Итачи никогда не понимал, почему люди не видят в нем его очевидного уродства? Почему считают, что отличное знание основ учения шиноби, воспитание, успехи на заданиях, конечно же, — Итачи никогда не принижал своих качеств, — гениальность делают его лучшим? Наверное, люди бы не приняли его уродства. Наверное, только Саске принял его как должное, как и то, что делало брата в его глазах человеком, досягаемым совершенством.

«Глупо, все-все, что здесь и со мной творится, глупо. Я не понимаю простых вещей, я бегу от них, я их боюсь, и Изуна прав, когда говорит, что я должен сделать выбор. Я не должен сомневаться, ведь я не чувствую себя никчемным или слабым, ведь я всегда знал, что раз у меня есть чувства, то я несовершенен как шиноби, что я неудачник в этом поприще, что я провалился, еще только начав. Тогда почему я так боюсь? Чего я больше боюсь? Потерять себя или боль, которую я могу испытывать, которую я бы мог избежать, будучи шиноби, чего? Одиночество? Если бы не Саске, не было бы этого одиночества, которое я испытываю, ничего бы не было. Была бы бессмысленная пустота. Это не то умиротворение, которое я так искал. У меня больше нет места в жизни, кроме того, что рядом с Саске, с ним я силен. Когда он придет, я не скажу ему ничего. Ты все поймешь лучше меня, глупый маленький брат».

— Итачи-сан?

Итачи, рассеянно взглянув на Неджи, кивнул головой и поднялся с веранды.

«Я поклялся, что буду с этим теплом для того, чтобы охранять его, и я сохраню его. Навсегда. Любой ценой. Люблю ли я? Что за глупые вопросы вы все любите задавать. Я не люблю его. Я живу ради него, и любовь по сравнению с этим ничто».

***

Итачи чувствовал себя лучше после короткой прогулки, когда снова подышал свежим воздухом. Неджи перед тем, как уйти, открыл окно, впуская в комнату ветер и запах травы.

Итачи так и остался стоять возле оконного проема, смотря вперед. Солнце только что село за горизонт, но еще было достаточно светло, а улицы постепенно пустели. В воздухе, хоть под окном был зеленый дикий сад, даже тут витал запах большого торгового города. Странный и тяжелый запах каменных и деревянных домов, многочисленных рынков, все было не так, как в Конохе. Она также считалась крупным городом, хоть и называлась жителями Скрытого Листа и Страны Огня деревней, но, тем не менее, Итачи не жил в ней, а жил в поселке клана Учиха, около дикого леса, который приятно и успокаивающе шумел во время дождя.

Тандзаку был городом в полном смысле этого многогранного слова.

С наступлением сумерек стало заметно холодать, Итачи отошел от окна, плотно закрыв его. Делать по-прежнему было нечего, время нельзя было ничем занять, оно в такие моменты тянулось особенно медленно и неподъемно.

Итачи медленно погибал в своей клетке. Задыхался, умирал, слабел, а ведь когда в руках были кунаи, хоть даже те, купленные Саске, они так долго, тщательно и со знанием дела точились, Итачи нарочно растягивал это удовольствие, поглаживая металл как тело любовника, так же восторженно, внимательно и ласково, инстинктивно обхватывая рукоятку.

Его рука настойчиво потянула шнурок, которым всегда звала к себе Неджи. Он обычно приносил что-то почитать, иногда даже свитки о каких-либо техниках, которые Итачи изучал на досуге.

Немного, совсем немного осталось скоротать времени до того момента, когда придет Саске.

С глупым маленьким братом не скучно, казалось, никогда не надоест слушать его глупости, пусть некоторые в последнее время злили Итачи. Но это вполне можно было простить, как и многое другое. А еще пора было признать то, что Саске прав, говоря, что надо бежать отсюда. Да, надо. Надо, Саске как всегда прав.

Наконец, кто-то вошел; Итачи, взглядом останавливаясь на окне, где под ним, в саду, играли молодые девушки, босиком бегая по траве и бросаясь друг в друга соломой, не обращая внимания на пожилых наставниц, махнул рукой:

— Неджи-сан…

— Это не Неджи, Итачи.

