому что разве нормальный человек будет испытывать такое желание обхватить руками эту тонкую талию, завалить на стол это хрупкое тело, запуская руки под футболку, чтобы коснуться обнаженной кожи? Впиться в эти губы, так призывно распахнувшиеся сейчас, чтобы почувствовать своим языком ее язык…

Разве нормальный человек может желать все это, когда ему рассказывают о том, что случилось с ней? Чем он лучше этого мудака Гормана?

Все эти мысли приходят позднее, когда наконец это сумасшествие заканчивается с неожиданным приходом Мэгс в кухню. Они причиняют не меньшую боль, чем слова Бэт о том, что ей довелось пережить. А тогда…

Тогда он просто думал о том, что ему просто охренеть как необходимо впиться в эти губы… Коснуться этой высокой груди, сжать ладонями эти бедра, так призывно прижимающиеся к его паху.

Только с голосом Мэгс пришло ясное осознание того, что происходит сейчас. Переворачивая все в нем напрочь. Словно кто-то перетасовал в его башке все, что он знал до этого. Соединяя то, что раньше даже в голову не пришло бы соединить. Внося понимание того, что уже никогда все не будет как раньше. Потому что если прежде он мог разъединить в своей башке Бэт и все остальное, что возникало в нем, подавить это в самом зародыше – потому что, мать его, это была Бэт - то сейчас это почему-то не сработало.

Долбанные леденцы ставят все с ног на голову…

Потому что теперь он уже не сможет смотреть на леденцы и не вспоминать пальцев, движущихся от его живота к соску…

Потому что потом ему начинает сниться всякая херня, доводя его просто до помешательства.

Никогда еще поцелуй не доводил его до такого состояния. Словно он воск, который плавится от огня. Языки сплетаются. Он медленно растекается, становясь воском под ее пальцами…

Губы к губам. Глубже. Еще глубже. Словно выпить до самого дна. Весь ее поцелуй. Всю ее целиком…

Он чувствует кожей ее обнаженную кожу. Старается, как может, чтобы его вес не давил на нее, упирается локтями о кровать, но она впивается пальцами в его спину, уступая движению его языка у нее во рту, и он тогда забывает обо всем. Эти губы… кожа… пальцы… Он буквально растворяется во всем этом, чувствуя невероятный по силе экстаз от всего происходящего в каждом кусочке своего тела. И это еще только самое начало. Потому что пока это только поцелуи. Глубокие. Чувственные.

А потом он отрывается на миг от этих губ и смотрит в голубые глаза-озера, чувствуя, как по телу разливается не меньшее наслаждение только при понимании того, что она ощущает то же самое…

Твою мать, думает Дэрил позднее в ванной комнате, глядя в собственное отражение в зеркале, твою мать… Как долбанный подросток-переросток. Что происходит? Что с ним происходит?

Долбанные леденцы…

Это охренеть как неправильно… охренеть как неправильно… Потому что это Бэт…

Это все оттого, что у него не было секса около трех недель, решает Дэрил. Именно потому и никак иначе. Не надо было вообще начинать все это, злится он. Потому что он прекрасно ранее обходился без всех этих долбанных дел. Самое главное – перетерпеть первые месяцы. Потом привыкаешь. И дернуло же его тогда пойти к рыжей…

Дэрил думает о том, чтобы пойти к Джи, но потом отметает почему-то эту мысль. Не сейчас. Он еще не дошел до этого. Потому что пойти к ней… пойти к ней сейчас как-то неправильно. Ничего хорошего из этого не будет. Только очередной виток паутины, в которой будут оба с головы до ног.

И потому, что он помнит, как это было с ней. Ничего похожего на те ощущения, когда пальцы скользили по коже от живота к груди.

Нет, он не пойдет сейчас. Быть может, позже. Когда станет совсем невмоготу… А определенно станет. Потому что от Бэт никуда не деться.

Ни в снах, ни в херовой реальности.

Бэт приходит через два дня после того, как он привез эти долбанные леденцы. Он только недавно возвращается внутренней стены, где вместе с Риком обдумывали возможность передвижения стены еще на несколько десятков метров вглубь бывшей территории Александрии. Людей становится в зоне все больше. Только на прошлой неделе прибыла группа из десяти человек. Всем необходимо жилье. И Моргану в том числе, напоминает он себе.

Не может же он вечно жить в доме Ри.

Дэрил только заваливается на постель, чтобы наконец снова открыть ту книгу с сине-желтой обложкой, когда в дверь раздается легкий стук.

Только Рику и иногда Карлу был открыт доступ в его комнату. Никому больше. Потому что это всегда есть и будет только его личная территория. Поэтому он долго думает, что ему делать сейчас, пока не раздается голос Бэт из-за двери.

- Дэрил, я знаю, что ты там. Прошу, позволь войти. Мне надо поговорить с тобой…

Поговорить, твою мать… в прошлый раз, когда мы с тобой говорили, Грин, твои пальцы оказались у меня под рубашкой. И я едва не завалил тебя на стол в кухне дома твоей сестры… Поговорить…

- Я прошу тебя…

В голосе Бэт ему вдруг слышатся слезы. И он сдается.

Он всегда был слаб. Из-за нее. Перед ней.

Она заходит, аккуратно закрывает дверь и садится прямо напротив его кровати на пол, прислонясь к стене. Дэрил же остается полулежать на постели, даже не пытаясь сделать вид, что рад ее визиту.