Саске отличался от остальных людей с рождения: был слишком сильным. Его взгляд это не раз подтверждал.

Иногда Итачи думал, что для жизни ему нужна рядом сила большая, чем своя. Да, возможно, им до сих пор владело безудержное желание, преследующее его с детства, — стать сильнее. Превзойти, пересечь, испить себя до дна, но что потом? Зачем? Для чего? Но когда внезапно понимаешь, что рядом есть нечто, что сильнее тебя, нечто, что пульсирует в молодых венах, нечто, что может снова разжечь в тебе огонь и позволить жить дальше, позволить дальше испивать себя — тогда Итачи понял, что ему нужна сила его брата, чтобы в его жизни появилась жизнь.

Возможно, он ошибался, объясняя все именно так. Конечно, он ошибался, но не имел права думать иначе.

Ведь для шиноби признать что-то большее, другое — это означает стать слабым. А слабость для шиноби — смерть.

На многое лучше закрыть глаза.

На то, что Итачи, несомненно, проявляет интерес к Саске больше, чем к собственной жизни, и готов по-дурацки покровительствовать ему, обеспечивая и защиту, и почву для роста.

На то, что вечные преграды в общении кажутся неприятными.

На то, что иногда приходится спать на одном футоне, чтобы оставить деньги на более приличный ужин.

Никто из них двоих не обращал внимания на странность некоторых поступков, для них это было правильным.

Саске встал с лавки, убирая кунай и поправляя любимую катану, верную спутницу в каждом сражении. Он окинул равнодушным взглядом Итачи, который последовал примеру брата, оправляя свою грязную и пыльную льняную одежду.

— Что странного? — повторил Саске. Он прищурился, начиная идти рядом с Итачи по дороге, вдоль которой неслось облачко пыли. — Мы с тобой так не делали, поэтому это кажется странным.

— А может, все наоборот? — уголком губ усмехнулся Итачи, прищуривая глаза, когда пыль начала щипать их. — Может, это мы странные?

Саске ничего не ответил. Он безотрывно следил взглядом за точкой на горизонте, которая именовалась деревней Конохой, одной из Пяти Великих деревень. Как только дом замаячил перед глазами, Саске почему-то спокойно вздохнул, вновь расслабляясь и переводя взгляд на старшего брата.

— Нет, — уже более осмысленно покачал он головой. — Это они все же странные. А теперь, может, прибавим шагу, а то так до заката не дойдем? — Саске ускорился, поднимая пыль на дороге под быстрым шагом своих ног.

***

Квартал клана Учиха стоял отдельно от основного массива деревни, как будто намеренно отчужденно, отстраненно от него. Это был самый сильный и старый клан Конохи, драгоценностями которого были братья Учиха. Несомненно, и в деревне, и в клане Итачи ставили выше его младшего брата, поскольку он был сильнее, быстрее выучился, да и просто был наследником клана Учиха, главой которого являлся отец обоих братьев, Учиха Фугаку.

Фугаку безмерно гордился своими сыновьями; они были не только гордостью семьи и клана, но еще и деревни. Итачи, как наследник своего отца, был его правой рукой, посвященной во все тайны жизни клана Учиха. Восхищенные рассказы людей о том, что старший сын главной семьи Учиха закончил Академию за один год, невероятно тешили самолюбие Фугаку. Но если раньше Итачи был единственной гордостью главы Учиха, то сейчас к нему присоединился и Саске, наконец-то окрепший и окончательно выросший как человек и как, в первую очередь, шиноби.

Ценность и богатство семьи измерялось не деньгами, не приданым дочерей, а сыновьями, и Микото с Фугаку гордились тем, что смогли произвести на свет и вырастить таких детей, за которых можно было гордиться, на которых можно было во всем положиться, понадеяться и просто доверять.

После каждой миссии братья Учиха по семейной традиции первым делом отчитывались перед отцом, как и сейчас. Еще в грязной одежде, порванной и посеревшей от пыли и сражения, с мелкими царапинами на руках Саске и Итачи сидели строго на пятках, положив ладони на колени, и, выпрямившись, смотрели на своего отца, высоко подняв головы. Фугаку так же сидел напротив, рядом с ним была Микото, с облегчением и беспокойством разглядывая сыновей, но материнские чувства при этом она умело скрывала, поэтому взгляд ее казался несколько сухим.

