— Собирайтесь, — Фугаку, все такой же на вид деспотичный и строгий, кинул на пол связку тряпья. Саске аккуратно отодвигая от себя мать, перевел взгляд на комок одежды.

— Что это? Похоронная одежда?

— Нет, — Микото покачала головой, — это ваши походные плащи и походная форма, а так же обувь.

Лишних вопросов не последовало. В какой-то степени Итачи лелеял в душе надежду на то, что родители не оставят хотя бы Саске.

— Вы хотите, чтобы мы сбежали? — Итачи, присев перед одеждой, начал ее разбирать, откладывая в две стороны свою и брата.

Он был внутри ужасающе взволнован, но в то же самое время ему было все равно. В любом случае им было нечего терять. Поймают — как ни крути им по-прежнему грозит казнь, не поймают — что ж.

Итачи не мог понять, почему при этой мысли в нем что-то подпрыгнуло, разливая безумную эйфорию.

— Мы договорились со старейшинами, — начал Фугаку, — вместо казни вас ждет изгнание и пожизненное заточение, вы больше не шиноби. Вы поедете на присланной сюда телеге, груженной мешками, чтобы вас не нашли члены АНБУ; за вас все уладят, ваше дело сидеть и молчать. Вы поедете в Тандзаку (1), к одному нашему дальнему родственнику, давно не живущему в Конохе, Учихе Изуне-сану. Одевайтесь, а ты, Итачи, возьми одежду и подойди ко мне.

Саске, проводив брата взглядом, начал быстро раздеваться, развязывая пояс тюремной одежды.

«Значит, мои родители унижались перед этими мерзавцами? Я запомню это, Скрытый Лист».

— Как же казнь? Что будут делать с этим? — внезапно не без интереса поинтересовался Саске.

Микото протянула сыну нательную рубашку и штаны.

— Вам повезло, что казнь по приговору не публичная. Вместо вас убьют других осужденных. Они придут, когда вы уйдете. Я сделаю им макияж, чтобы походили на вас.

Саске смущенно повернулся к матери, взяв из ее рук одежду.

— Мама, отвернись.

Та, стыдливо улыбнувшись, повернула голову в другую сторону, пытаясь рассмотреть вокруг себя камеру. Краем глаза она видела, как Саске натягивает на себя штаны, видела, как он обнажает свою крепкую спину и мощные плечи. Ей хотелось, чтобы эти плечи умело любили, пусть даже и Итачи. Пусть даже его родной брат.

Микото одобряюще похлопала Саске по спине, сдерживая дрожь в своей руке. Он опять нахмурился, дернув плечом:

— Не смотри.

Фугаку терпеливо ждал, пока его сын прочитает письмо, адресованное ему Шимурой. Итачи в это время уже оделся и теперь, ознакомившись со свитком, медленно переводил взгляд от отца к брату, не шевеля бледными губами.

Глаза снова опустились вниз, к листу бумаги.

«Ты совершил ошибку, Итачи, но ты еще в силах ее исправить: только поэтому я дарю вам обоим жизни. В первую очередь ты — шиноби, поэтому избавься от своей порчи. Оставь это своему брату, пусть он сам порвет с тобой связь, тогда он останется жив, а ты будешь свободным и поймешь, как глупо поступил — только так можно бороться с твоей порчей. Учиха Изуна-сан знает, что делать, он все скажет. Не сопротивляйся, помни, что не в твоих руках жизнь твоих близких. Стань собой, шиноби Скрытого Листа Учиха Итачи».

Дочитывать до конца не стоило, все было и так ясно.

Итачи смотрел, как его младший брат едва улыбается уголками губ матери. Он был по-настоящему счастлив, ему давали жизнь без клейма, и как он желал.

Глупый.

Итачи снова посмотрел на отца.

— Все в порядке.

— Что там написано? — Фугаку нахмурился.

— Не волнуйтесь, отец, ничего важного. Я не подведу вас, а тем более брата, будьте спокойны.

Итачи напряженно нахмурился.

Фугаку, судя по всему обеспокоенный задумчивостью сына, прокашлялся:

— Пожалуйста, прошу тебя, защищай брата до конца, он еще не так опытен. И не забывай о том, что ты наш любимый старший ребенок.

Фугаку положил тяжелую руку на голову сына, примиряюще трепля его по макушке. Они оба молчали, смотря в глаза друг другу.

— Я знаю, отец, — наконец, Итачи убрал с себя руку отца. — Я все сделаю так, как нужно.

У Итачи не было другого выбора кроме как выполнять предъявленные требования, они были жестоки, но в каком-то смысле справедливы: казнить и пытать себя самих — что может быть лучшим наказанием? Смерть не то, это покой и тишина, это долгожданные отдых, освобождение, а вечные муки — торжество победителя. Выхода не было. После настойчивых мыслей о смерти Саске, после переживаний Итачи главное было уже не быть вместе, а сохранить данную и доверенную ему в руки родителями жизнь их младшего сына.

Проклятье? Наверное. Глупо делать что-то для кого-то, отдавать свою жизнь для кого-то. Глупо, но Итачи ничего не мог с собой сделать.

Он был сильным шиноби, он никогда не проигрывал ни единой миссии, он был лучшим в своих техниках и техниках всего клана, в оборонах, в нападениях не было слабых мест, как и в маске, натянутой на лицо.

Итачи был абсолютно защищен во всех местах: его нельзя было заставить для кого-то что-то сделать под угрозой смерти клана, родителей, друзей. У него не было тех самых слабых мест, из-за которых люди теряют голову и становятся готовыми отдать все.

Его единственной слабостью был лишь он сам, не способный устоять перед собой.

— Готов? — Итачи оглядел фигуру брата, облаченную в темные одежды.

Саске кивнул. Обняв мать, почувствовав на плече руку отца и собираясь сказать ему два-три слова сожаления о том, что они с братом обманули их доверие, Саске внезапно передумал и не стал этого делать, просто попрощавшись:

— Прости нас, отец.

Фугаку кивнул. Поворачиваясь к Микото, он коротко кинул:

— Я их провожу.

— А мать? — Итачи остановился возле выхода, поглядывая в подозрительно пустой коридор.

— Я останусь ждать заключенных, — неловко улыбнулась она.

Саске в последний раз взмахнул в ее сторону рукой, и Микото услышала его голос:

— Мама, я еще вернусь к вам.

— Конечно, — поспешно с уверенностью в голосе заверила она.

Тихие голоса членов семьи постепенно умолкали, пока окончательно не воцарилась тишина.

Шаги сыновей и мужа где-то растворялись, терялись в темноте камеры и холоде ее толстых стен с голой землей под ногами. Микото зябко поежилась, тоскливо оглядываясь вокруг. Ни единой щели наружу, ни единой свечи хоть для малейшего поддержания тепла и света. Сыро, темно, холодно, тихо.

Слишком тихо, почти кладбищенская тишина.

Микото медленно расстегнула плащ, спуская его со своих узких плеч.

Отложила его в сторону, в белом похоронном кимоно садясь в угол ждать своего мужа, одетого в точно такой же наряд под длинным серым плащом.

Отныне главой клана был Учиха Шисуи.

***

На улицах города и в низинах за ним разливался в темноте плотный и густой туман, покрывая собой поле и дома. Он был настолько белым, что казался дымом от горевших недавно с засухи лесов. В трех шагах были едва заметны силуэты предметов перед собой, дальше все совсем терялось в плотном тумане, смазывалось как акварель на холсте.

Пока Фугаку разговаривал с незнакомым человеком в длинном сером плаще, Саске и Итачи усаживались в телеге на тюках, накидывая на голову капюшоны и прячась между поклажей. Оглядывая телегу, Итачи размышлял о том, что ему делать дальше.

Саске не выдержит того, что ему предстоит перетерпеть, на этом видимо, проверив и выявив на приговоре эту его особенность, и хотел сыграть данный уговор. Саске опрометчиво показал себя с импульсивной стороны, слишком горячей и ревнивой. Отец был прав: холод и выдержка — все в жизни шиноби, без них не будет ничего. Не трудно было осознать, что Саске никогда не поймет, никогда не примет, никогда не согласится с условием, поставленным Данзо — великолепный шиноби, предвидел все, Итачи снимал перед ним шляпу, но он и сам был виноват — выставил на показ свои слабости.

Лучше бы Саске ушел или нет, его брат и сам не понимал, чего хотел.

Итачи пристально смотрел в сторону отца и их провожатого на пути к новой жизни, которой ужасно не хотелось: он не представлял своего существования без искусства шиноби, без своей прежней жизни. Потом перевел свой взгляд на Саске, сидящего по другую сторону тюка. Тот судорожно, почти давясь и захлебываясь собственным голодом, ел дешевый, грубого помола хлеб, который им дали, как только они вышли на улицу; ел почти как животное. Итачи лишь приложился к воде, отказываясь от еды. В поисках непонятно чего, перегнувшись через телегу, он заметил небольшую яму, терявшуюся в темноте ночи и тумане. Снова взглянув на стоящих вдалеке людей, он нагнулся к младшему брату, притянув его за ворот плаща к себе, дождался, пока тот проглотит кусок хлеба и удивленно отложит его в сторону, и быстро шепнул: