Трудно пытаться не запачкать руки и при этом полностью ликвидировать угрозу для себя. Казнь зачинщиков восстания сейчас, в такой момент, когда на кону тысячи жизней, — глупый мягкотелый старик Сарутоби, оно лишь вспыхнет снова с еще большей силой отмщения.

Но корень АНБУ был слишком влиятелен, чтобы беспрекословно подчиняться Третьему Хокаге. В центре его паутины сидел Шимура Данзо, руководящий каждой тончайшей нитью, тянувшейся из каждой страны и каждого города в его руки по потоку шпионов. У него уже давно родился план, идеальный, продуманный до мелочей, и теперь, неподвижно старческими глазами смотря на бьющий по темным и мясистым листьям кустов дождь, Шимура держал в руках ценный свиток, чье прибытие в одну секунду решило все.

Пора было действовать.

— Как думаешь, Торуне (2), — Данзо, отойдя от распахнутых резных с рисунком в виде нераскрывшегося бутона седзи и закрывая их, когда заметил, что край татами вымок от ударов дождя, вернулся к маленькому письменному столику, одиноко темневшему в полутемной комнате, — можно ли продолжать доверять Учихе Изуне? Насколько я слышал, он и Мадара доставили нам много хлопот, к сожалению, я не был свидетелем тех событий. Учиха постоянно подкидывают сюрпризы, предатели. Со своего основания клан бунтарей и предателей.

Человек в закрытой черной маске, стоявший на одном колене перед Данзо и опустивший голову, поднял лицо вверх. Его пыльная форма АНБУ, порванная в нескольких местах, плотно облегала тело, плащ, брошенный рядом, лежал у ног.

— Судя по тому, что нам рассказывает в отчетах Хё, Изуна-сан во многом потакает братьям Учиха, хоть и докладывает нам обо всем с такой поразительной правдивостью. Конечно, Шимура-сама, вы это предполагали, как и то, что Учиха Саске узнает в итоге о нашем условии…

— Я так и знал. Этот мальчишка, младший брат Итачи, доставляет слишком много хлопот и неудобств, но сегодня он нам нужен как никогда. Изуна все же нашел способ выпроводить его, — Шимура сел за стол, принимаясь что-то выводить в чистом, подготовленным слугой свитке.

Воцарилось молчание. Лишь шуршали письменные принадлежности по свитку и ритмично, как удары по барабану, бил дождь, лившийся из плотных и тяжелых туч, повисших на горизонте толстым ватным покрывалом, которое, казалось, не двигалось, как мор застыв над головами обывателей.

Расплата за людские грехи — такая ли она?

Торуне все так же, покорно ожидая новых приказов, сидел на татами перед Данзо, как верный пес у ног своего старого хозяина.

— Шимура-сама, что с кланом Учиха?

Данзо продолжал писать, но уже более медленно, отвлекаясь на вопрос и продумывая ответ.

— Торуне, — старческий голос противно захрипел в стенах темного помещения, как будто нарочно сделанного под логово паука Корня АНБУ, — у тебя задание. Особой значимости. Первое: ты едешь через два дня к Хё, перед этим я тебе расскажу, зачем и что надо сказать. Второе: Сай разобрался со своими делами?

— Да, Шимура-сама, он уже на пути к Скрытому Листу.

— Лучше быть не может. Приведи его ко мне, как он придет, я вам обоим скажу суть вашего задания. Придется немного потрудиться, Торуне.

— Да, Шимура-сама.

— А теперь, — старик царственно махнул сморщенной и дряблой рукой, — иди, жди приезда Сая.

Торуне поклонился, растянувшись в покорном жесте на татами, и в ту же секунду молнией метнулся за седзи, бесшумно закрывая их с другой стороны.

Кисть для письма опускалась в черную тушь, густую и насыщенного яркого цвета. Из-под старой руки до сих пор выходили идеально ровные иероглифы, слоги и знаки, как будто напечатанные женской рукой, идеально, каллиграфически точно.

Данзо наверняка не мог знать, все ли он сделает, как надо, и все ли получится при таком раскладе, но то, что он теперь знал об братьях Учиха, заставляло делать определенные выводы. Он играл пятьдесят на пятьдесят, но искренне наделся на удачу и на желание всеми силами спасти положение Конохи в глазах мира и свое положение, делая так, как ему казалось нужным.

