Я плеснул в стакан виски, но пить не стал, увлекаемый проснувшимся писательским воображением. Вот, представлял я себе, вот они бегут через парк с похищенными записями Драммонда и Спарроу. А ты внезапно преграждаешь им путь. Гремят выстрелы, взлетают перепуганные птицы и падают люди, в молчании сражающиеся не на жизнь, а на смерть… По освещенной луной клумбе к дому идет человек. Он весь в крови, одежда его разорвана, волосы в беспорядке. Но в руках у него папка с бесценными рукописями. И человек этот — ты! Ты входишь в квадрат света, падающего из дверного проема, и они (прежде всего она) смотрят на тебя. Усталый, ты прислоняешься к стене и протягиваешь папку: «Вот она», — скромно говоришь ты. И в этих двух словах выражен весь твой героизм, потому что все видят и понимают, что ты должен был испытать в этом мрачном парке. Конечно, тут же приезжает полиция, вбегает Бен Паркер со своими людьми, но ты этого уже не видишь: тебя оставили последние силы и ты начинаешь сползать по стене… Тебя подхватывают, и чья-то нежная рука протягивает тебе стакан с виски. Нежная рука… «И все ароматы Аравии…»

Я громко расхохотался и посмотрел в угол, где стояла открытая машинка с бессмысленным листом: ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Да… ГЛАВА ПЕРВАЯ… Что ты сделал, братец мой, за эти годы, что? Этот пустой лист торчит перед тобой как пресловутый знак вопроса. Сегодня тебе исполнилось 35 лет. И за эти тридцать пять лет ты не сделал ничего, чтобы оправдать свое существование. Ну, может, на войне. Но тогда ты знал, что ты нужен. Ты сражался за страну, в которой родился, и за тот образ жизни, к которому ты привык. Но когда, наконец, ты защитил Англию, все утратило смысл в тот же день, когда ты снял форму. И с тех пор ты не можешь найти этот смысл. Кэрол… Ах, если бы Кэрол… У нас мог быть ребенок, и этот дом не был бы таким пустым… Вот если бы она сейчас позвонила…

И телефон зазвонил! Воистину события сегодняшней ночи имели какую-то необъяснимую связь! Я вскочил и пошел к телефону, пытаясь найти слова, которые сейчас скажу Кэрол. С бьющимся сердцем я схватил трубку и выдохнул:

— Алекс слушает.

— Добрый вечер…

Голос, который раздался в трубке, не был голосом Кэрол. Низкий, мелодичный и почему-то очень знакомый.

— Прошу прощения за поздний звонок. После спектакля был ужин, и я только что вернулась домой. Спасибо за розы — они восхитительны, — слышалось в трубке.

— Сара Драммонд? — спросил я.

Вопрос был идиотским.

— Звоню, чтобы поблагодарить за цветы… И еще… Я как раз получила письмо от Яна. Он пишет, что вы собираетесь к нам. Когда?

— Кажется, послезавтра, — сообщил я, уже совсем ничего не соображая.

— Вы знаете, Ян пишет: «Позвони ему и, если он сможет выехать на день раньше, забери его с собой». Так вот я и звоню…

Пора было взять себя в руки и наконец сказать что-нибудь остроумное, но как назло ничего стоящее не лезло в голову.

— Очень приятно. Большое спасибо, — промямлил я.

— Ну так как? — прожурчал низкий голос. — Я готова заехать за вами в девять часов утра.

От полной растерянности я вдруг перешел на светский тон:

— Мне бы не хотелось доставлять вам столько хлопот, — торжественно произнес я.

— О, кроме моего багажа и меня в автомобиле никого не будет.

— В таком случае… — начал я.

— В таком случае я заеду в девять.

Меня просто загипнотизировал ее голос.

— Если я вам скажу, — заговорил я, — что ежедневно ровно в семь сажусь за работу, вряд ли вы мне поверите. Поэтому девять — самое время.

Похоже, я глупел с каждой минутой, но, увы, уже ничего не мог с собой поделать.

— Может, поедем на моей машине? — сказал я голосом, от которого, услышав его со стороны, меня бы просто вытошнило. — Правда, она на техобслуживании, но завтра я могу ее забрать…

— Нет, мы поедем на моей, — решительно произнесла Сара. — Я люблю водить, а еще больше возить мужчин. Мужчина-пассажир доставляет мне гораздо больше удовольствия, чем женщина. Может, потому что за последние две тысячи лет возили нас, и мы не имели понятия, как можно без этого обойтись. Только, — продолжала Сара, — я до отвращения пунктуальна. Поэтому прошу вас в девять ждать меня перед домом. А сейчас спокойной ночи.

