Смерть ли, жизнь ли — в какой-то момент все смешалось и потеряло смысл и важность.

Смысл всего мира и жизни был в одном: во вновь и вновь нарушаемом ими обоими запрете.

***

Было совсем холодно и еще мертвенно тихо, когда Саске проснулся, все так же неподвижно продолжая лежать в обнимку с Итачи, который свернулся клубком, съеживаясь от утренней прохлады, коснувшейся одного из обнаженных плеч.

За все время, проведенное вместе, Саске не раз замечал, что его брат чаще всего спит, подтянув к груди колени и съежившись в клубок, как будто пытаясь согреться от назойливого холода. Он, действительно, не любил мерзнуть, но в его позе читалось что-то по-детски трогательное, почти уязвимое, что Саске часто с удивлением вглядывался в безмятежное и расслабленное лицо: неужели тот Итачи, которого он знал с детства, и этот человек одно и то же?

Сколько же масок у него, сколько же сторон, и ни одной истинной — все ложь, все уродство.

Саске укрыл Итачи, с неоткуда взявшимся теплом чувствуя, как ему ровно и спокойно дышат в бок, едва ли не беззащитно прижимаясь в поиске спасения и защиты.

Итачи оказался еще более испорченным, чем подозревал о том Саске, учитывая ранее пережитое. Неудивительно, что старший брат так утомился, а теперь спокойно спит, тогда как Саске уже без былого восторга представляет, как будет вставать с теплого и нагретого футона, снова ступая в привычный мир, где все по-другому, где не до искренности, не до жалости или слабости, где Итачи смотрит по-родственному устало, где он, Саске, не принадлежит самому себе.

Его обуревала тяжелая лень, хотелось снова повернуться на отлежанный бок, чтобы можно было смотреть в лицо брата, зарывшегося носом в футон и в одеяло с головой, и засыпать, тайком, пока мир грез еще жил и было многое разрешено, ухватываясь за кончик шелковых волос.

Но у Саске была железная воля, которой мог позавидовать кто угодно, чтобы, несмотря ни на что, встать, надежно укрыв Итачи, и с осторожностью кошки бесшумно начать одеваться. Вздрагивая от ложившегося на теплое ото сна тело холода и щурясь от постепенно рассеивающейся и отступающей темноты, Саске медленно и неторопливо, чтобы в спешке ничего не забыть, приводил себя в порядок, прикреплял к поясу катану, собирал с собой кунаи и сюрикены. Как только он собрался убрать в сумку аптечку, в приоткрывшиеся седзи заглянул Изуна, встретившись с разом недовольно помрачневшим взглядом Саске.

Захватив последнюю ношу и чуть помедлив, чтобы последний раз взглянуть на совсем потерявшегося в одеяле брата, Саске почему-то с тяжелым сердцем вышел за дверь, без удовольствия ловя себя на той неприятной мысли, что он не сдержал своего обещания разбудить Итачи.

Они с Изуной шли по совсем еще темноту коридору, их шаги призрачно, скучно и из-за чего-то печально отражались в пустом и спящем доме; Изуна молчал, Саске раздраженно раздумывал, зачем этот человек идет с ним рядом.

Его это начинало выводить из себя.

— Позавчера я отправил послание к Шимуре. Я не говорил, что кроме него остальные старейшины погибли? — наконец, подал голос Изуна.

— Мне все равно.

— Не обольщайся, что я встал так рано ради тебя. Мне надо проводить тебя до выхода без приключений. Про твоих родителей я спросил. Так что этот вопрос можешь оставить закрытым.

Саске промолчал. С одной стороны, он хотел скупо поблагодарить за эту услугу, но, с другой, был слишком горд, чтобы сделать это. Поэтому он ограничился слабым кивком головы и все той же смелой и твердой поступью, которой всегда шел, уверенно опустив руки вдоль туловища, выпрямляя спину и поднимая голову, что вся осанка выражала превосходство перед теми, кто окружал его, какими бы сильными они ни были.

Младший сын Фугаку умел держать себя достойно клана Учиха.

Изуна остановился у узкой лестницы черного хода, пропуская Саске вперед. Тот так же остановился, как будто о чем-то раздумывая, как внезапно Изуна скрестил руки на груди.

— Брат дал напутствие?

— Да, — ответил Саске.

