Итачи продолжал молчать, просить налить ему отвара он также не стал, видимо, не испытывал жажду, поэтому только потянулся за оставленным перед завтраком свитком и принялся снова его читать, как будто им не о чем было поговорить.

Но в этот раз и сам Саске не горел прежним неудержимым желанием общаться, да и в целом он перестал требовать к себе больше внимания. Сейчас дорогого стоило даже молчание.

Саске думал о том, что сегодня изменилось во взгляде его старшего брата. На первый взгляд казалось, что он был все тем же: отрешенным, холодным, как будто печальным. Однако все же что-то определенно поменялось, но что, Саске сказать не мог, и это начинало неудержимо занимать его мысли. На каждый свой вопрос он старался найти ответ, цепляясь за любую песчинку, и можно было бы обо всем спросить прямо. Пожалуй, но что спросить?

Задавать вопросы иногда тяжелее, чем отвечать на них. Ответы можно придумать, подобрать, а вопрос, заданный просто так, теряет смысл своего существования.

Саске не мог точно сказать, что увидел во взгляде брата, насторожило это его или нет, означало что-то плохое или хорошее, но каждый раз внутри нечто переворачивалось, когда он сталкивался с ним.

Поэтому извинение вырвалось так необдуманно, само по себе.

Саске отставил пиалу, решаясь без спроса, чем никогда не пренебрегал, распустить волосы брата и начать их перебирать в руках, на что Итачи, фыркнув, оторвался от чтения и покосился через плечо.

— Что случилось?

Он до сих пор не любил, когда его волосы трогали, даже если это делал Саске, его время было строго отмерено в определенные часы.

— Запутались, — Саске нахмурил брови. — Я расчешу. Можно?

— Расчеши, если они запутаны.

Саске встал за расческой, внутренне ликуя, что ему позволили такую дерзость.

Итачи только удивлялся, садясь удобнее: что может радовать в причесывании волос?

Глупый младший брат.

***

То, что Изуна называл своей приемной комнатой, напоминало Саске гостиную в его родовом поместье, где обычно сидел со своими делами отец. Такая же просторная, обширная и пустая комната, светлая; полностью открытые седзи выходили в скудный своим разнообразием сад, где гуляли и отдыхали женщины, работающие здесь. В свободное время они, как сейчас, делали бумажные фонарики и мячи, иногда ради развлечения складывали из рисовой бумаги зверей и птиц, из-под их рук из ничем не примечательного материала выходили потрясающие сложностью и красотой творения.

Изуна в льняном черном косоде, поверх которого было накинуто плотного пошива хаори, и в темных хакама сидел в центре комнаты, скрестив ноги и руки. Позади него во встроенной в стену полочке стоял начинающий увядать крупный и яркий цветок тигровой лилии, что еще больше напомнило Саске об их густом прохладном саде, который был гордостью дома и который так любила мать, постоянно ухаживая за деревцами, кустами, пышными цветами, чем не могли не восхищаться приходившие так часто в поместье гости. За поникшей своей головой лилией стояла небольшая глиняная статуэтка Бэндзайтэн (1), за которой дымили ароматические масла. Главным украшением ниши являлся ярко-красный, почти алый свиток, украшенный пышной золотой и синей бахромой.

Саске сидел строго напротив Изуны, как перед отцом — на пятках. Это место ему до боли и тоски напоминало родной дом, который он теперь никогда больше не увидит.

Колкая искра сожаления пронеслась в душе Саске, но он не изменил выражение своего лица: он прекрасно понимал, что выбрал эту стезю сам, и если кого-то винить, то лишь себя. У него был выбор, Итачи всегда его оставлял. Почти всегда. Но об этой детали стоило сейчас забыть.

Изуна держал в руке небольшой серый свиток, внимательно и проницательно глядя на Саске.

— Ты ведь теперь снова бездельный заключенный?

Саске сдержанно кивнул головой.

— Что планируешь делать? В целом.

— Еще не знаю. Сначала соберу деньги, снова, а потом… вы сами знаете, что я получу свободу, как я того желаю. Никаких компромиссов и условий Конохи.

— Ты хорошо ориентируешься в ситуации: тебе понадобятся средства при таком раскладе. Тогда у меня к тебе есть довольно интересное предложение. Вместо того чтобы таскать мешки, не хочешь вернуться к оставленному оружию?

— К оружию? — в глазах Саске вспыхнул заинтересованный огонек.

Изуна довольно усмехнулся, как будто радуясь собственной затее, и ловко перебросил свиток в чужие руки. Он знал, чем можно заинтересовать любого шиноби.

Пока Саске разворачивал свернутую бумагу, Изуна продолжил свои объяснения, не мешая чтению:

— Видишь ли, за дочерью одного состоятельного человека охотится другой не менее состоятельный человек. Обычная в нашей жизни история. Девушку просто надо сопроводить в безопасное место, где ее оставят на выда…

— То есть, помочь ей сбежать из города? — Саске свернул свиток, задумчиво и серьезно смотря в сторону.

— Именно, — согласился Изуна. — Нужны опытные воины, я посоветовал тебя. Шиноби в Тандзаку самая большая редкость.

— Это легко, с этим бы справился любой генин. Я согласен. Значит, послезавтра? — Саске перекинул свиток обратно. Изуна поймал его, кладя рядом с собой на татами.

— Именно. Через день. Оружие я тебе дам, например, как полюбившуюся тебе катану в комнате. О том, чтобы неприятные люди не воспользовались твоим отсутствием, чтобы вернуть Итачи на праведный путь, я позабочусь. Ничто не помешает тебе незаметно уйти, мне ничто не помешает скрыть, что тебя нет.

— Хотелось бы доверять вам, — Саске встал с татами и поклонился. — У меня к вам одна просьба.

— Что?

Изуна, который начал было раскрывать другие свитки и заниматься своими делами, не отрывая взгляда от желтоватой бумаги, махнул рукой, царственным жестом позволяя Саске говорить дальше. Того внутренне передернуло от этого жеста, но все он лишь холодно фыркнул, сам не понимая того, что его могло так задеть в отношении к себе, ведь и раньше Изуна не источал дружелюбие:

— Отправьте к нашим с Итачи родителям мое письмо. Я хочу узнать, все ли с ними в порядке.

— К родителям? — Изуна поднял свой хладнокровный взгляд. — Собираешься сам писать в Коноху? Какая глупость. Боюсь, АНБУ вдоль и поперек изучат твое послание.

— Мне плевать, — отрезал Саске. — Я спрошу лишь об их здоровье и поблагодарю, мне больше нечего им писать.

«Я не достоин того, чтобы обращаться после всего к ним».

— Ты, наверное, со старшим братом не в курсе, — Изуна снова начал читать свой свиток, как будто между делом отвечая на вопросы, отвлекающие его от дел важнее этого, — но у меня задание описывать каждый ваш шаг в Коноху, и то, что ты знаешь правду, я скрываю. Я сам поинтересуюсь здоровьем Микото-доно и Фугаку-сана и от души поблагодарю их от вашего с Итачи имени. Теперь иди, занимайся своими делами, я занят. Слишком много просьб от тебя, рано или поздно я могу отказать.

Саске ничего не ответил, мысленно обещая, что не настанет той минуты, когда снова придется, унижаясь, попросить этого человека о чем-либо.

***

— Я искренне рад, что у тебя снова миссия.

Итачи вернулся к затачиванию тех самых кунаев, которые недавно принес ему Саске. Теперь, когда младший брат готовился снова взять в руки оружие, он неподдельно радовался, видя, как Саске с возбуждением предвкушает ту минуту, когда снова назовет себя шиноби, и тупые кунаи оттачивались еще более тщательно и придирчиво: Итачи со всем своим искусством в подготовке оружия готовил острые лезвия для своего младшего брата.

Все было, как в прежние дорогие времена: тщательная и любимая Саске подготовка к миссии, звон собираемого в набедренную сумку оружия, длинные напутствия на дорогу, но уже не от отца и матери, а от старшего брата, который всю жизнь будет их заменять. Снова шорох походной одежды, снова собранные перевязочные ленты и пучки лекарственных трав, снова горячее предвкушение будущих схваток, снова жизнь, хоть чем-то похожая на прошлую, любимую, домашнюю.