Братья как всегда молчали, их дело было сделано, все вопросы задавал отец. Он сидел в темно-зеленом домашнем юкато с протертым воротничком, посветлевшим от времени. Его сейчас спокойное и довольное лицо, чаще всего напряженное и строгое, застыло в чувстве гордости, когда он своим взглядом медленно и придирчиво оглядывал сыновей. Под глазами Фугаку с возрастом легли морщины, вдоль носа тянулись еще две, как у Итачи. Как главе клана ему приходилось быть в курсе всех мельчайших событий жизни деревни, чтобы потом с толком использовать это для Учиха. Ответственность, ответственность и еще раз ответственность — все, чем жил Учиха Фугаку.

Наконец, прикрыв глаза и неожиданно радостно улыбнувшись, он прервал тишину:

— Что и следовало ожидать от моих сыновей. Саске, Итачи, я горд и доволен вами.

— Да, отец, — поклонившись, тут же учтиво ответил Саске, глубоко в душе не зная, куда девать себя от охватившей его эйфории — торжества самолюбия.

Он всегда стремился быть предметом гордости для клана, для отца, для матери, для Итачи и не скрывал того. Его постоянно подстрекали успехами брата, и Саске прикладывал все усилия, чтобы быть если не наравне, то по плечо старшему из сыновей семьи. Сейчас слова отца, сказанные при матери, при Итачи, вызывали в Саске смесь смятения и горячей радости. Он с восторгом каждый раз слушал их, ему хотелось пойти и еще раз доказать то, что он может считать себя сыном Фугаку, братом Итачи и частью своего клана, потешить свое самолюбие — да, почему нет? В глазах Саске, час назад холодно-равнодушных, били уверенность и сила, переполнявшие его через край. Он мельком взглянул на Итачи, ухмыльнувшись в присутствии отца лишь краешком губ.

«Не все тебе, Итачи».

Тот как всегда реагировал более спокойно. Но, замечая, как брат искренне радуется, он не мог не улыбнуться в ответ, но эта улыбка была послана даже не Саске, а его пронзительно-незнакомой ему самому почти детской наивности.

— Саске, — Фугаку скрестил руки на груди, смотря на младшего сына, — можешь идти. Мать тебя покормит, а потом отдохни, ты заслужил отдых. Мы с Итачи еще переговорим, и он скоро присоединится к твоему ужину.

Саске встал с татами (4), босыми ногами шлепнув по полу. Последний раз поклонился отцу, брату и подошел к задней отодвигаемой стене, которая служила выходом на веранду и, соответственно, на задний двор. Микото, проведя по плечу мужа рукой, встала следом за младшим сыном, ласково улыбнувшись и дотронувшись до его руки, когда нагнала. Они, что-то тихо шепнув друг другу, вместе вышли, снова закрывая проход.

Итачи остался наедине с отцом.

Он не любил сидеть так, друг напротив друга, и молчать, напряженно ожидая, что на этот раз скажет Фугаку: обычно в его известиях не было ничего радостного. Тот, по-прежнему скрестив руки на груди, молчал, серьезно разглядывая своего сына. Итачи мельком пробежался взглядом по белым стенам, по маленькому столику в углу и за неимением того, на чем можно было заострить свой взгляд, он, отдавая неуважение традициям (5), уставился в глаза отцу.

Тот поджал губы. Итачи всегда был особенным не только в плане его силы как шиноби, но и как человек. Его взгляд, невероятно холодный, отрешенный, непонятный родителям, а на отца иногда смотрящий напряженно и раздраженно, как будто бы предупреждал о том, что не стоит играть с ним.

Почему Итачи отгораживался ото всех вокруг? Фугаку тщетно ломал голову над этим, но объяснений у него так и не нашлось.

— Сегодня совет клана. Явись, причина тебе известна: снова Скрытый Лист.

— Да.

Между отцом и сыном ненадолго воцарилось молчание.

— Итачи, тебе двадцать два года, ты состоялся как шиноби, ты — наследник клана, которого я научил всему, что знаю сам. Мы с тобой уже говорили об этом, но пришло время для более серьезных разговоров. Я думаю, тебе пора бы задуматься о том, чтобы привести в дом жену, некоторые твои ровесники уже давно обзавелись детьми.