Саске как всегда шел позади всех, ни с кем не разговаривая и недовольно щурясь на яркое солнце, как это всегда раньше и делал вне зависимости от расположения духа. Задание было не совсем таким, каким его себе представлял Саске: оружие у него забрали и дали лук со стрелами, которые он терпеть не мог с детства из-за одной из неудачных миссий с братом, когда не смог выстрелить точно, подставляя этим и Итачи. В качестве головного убора ему предложили широкую соломенную шляпу, защищавшую от солнца, но сквозь прорехи старой соломы лучи все равно умудрялись слепить темные глаза, но зато не пекло голову. На плечи дали накинуть длинный и широкий плащ серого цвета, и он был совсем не таким, какие носят шиноби.

Раньше Саске почти не видел различий между воинами и шиноби. Лишь в экипировке: воины, как и сейчас, пользовались доспехами, вторые же, будучи шпионами и тайными убийцами, не выделялись из толпы. А теперь все было настолько налицо, что становилось противно от такой огромной разницы.

Шиноби — искусство, в котором главное уметь прятаться и маскироваться, искусство засад, битв не только оружия, но и холодного разума, а воин — скучный человек, который умеет лишь сражаться.

Быть воином — уметь нести оружие и размахивать им.

Быть шиноби — иметь мгновенные реакции, скорость и сокрушительную силу в симбиозе с осторожностью и маскировкой.

Саске всей душой предпочитал второе.

Время уже было за полдень, они шли, не останавливаясь, не один час. Солнце уже перевалило за пик горы, и стало палить не так испепеляюще прямо как раньше, скашивая лучи к горизонту.

Лошади и воины устали, Саске тоже, но он чувствовал, что может пройти еще несколько часов: выносливость делала свое дело. Его крепкий и натренированный организм пока не нуждался в воде, отдыхе и еде, трудно было подниматься в гору, иногда поправляя застревавшую в ямах повозку, но, тем не менее, Саске пока что не мог сказать, что действительно устал.

Пару раз к нему обращались, пытаясь начать разговор, но отвечал он мало, резко и неохотно, не задавая ответных вопросов, и от него, в конце концов, отстали. Саске не знал, радоваться ему или нет, но все же люди, шедшие с ним, ему почему-то не нравились. Они, несмотря на то, что в их обществе была девушка, причем из богатой семьи, воспитанная со служанками в нежности и достатке, громко смеялись, иногда пускали непозволительные при женщинах шутки, а Саске только морщился, когда его в очередной раз раздражал громкий смех.

Он не видел в их разговорах ничего интересного для себя, одни глупости, недостойные внимания. Но почему-то то, что остальные не молчали, а хоть как-то общались, немного расслабляло, нежели вокруг повисла бы атмосфера напряженной тишины. Саске чувствовал себя более менее раскованно: он посредством разговоров воином между собой был отдельно от них, но, с другой стороны, уютно ощущал себя частью чего-то намного большего, общего.

Девушка, ненадолго высунувшаяся из повозки, чтобы взглянуть на небо, снова остановилась взглядом на Саске. Немного задержавшись, она снова поспешно скрылась.

***

Лагерь разбили только с неминуемым наступлением ночи, когда стало совсем невозможно продвигаться из-за темноты. Уставшие за нескончаемо долгую дорогу лошади были проведены вниз к ущелью двумя воинами, девушка и ее служанка, так больше и не показываясь наружу ни разу, остались сидеть в повозке, судя по всему, готовясь отойти ко сну.

Высоко в небе тускло зажглись три-четыре маленькие одинокие звезды, местность вокруг начал освещать ярко горящий костер, над которым в тяжелом закоптившемся котле что-то варилось, булькая и разнося вокруг, к сожалению, вовсе не аппетитный запах. Саске, как бы ему не хотелось того, пришлось сесть со всеми рядом, увы, это было главным правилом шиноби: есть вместе. Когда во время ужина, в то время как все черпали из общего котла, чего Саске никогда не любил, предпочитая брать себе целый половник, чтобы больше не касаться общей еды, — когда во время ужина начали выбирать того, кто останется на всю ночь следить за огнем, Саске, смотря на то, как воины спорят между собой, кидая друг другу эту обязанность, подобно тому, как толкаются дети, кто первым пойдет, шипя и капризничая, — Саске, чьей презрительности к детским играм в таком серьезном положении не было конца, сам вызвался, отрезая этим дальнейшие споры. Все сразу притихли: младшего брата Итачи в нынешнем кругу уже, даже не общаясь с ним, уважали, несмотря на его возраст по сравнению с остальными: он явно выделялся среди всех не только аристократичными манерами, но и полной уверенностью в своем деле.