***

Остро отточенное оружие, песочного цвета походная одежда, лекарства — все лежало тщательно приготовленное в углу, как и раньше, бесшумно притаившись в темной комнате и ожидая рассвета, когда кунаи наконец окажутся в молодой и горячей руке Саске. Сам он с каждой идущей секундой все с бОльшим удовольствием предвкушал завтрашний день, где снова ощутит когда-то так надоевший ему запах дорожной пыли, нещадно палящее над головой солнце, промозглый ветер по осенним и зимним ночам, росу на траве, услышит звон оружия и песни шиноби и воинов. Саске горел жаждой жизни шиноби и искренне сочувствовал Итачи, пока что лишенному всех прелестей этого дорогого и близкого им мир.

Его спасало лишь то, что как шиноби ему было, что защищать и беречь, да и терпение всегда сопутствовало ему на пути.

Саске сжимая в руке ладонь Итачи, прощупывал и обводил подушечками синие вены, проступающие на коже, каждый палец, как впервые видящий кисть руки взрослого человека ребенок, чему-то усмехаясь и неотрывно, словно в попытке загипнотизировать, смотря в глаза напротив. Итачи, молчавший до этого момента, приоткрыл пересохшие губы, сказав:

— Не забудь разбудить перед уходом.

— Конечно.

Шорох, хруст суставов ног.

— Ты сбежишь. Я знаю.

— Да нет же, Итачи.

Вдыхая запах родной кожи и зарываясь пальцами в длинные и теплые волосы, непозволительно соблазнительно рассыпавшиеся по футону, Саске любовался телом Итачи, его изгибами. Он нежно проводил носом по впадине шеи, в то же самое время иногда жестоко усмехаясь в губы брата: кто сказал, что Саске не умеет терпеть и ждать?

Позволяя себе медленно, обводя контур рта, облизывать губы Итачи, иногда как будто случайно соприкасаясь с его языком, Саске крепко и надежно, будто в чем-то убеждая и заверяя, обнял его и глубоко вобрал в легкие воздух.

Короткое движение сильными бедрами вперед.

Итачи впервые за вечер шумно, как будто потеряв на секунду контроль, выдохнул теплый воздух изо рта.

Тело Саске смело двигалось, напрочь забыв обо всех утренних извинениях, нетерпеливо, быстро, властно и полностью подчиняя себе, но его глаза словно жили отдельно от этого царящего в крови безумия, трепетно, восторженно и преданно смотря в темные зрачки напротив.

Он словно видел отражение собственного иногда едва ли не животного наслаждения в говорящих обо всем глазах Итачи. Они, казалось, светились незнакомым раньше блеском. Саске рвано дышал, прижимаясь к щеке брата и не подозревая, что Итачи, стараясь подавить в себе нарастающие круги волнения, завороженно смотрит на ярко горящий на щеках нетерпеливый румянец Саске, следит за озорным и в то же время серьезным блеском в его мутных зрачках, которые потонули в своей же темноте и линиях теней идеально выточенного лица; не отводит взгляда от сильного и крепкого тела, рельефных плеч и рук, гладких, сейчас влажных и неестественно напрягающихся. Итачи чувствовал, как бедра Саске, его сильные бедра соприкасаются со своими, и, как мог, оправдывал свою слабость.

Потом, когда Саске принялся судорожно расцеловывать веки своего брата, что-то говоря о том, как ему нравятся глаза того, все вокруг успело незаметно раствориться и исчезнуть.

Итачи, позволяя быть придавленным и вдавленным во влажный и сбитый футон, разрешал делать с собой все, что и как того пожелает сам Саске, разрешал трогать свои волосы, разрешал играть с собой и со своим телом, разрешал дрожащими от волнения припухшими губами целовать свое лицо.

Ни в коем случае не покорялся, но позволял.

Назвать все это теперь просто жалким влечением? Или попыткой спасти кого-то из них двоих?

Итачи забыл о существовании тех слов, в которых до вчерашнего дня свято верил. Он привыкал к новому слову, которое раньше не признавал и боялся из-за его изначальной фальши и отвратности.

Саске продолжал любить до боли и синяков грубо и, как будто тут же оправдываясь, нежно и трепетно, как чувствовал по обстоятельствам, как мог и умел, он никогда не изменял себе в своих стремлениях, желаниях и чувствах.