— Можно вас?

Саске, оперевшись рукой о холодную землю, обернулся.

Девушка, которая во время всего путешествия молчала и не выходила из своего укрытия, высунулась из окна своей повозки, осторожно, как будто даже робко улыбаясь.

— Что случилось? — максимально холодно и учтиво поинтересовался Саске.

— Мне кажется, что тут кто-то ходит. Вы не могли бы посидеть рядом с повозкой, я немного боюсь диких зверей и разбойников.

Мягкая улыбка.

Делать было нечего. Саске, пусть и без особого желания, с сожалением и досадой поднялся и, запахивая разметавшийся было плащ, подсел у колес повозки, не вымолвив ни слова. Девушка так же скрылась, успокоившись.

Костер был далеко, и резкая темнота вокруг вместе с нотками шума пламени неожиданно начали погружать Саске в дрему. Он распахнул плащ, чтобы холодный воздух коснулся его согревшегося тела и немного взбодрил засыпающее сознание, но отяжелевшие глаза и усталость делали свое дело. Все, что Саске мог придумать в таком случае, это как раньше заниматься подготовкой оружия, но, увы, его не было.

— Вы не спите? — снова раздался тихий голос девушки. Саске поморщился: ему всего лишь хотелось остаться один на один со своими мыслями.

— Нет.

— Я тоже не могу уснуть. Как вас зовут?

— Саске.

— Саске-сан? — девушка, кажется, задумалась, на какое-то время замолчав. — Меня зовут Курама Якумо (3). Можете называть меня по имени.

Саске ничего не ответил. Он продолжил смотреть на пылающий костер, снова кутаясь в одежду: было холодно, а ко сну постепенно перестало морить.

— Саске-сан?

Тот недовольно вздохнул, нахмуривая брови.

— Якумо-сан, вы прекрасно знаете, что лошади очень чувствительны на любой шорох и чужое присутствие, поэтому если бы здесь кто-то ходил, они бы подали знак, фыркнули, да и я бы сам услышал. Если вы хотели поговорить с кем-то от скуки, то разбудите служанку, со мной вам не о чем будет говорить.

Девушка тихо усмехнулась.

— Вы совсем неинтересный и занудный. И держитесь в стороне от других мужчин. Я хотела узнать, почему?

— Они мне также неинтересны, — Саске, подняв голову, взглянул на высунувшуюся из своего окна Якумо. Он не мог заставить себя проявить хоть какой-то интерес к беседе, пусть даже наигранный, тем более фамильярность и смелость девчонки раздражали.

На ней была дорогая одежда, дорогая даже для главной семьи Учиха, Саске понял это, когда увидел лишь край рукава высунувшейся из окна руки. Кимоно темного цвета было расшито тончайшими нитками, которые мерцали в блеске костра и наверняка были драгоценными.

Глаза Якумо по-прежнему смотрели с любопытством; она, склонив голову набок, снова спросила:

— У вас есть невеста?

— Нет, — Саске повел плечом.

— Нет? — казалось, удивлению в нежном голосе не было конца. — А почему? Даже я интересую мужчин. Или мои деньги. Но это не важно. Вы богаты?

Семья Учиха всегда была богата, братья никогда не испытывали на себе тяжесть нехватки средств. У них, у тех, кто вырос и жил при всех удобствах, всегда все было в достатке: и на обеденном столе, который устраивала мать, и в оружии, которое тщательно выбирал и заказывал отец, и в обстановке дома, где все вещи были под рукой, и в саду, главной гордости поместья. А сейчас разве были они с Итачи богаты?

— Нет, я не богат.

Якумо кивнула головой, взгляд ее потускнел.

— Ясно. То есть, вы меня не поймете. Можете пообещать кое-что очень важное для меня? — карие глаза блеснули.

— Я не даю никаких обещаний, — Саске встал с места, всем своим видом показывая, что больше что-либо обсуждать он не собирается.

— Если вы не дадите мне обещание, я попрошу отца наказать вас, не выплачивая средств. Вам же нужны эти деньги?

Губы расплылись в улыбке. Саске нахмурился, стискивая зубы и понимая, что попался в ловушку, из которой он пока не видел выхода.

— Что вам надо? — громко и с долей любопытства поинтересовался он.

Якумо усмехнулась, прикладывая палец к тонким губам.

— Сюда.

— Что?