Мужчины, окружавшие Саске, были старше Итачи. Они, поговорив и поужинав, вяло осматривали оружие, тогда как Саске отсел ото всех, неподвижно наблюдая за вспыхивающими языками огня. Они, ярко-оранжевые и почти красные, танцевали адской пляской в его темных как уголь глазах, как будто изнутри освещая их ярким светом; пламя разбрасывало тени по его лицу, делая его невероятно загадочным и прекрасным, но иногда жестоким, а иногда и каменным. Воины начали по одному расходиться спать, во время ужина пару раз они снова безнадежно пытались обратиться к Саске, но тот отвечал сухо и формальными фразами. Один из мужчин, наиболее взрослый, насмешливо сказал, не удержавшись:

— Сколько тебе лет?

— Я сильно моложе вас.

Кто-то выдавил смешок.

— Оружие давно научился держать? — насмешливо поинтересовался другой парень.

— В том возрасте, в каком вы еще только учились ходить и говорить, — удивительно спокойно ответил Саске, однако в его голосе блеснули предупреждающие стальные нотки, и больше никто не осмелился ни что-либо спросить, ни обратиться с простым дружеским разговором.

Мальчишка, как его окрестили при первой встрече, был вынослив и внимателен, это заметили сразу. Отвечал он по делу и редко, даже с долей язвительности, что ни возразить, ни рассмеяться в ответ такому тону было нельзя.

Все легли спать, Саске наконец удовлетворенно, наслаждаясь долгожданным покоем и одиночеством, подсел ближе к костру. Несмотря на жаркие дни, ночи были довольно холодными, поэтому он зябко кутался в свой плащ, пытаясь согреться жаром пламени. Спать он совсем не хотел, а после слов, задевших гордость, лишь еще больше начал ощущать внутри себя бродящую злобу.

К брату поначалу относились еще более небрежно. Он, десятилетний мальчик-наследник клана Учиха, и отряд парней в возрасте двадцати лет. Над ним в открытую посмеивались и шутили, усмехаясь над возрастом и тем, куда смотрит Коноха, отправляя на взрослые задания ребенка, которому впору заниматься лишь со своим личным учителем с другими детьми; Итачи не отвечал и не обращал внимания, ставя всех, кто впоследствии начал его не только уважать, но и даже бояться, на место в схватке с противником.

Саске улыбнулся.

Брат никогда не велся на провокации. Он ставил всех на место делом, а не словом. Но Саске так не мог, как бы ни старался подражать Итачи.

Он прикрыл глаза, чутко вслушиваясь в обстановку вокруг, и начал расслабляться в тепле костра, знакомо трещащего над ухом. Его нос заполнил знакомый запах дыма, а привычный треск ласкал слух как давным-давно на миссиях с Какаши-сенсеем и Наруто, с братом. Тот также любил сидеть у огня, и его младший брат тоже грелся всегда рядом, соблюдая тишину. Саске наверняка не знал, действительно ли ему нравилось так сидеть или он просто перенял эту странную привычку у брата, который всегда на миссиях дежурил ночью у костра, не доверяя свою жизнь никому, но, во всяком случае, Саске так к ней привязался, составляя по ночам дежурств компанию Итачи, что на каждой миссии не пропускал ни дня, когда хотя бы перед сном сидел у огня.

Внезапно до чуткого уха дошел тихий шорох сзади, Саске тут же напрягся, инстинктивно прикладывая руку к поясу, даже не успев в привычном движении открыть глаза; он забыл, что сумки не было, тело двигалось на выработанном автоматизме. Но не успев ничего путного подумать, Саске услышал тихий шепот: