***

1 — Бэндзайтэн — богиня удачи, мудрости, искусств, любви и тяги к знаниям, изображается в виде девушки с бива — национальным японским инструментом.

2 — имена всех членов Корня АНБУ не вымышленные мной и упоминались либо в манге, либо в аниме.

3 — Курама Якумо — персонаж одного из филлеров.

========== Часть 2. Резня. Глава 5. ==========

Заточение в темницах и тюрьмах было опасно одним: не темнотой, не сыростью мрачных углов, а одиночеством или даже бездействием в четырех мрачных и гнетущих стенах, где даже те, кто до этого боготворил одиночество и блаженную лень, испытывали на себе всю тяжесть скуки и уныния. Это действовало едва ли не как самая действенная пытка, направленная на сведение с ума, но, однако, стоит заметить, что были те, кто справлялся с этим, но первых натисков почти удушающей тоски никто не умел избегать.

Тот, кто ежеминутно и ежесекундно проводил свою жизнь и каждое мгновение в ней в головокружительном и шумном обществе окружающих его людей — семьи, друзей, приятелей, знакомых, — тот, кто не смыслил своего существования без общения и шуток, без улыбок и споров, без нахождения с собой других людей, те вряд ли поймут стремление человека к одиночеству, идеальному и спокойному как гладь ледяного океана; те будут недоумевать, когда им расскажут, что кто-то на свете очень хочет насладиться тишиной и лишь своим обществом.

Однако и те, кто стремится к одиночеству, будут пожимать плечами, видя, как кто-то изо всех сил борется с ним.

Итачи оказался в таком положении, что принадлежал к лагерю первых и вторых, и в этом его нельзя было упрекать: ему нужно было одиночество, но оно подразумевало под собой нахождение рядом младшего брата.

Ежесекундно, ежеминутно, ежечасно, ежедневно находиться в четырех стенах, вид которых уже заставлять желудок сжиматься в приступе тошноты, — Итачи больше не мог сидеть в этой комнате в одиночестве и без дела, без того, чем мог занять себя, он сдавался под давлением безделья. Ему, человеку, который всегда жил свежим воздухом, оружием, волей, было невыносимо трудно терпеть, ждать непонятно чего, несмотря на то, что Итачи был невероятно усидчив и терпелив. Он почти забыл, что это, когда ветер касается волос на голове; что это, когда видишь перед собой просторные луга, или леса, или пусть даже пыльные дороги; что это, мычание волов, крик диких ночных птиц, запах молока, которое так не любил Саске.

Итачи в последнее время наедине со своими бесконечными мыслями часто вспоминал о Конохе, постоянно возвращаясь к ней мысленно: что там теперь, что делают отец и их клан, может, власть уже захвачена, и провозглашен новый Хокаге или восстание давно подавлено, и имя Учиха лежит лишь на плечах двух людей в этом мире? Это было горько и неприятно осознавать, как и то, что могла пострадать и все такая же дорогая деревня. Ведь как бы то ни было, кто бы бы ни возглавлял шиноби Скрытого Листа, как бы люди ни злословили и ни смеялись, Итачи все так же любил жителей своей деревни, ради которых ходил на задания, охраняя их жизни и жизни их детей, и до сих пор дорожил спокойствием своего дома, не в силах ничего сделать с этими чувствами, преданно воспитанными в детстве; как бы отец ни пытался заставить больше всего любить клан, у них с его страшим сыном было слишком много расхождений в миропонимании.

Если бы все было по-прежнему, если бы Итачи как наследник клана был все еще там, в Конохе, он бы сделал все, чтобы предотвратить грозившую междоусобицу и войну. Что угодно, но лишь бы не дать пережить ничего не знающим об этом людям ужас, грязь, отвратность кровавой войны. Итачи не остановился бы ни перед чем, и брат бы поддержал его, понимая всю сложность ситуации, по крайней мере, хотелось бы надеяться на это.