Тот, опомнившись, отвел взгляд от окна, медленно проходя к своему обычному и так полюбившемуся месту, где чаще всего сидел: на подушечке возле столика, где лежала небольшая стопка уже потрепанных временем и потемневших свитков. Положив руки на стол, гладкий и холодный, Итачи поднял свой взгляд вверх:

— А, это вы. Что вы хотели на этот раз?

Изуна твердо подошел к Итачи, показывая костлявым пальцем — только по-старчески сухие ладони указывали на истинный возраст — на свободную подушечку рядом со столом:

— Я присяду?

Итачи коротко кивнул. Изуна сел неподалеку, но на достаточной дистанции, чтобы не причинять неудобств своему собеседнику и не стеснять общение. Он смотрел мимо лица Итачи, чуть ниже линии его лба, в стену, его взгляд был серьезен, без былой надменности или усмешки в нем. Это был спокойный взгляд и мудрый, все такой же хладнокровный и безжалостный.

Изуна постучал пальцами по столу, наконец начиная говорить:

— Ко мне пришел один человек и передал известие, что неизвестные люди во время миссии напали на отряд, и все погибли. Твой брат ввязался в драку, упал с обрыва и теперь умирает, не приходя в себя.

— Умирает?

Итачи, безразлично уставившись в стол, не до конца понимал, что имеет в виду Изуна. Он не понял, что за брат, чей брат, какой брат, тем более, слово «умирает» да и, вообще, все предложение Изуна сказал настолько непринужденным и повседневным тоном, каким говорил со всеми всегда и везде, что у Итачи не вспыхнула скорбь, как вспыхивала тогда, когда на миссиях погибали его товарищи или даже другие незнакомые шиноби из деревни.

Брат умирает.

«Брат» и «умирает» — эти слова прошли сквозь Итачи, как стрела мимо обозначенной мишени, не вызвав никаких эмоций. Он даже не понял, о ком идет речь.

— Да, — продолжил Изуна, — его тело сразу после смерти сожгут, поэтому оплакивать будет нечего, если только косточки, ну, или если я попробую вернуть его тело для кремирования здесь, в Тандзаку. Твой брат был ранен, он упал в пропасть во время сражения, его достали, но шансов, что он выживет, мало, он уже отходит к вечному сну, тем более, сказали, что в итоге погибли все. Это все видел управляющий конями, который просто сбежал. Ну, что ж, иногда, как мы видим, тоже хорошая тактика. Ладно, — Изуна встал, — по такому случаю мне стоит написать в Коноху.

— Хорошо, — тихо проговорил Итачи, нахмурившись.

Он все еще не понимал, о чем и о ком шла речь, как будто половина слов так и не были услышаны и восприняты. Итачи прокручивал слова Изуны в своей голове, пытаясь понять, что и зачем ему сказали.

Кто-то умирает.

Не приходя в себя.

Чей-то брат.

Напали на миссии. На миссии… напали…

«Брат?»

— Подождите, — окликнул Итачи уже стоявшего на пороге Изуну, — вы говорили о моем брате?

Изуна, казалось, лишь сейчас удивился. Он думал, что Итачи настолько отлично владеет самоконтролем, что не показывает скорби. Но теперь, когда в его глазах появился огонек осмысленности, Изуна понял: он только что говорил с пустыми глазами, которые не поняли смысла слов.

— Да, Итачи, я говорю именно о твоем брате, о Саске.

Итачи промолчал в ответ. Он отвел свой взгляд вниз, к татами, как будто обдумывая весь смысл услышанных им слов, так до конца и не доходивших до него, потому что сама мысль о смерти Саске казалась настолько абсурдной и невероятно смешной, что ее нельзя было рассматривать серьезно. Но еще раз взглянув в безразлично застывшее лицо Изуны, Итачи не без замирания сердца понял: тот говорил серьезно.

Но как можно говорить серьезно такую чушь?

Это же неудачная шутка.

Такого не могло никак быть. Итачи был уверен в этом и готов был ставить на кон все, утверждая, что это одна из ошибок. Когда-то давно и его семье доложили, что он погиб, а он явился едва ли не на свои мнимые похороны, где все не без слез и радости кинулись ему в ноги. Итачи был изможден, потрепан, потерял много крови, но выполнил миссию и вернулся живым один из всего отряда десяти человек, но это еще раз доказывало, что такие ошибки часто встречаются.