— Отлично, тогда иди и считай, что мое ты тоже получил. Счастливого пути, — Изуна, развернувшись, уже хотел уходить, как его окликнули:

— Подождите.

— Да? — тот остановился, бросая холодный и почти жестоко-равнодушный взгляд через плечо.

Саске положил руку на катану. Несравнимое ни с чем удовольствие трогать оружие.

— Поклянитесь, что вы обезопасите Итачи, пока меня нет. Поклянитесь, что не подпустите к нему Скрытый Лист.

Изуна несколько секунд помолчал, обдумывая только что сказанные ему слова, а потом резко и холодно ответил тоном, не терпящим возражений и пререканий, своим настоящим тоном, а не наигранным радушием:

— Нет, никаких клятв. Я ясно тебя предупреждал, что могу отказать. Прошлая просьба была последней, помни об этом.

После этих слов он ушел, понимая, что ни ему, ни Саске больше добавить и сказать друг другу нечего.

Как только тень Изуны и его шаги растворились в коридоре, Саске, который во вспыхнувшей злости сжимал и разжимал налившиеся силой кулаки, так же независимо развернулся и бодро сбежал вниз по темнеющей внизу лестнице. После слов того человека в нем как никогда горело желание быстрее попасть на задание, выполнить его и вернуться, чтобы закончить все, поставить точку на всей этой истории.

Свежий воздух расцветающего утра пахнул в лицо Саске, и он, свободно вздохнув, двинулся вперед по еще холодным и пустым улицам.

«Жди меня, брат».

***

Чтобы подобрать прелестной дочери достойного мужа, который проведет с ней остаток дней в уважении и мудрости, вовсе не нужна была любовь: только хлопоты свахи. На ее плечах лежала та самая ответственность выбора мужей и жен, причем, чаще всего без согласия с какой-либо стороны, разумеется, не считая родителей. Со стороны жениха обычно возникало меньше трений, тогда как невесты были в более неприятном положении: ко всему тому, что зачастую их отдавали в жены ненавистным им людям, находились и те, кто пытался пользоваться богатством их родителей за счет похищений.

Та самая девушка, которую надо было сопроводить, была крайне воспитанной и милой даже для равнодушного к женским прелестям Саске. Миниатюрная, с красивым разрезом раскосых карих глаз, с длинными темными волосами, заплетенными в тугую косу, но даже у нее, дочери целого поколения аристократов, не было такой бледной кожи как у людей в клане Учиха. Девушка оказалась молчаливой и безрадостной, со скукой в застывшем, неживом взгляде; сидя в повозке со служанкой, она мрачно осматривала своих сопровождающих, но дольше всего ее взгляд задержался на Саске. Как только они встретились глазами, она отвернулась, надолго прячась в своей закрытой обители.

Аристократичные черты в людях подобных Саске и его брату или даже той самой девушке выражались не только внешними признаками: бледной кожей, утонченностью рук, статностью фигуры, умением держать себя, осанкой, речью, этикетом. Вежливость и учтивый холод, ревностное соблюдение традиций было первоочередным правилом для аристократа. Но кроме этого было нечто более важное, скорее даже жизненно необходимое: глубокое понятие самоуважения и чести. Умение держать свое достоинство — это то, что рождалось и умирало вместе с человеком; если он терял честь при жизни, ему требовалось вернуть ее — совершить самоубийство.

Аристократичные черты в Саске сразу бросились в глаза всем его спутникам: и манера речи, и стиль поведения, и привычка держаться, и речь, и взгляд, и неприязнь к грязным разговорам.

Дорога оказалась, как и все скалистые дороги, узкой, и тянулась она в гору вдоль ущелья, невысокого, но достаточного для того, чтобы покалечиться или разбиться при неудачном раскладе. Внизу тек мощный поток горной реки, чье журчание не было слышно сверху; вода лишь искрилась на солнце, выдавая этим свое присутствие.

Саске и раньше уже видел горы, серые и тусклые скалы не вызывали в нем никаких чувств и эмоций, оставаясь равнодушными для его сердца.

Нанятые военные лошади и повозка шли с самого раннего утра, воинов, которые изумились, когда им сказали, что среди них есть один шиноби, на удивление Саске было немного, всего лишь пять человек, и еще извозчик. По плану они должны достигнуть места через два дня.