Но сейчас Итачи был здесь, и он погибал от скуки в своей полупустой комнате. Сколько он не выходил на улицу? Без оружия — даже та пыльная катана в углу своим присутствием и духом жизни шиноби грела душу, — перечитавший все свитки подряд, без дела Итачи чувствовал себя умирающим, и практически так оно и было. Шиноби не имел права постоянно жить жизнью обычных людей, хоть даже и те тяжело переносят такие испытания, а Итачи с трудом представлял себе, сколько еще его здесь продержат, и что теперь делать. Ему казалось, что он сойдет с ума, как дикий зверь, запертый в клетке. Иногда он думал, что его не удержат здесь ни жизнь Саске, ни тем более жизнь родителей, ничего, и он в безумии, как утопающий, вырвется отсюда, но куда и зачем? Что теперь будет ждать его в этом мире, где теперь будет его место, все изменилось, у него не было больше дома и имени шиноби Скрытого Листа? Что охранять, что защищать, где, куда идти? Итачи не хотел быть бездомной собакой, не находящей своего пристанища, но и выхода он не видел. Это был тупик, темный лабиринт, где блуждал Итачи, не видя пока ни своего места, ни света.

Совет выбрал отличное наказание для их с Саске преступления, они как шиноби лучше всех знали, что тяжелее всего будет даваться таким людям. Лишить жизни — мелочно и легко, это не наказание, в чем-то даже облегчение и покой. А заставить известись от беспомощности, заставить страдать, не зная, куда деть свой холодный разум шиноби, — это мудро.

Раньше Итачи никогда не задумывался о своем будущем, оно не было каким-то определенным или интересным, но и сильных изменений он в нем не видел, равно как и того, чего можно было опасаться. Сейчас, заглядывая вперед, Итачи понимал, что видит там.

Свою смерть.

Он всегда знал или даже чувствовал, что не доживет до старости, это не его судьба, умереть своей естественной смертью, но это его не так волновало, как сейчас, потому что он был уверен, что умрет как шиноби — погибнет на миссии. Но от болезни из-за скуки, в комнате, где он один, — это было позором.

Итачи всегда думал, что это его стезя и призвание — вечное одиночество. Но что означает на самом деле это слово, он до конца не понимал до сих пор. Когда раньше он был один, его все равно окружали люди, жизнь, где он дышал и существовал, сейчас же — почти мертвая тишина четырех стен.

Идеальное одиночество, но оно же и самое страшное на свете.

Итачи наедине с собой не раз задумывался о том, что его заставляет постоянно заботиться о брате даже до того, как он подумает о причинах и последствиях своих шагов. Для него это так и оставалось загадкой. Когда-то он уверенно утверждал, что не способен любить, но теперь… теперь он не мог говорить об этом с такой уверенностью.

Итачи жаждал попробовать, как это, ощущать себя человеком, как это, любить чье-то тело, и он действительно в какой-то степени пользовался братом, но на этот шаг его толкнуло неудержимое и почти животное желание помочь Саске и подарить ему настоящую человеческую жизнь. Родственная привязанность ли, забота ли или что-то еще вовсе непонятное заставляло Итачи быть ласковым и защищать своего брата прежде, чем его разум осознает, что происходит.

Сколько раз он думал, что такое Саске, что они значит друг для друга? Просто брат, просто родственник по крови, просто еще один человек из бесконечной вереницы лиц, как те, которых Итачи убивал хладнокровно, без дрожи в руке? Как те, что жили в доме напротив? Да, Саске — обычный человек из плоти и крови, с пороками, недостатками, достоинствами, прелестями, но раз за разом нечто глубоко в душе настаивало на том, что Саске необычный. Но почему именно он, именно он, простой человек среди других простых людей, необычен? Итачи не знал, не мог понять и сколько бы ни ломал голову, сдавался.

Он знал лишь одно: рядом с Саске он чувствовал себя и слабым, и сильным, он знал, что может защищать и быть защищенным, доверять.

Брат был спасением и лекарством от всего, что убивало Итачи, и это заставляло его жить дальше.

От всех этих размышлений его отвлек стук в седзи. Итачи обернулся и увидел Изуну, небрежно облокотившегося на ширму крепкой спиной.

Итачи смотрел спокойно и холодно, ожидая того, что ему скажут.

— Скучаешь? — не дожидаясь ответа, Изуна продолжил: — На твоем месте я использовал бы время с толком для себя.