— Поцелуй. Сюда.

Несколько секунд смотря чуть ниже линии насмешливых карих глаза, горящих самоуверенностью и любопытством, Саске отвернулся, запахивая плащ.

— Нет, простите.

— Вы обещали.

— Я не говорил, что обещаю.

— Но…

— Я четко помню, что говорю и что не говорю.

Якумо скрестила руки перед лицом, теперь уже серьезно смотря на Саске, без улыбки на губах и в глазах.

— Я знала, что вы так скажете, поэтому просто пошутила. Можете не волноваться, я не люблю мужчин, они все отвратительны, и не наступит того дня, когда я к ним или они ко мне притронутся, лучше смерть. Теперь мое настоящее желание. Выбирайте: или оно, или все-таки поцелуй, как бы мне ни было противно. Вы должны обязательно сделать выбор.

Саске молчал. Его молчание расценивалось как согласие.

— Клянитесь мне.

— Что же, мне вставать на колени или принести в знак верности свою кровь? — холодно усмехнулся Саске.

— Поверю на слово. Тогда, — Якумо уже не улыбалась, — если моей свободе во время пути будет угрожать опасность или меня возьмут в плен, а вы не сможете спаси мою жизнь, вы обязаны будете убить меня. Не спрашивайте почему, вы не богаты и не поймете, за вами нет охоты, вас не выдают насильно замуж, вы вольная птица. Вы поклялись мне и делайте то, что я вам говорю, пусть ваша совесть будет спокойна, по мне лучше смерть, чем такая жизнь. Меня клонит ко сну, — девушка, внезапно улыбнувшись, потянулась, — я лягу. Можете идти к костру, я доверюсь лошадям и вашему чуткому слуху.

Ткань, закрывающая окно повозки, снова задернулась, неподвижно повиснув в проеме.

Внезапно стало невыносимо тихо, даже ветер как будто специально украдкой и нарочно неслышно шевелил высокие острые верхушки крон деревьев, сбрасывая кое-где пожелтевшие и изъеденные насекомыми листья. Лето в Стране Огня мало чем отличалось от осени, лишь ночи были до костей пробирающими своим холодом, а зимой часто шли промозглые дожди, и солнце иногда не выглядывало несколько месяцев из-за плотных туч.

Саске сел обратно к костру, пытаясь согреться. Темными глазами, в которых все так же и даже еще ярче плясали неугомонные блики, отражающиеся алым блеском, он смотрел в темный неподвижный лес, потом на небо, все еще черное, которое просветлеет едва-едва лишь через три часа, когда вот-вот забрезжит долгожданный рассвет.

Саске машинально подкидывал в огонь хворост, с чувством удовлетворения наблюдая, как пламя нещадно пожирает тонкие и сухие ветки, с хрустом, не останавливаясь, все сметая на своем пути. Саске любил смотреть на пылающий огонь, на его танец, чувствовать его жар на своем лице. Костер в такие минуты казался живым существом, живущим своей жизнью.

Спать совсем не хотелось.

Саске искренне не мог понять, почему человек желает умереть, когда его жизнь только началась. Он злился, не понимая, почему его так занимают эти странные мысли.

Может потому, что именно его попросили запятнать руки невинной кровью?

Кто знает. Только Саске потерял шаткое ощущение спокойствия, мрачно кутаясь в серый плащ.

***

Утром, когда ставили повозку, выяснили, что у одной из лошадей открылся гной на ноге. Она не двигалась с места, когда ее упорно тянули за повода, брыкалась и громко фыркала, отказываясь ступать на больную ногу. Будучи не раз в такой ситуации, воины не стали напрасно терять времени. Саске, обернувшись через плечо, безразлично смотрел на то, как кобыле пробили голову копьем, избавив себя и ее от трудностей.

С одной лошадью движение стало более медленным и тяжелым, принудительно растягиваясь еще на день. Служанка Курамы Якумо, женщина лет сорока, худощавая и с вытянутым лицом, недовольно вздохнула, скрываясь в повозке, когда узнала, что их будет вести один конь. Процессия, растягиваясь на дороге, снова потянулась в путь, поднимаясь по склону горы. К вечеру предстояло сделать перевал через пик и спуститься, где под конец следующего дня миссия будет закончена. Снова пара дней пути — и Саске предвкушал то, как опять возьмет в руку ладонь старшего брата.