И прежде чем я успел раскрыть рот, она повесила трубку. «Вот это да!» — подумал я и почувствовал внезапный прилив энергии. Весело насвистывая, я направился в ванную и пустил горячую воду… Уже на кухне, открыв холодильник и достав оттуда сыр, масло, сардины и банку лимонного сока, я понял, что судьба преподнесла мне щедрый подарок в день моего тридцатипятилетия. Заведя будильник на восемь (все-таки что-то да омрачает эту жизнь), я улегся в постель, и старый двор, шелест деревьев и далекий шум моря, доносящиеся через открытое окно, утренний туман над обрывистым берегом, невысокая темноволосая стройная фигурка… — все наконец покрылось пеленой безмятежного сна.

Едва я успел закрыть глаза, как зазвонил будильник. Я вскочил с тахты и подбежал к окну.

После хмурого дождливого вечера над городом занималось солнечное теплое утро. От крыш домов шел пар, и они отражали яркую синеву безоблачного неба.

Поставив чайник, я отправился в ванную. Вчерашнее виски давало о себе знать. Но шум закипавшего чайника, солнечный Лондон за окном, а главное — мысль о том, что сейчас, выйдя на улицу, я увижу кремовый «мерседес» Сары Драммонд, буквально за пять минут отрезвили меня. Почему кремовый и почему «мерседес», я не мог сказать, но именно такая машина должна быть у Сары Драммонд.

В таком благостном настроении допивая кофе, я посмотрел на часы и с ужасом увидел, что уже без двадцати девять. Пулей вылетев из столовой, я стал выбирать из шкафа рубашки, галстуки, пижамы, носки и носовые платки. Достав несколько свитеров и костюмов, я наконец упаковал чемоданы. Так, теперь портфель с бумагой, машинка… и… я осмотрелся… все! Нет, не все. Подбежав к бюро и выдвинув средний ящик, я взял лежащий на самом дне оставшийся с войны пистолет и засунул его между костюмами. Схватив весь свой багаж и спустившись на лифте вниз, я выскочил на улицу и огляделся вокруг. Кремового «мерседеса» не было. Я поставил свои чемоданы перед стоящим напротив черным «ягуаром» и, вытерев пот со лба, отдышался. Было ровно девять. Теперь я могу спокойно подождать и придумать эффектную фразу, которой я встречу Сару.

— Здравствуйте, — вдруг услышал я знакомый низкий голос, — вы собираетесь ехать с кем-то другим?

Я чуть не упал. За рулем черного «ягуара» в двух шагах от меня сидела Сара Драммонд и явно забавлялась выражением моей физиономии.

— Ой, здравствуйте, — я подошел к машине. — Фантастика! — я развел руками. — Я думал, вы приедете на другом автомобиле.

— Значит, вы об этом думали, — из машины на меня смотрели темные блестящие глаза. — Это хорошо. Мне всегда хорошо, когда обо мне думают, — она протянула мне узкую смуглую руку, и я пожал ее. «И все ароматы Аравии…»

Когда я нагнулся за своим багажом, она сказала:

— Положите чемоданы на заднее сидение. Вот так. А теперь садитесь скорее. Я не могу дождаться, когда приеду домой.

Я сел, и мы поехали.

Я вижу ее третий раз, думал я, и каждый раз она совершенно другая. Когда я впервые ее увидел, в день свадьбы три года назад, она была какой-то очень трепетной и тихой и шла рядом с мужем, глядя на него влюбленными глазами, как будто и не щелкали вокруг фотоаппараты, и не суетились вокруг репортеры светской хроники, отражающие женитьбу прославленного британского ученого на великой трагической актрисе.

Вторая наша встреча произошла на обеде в клубе Яна. На этот раз это была настоящая английская леди, почти ничем не отличающаяся от других дам, с той лишь разницей, что мужская половина общества не спускала глаз именно с нее.

Теперь же передо мной сидела юная девчонка, только что окончившая школу и в честь этого получившая от отца в подарок свой первый автомобиль. Смуглая, черноволосая, темноглазая, одетая во все черное, с белым шарфом на шее. Как трудно сейчас в ней узнать вчерашнюю женщину, усталую и сломленную, внезапно, в течение часа постаревшую, безумную и жаждущую смерти, покоя, которые дают отдых и забвение… Сколько же ей на самом деле лет? На сцене она уже давно, наверное, лет десять. Может быть, ей тридцать, а может, как и мне, — тридцать пять. Впрочем, какое это имеет значение?