— Ой, перестань. Я вот живу, и не случилось ничего, а все равно одна.

— Так муж козел был.

— Вот так категорично?

— Конечно, категорично. Я когда учился, мы над ним все ржали, как он за каждой юбкой… Как мордочку смазливую увидит, так хвост распушит — и вперед. Она может и не учить больше, ей за мордочку с улыбочкой пятерка обеспечена. Вопрос, как ты, умная баба, попалась?

— Так глупая была. Это я после поумнела. Мне восемнадцать стукнуло тогда, а он был куратор группы. Потом Илюшка родился.

— У него кроме твоего Ильи дети есть?

— Нет, Ваня, остальные смазливые умнее оказались.

Они улыбнулись друг другу и пошли по своим палатам.

Владимир Сергеевич был не в настроении. Лежал отвернувшись к стенке.

— Володя, доброе утро. Как сегодня?

— Ты за планшетом?

— Я на обход. Рассказывай.

— Не хочу. Когда выписка?

— Не сегодня, ты курс массажа не закончил и физио тоже.

— И кто говорит в тебе сегодня? Это чисто женский протест?!

— Врач твой лечащий говорит. Если уж ты стал моим тематическим больным, то будь добр им оставаться. На тебя деньги тратились и тратятся. Мне нужен результат, так что пока я его не получу, ты из этой палаты не выйдешь. А то хочу — подержите, хочу — забираю. Я буду решать, только я.

— Ух ты какая серьезная.

— А серьезная, Володя. Может, и не такая добрая, как тебе казалось, но я свое дело знаю.

— Вот в этом я не сомневаюсь.

— Да я вроде повода не давала сомневаться во мне. Так что супруге своей передай, что о выписке я сообщу за день и все бумаги подготовлю, и рекомендации она вместе с тобой выслушает. Понятно?

— Не кипятись. Понятно. Ты дежуришь когда?

— Завтра.

— Зайдешь покурить?

— Зайду. У тебя сигареты вкусные.

— Так ты ж сама их приносишь.

— Так вот и покупаю вкусные, какие люблю, те и покупаю.

Она лгала, причем больше даже себе самой, чем ему.

Да, она назначит еще несколько сеансов массажа и продлит физио. Она просто не хочет его отпускать. Сроднилась с ним как-то. Срослась душой, прикипела. Никогда у нее не возникало таких отношений с пациентами. Почему с ним возникли? И когда это произошло? Тогда, когда его доставила скорая с места аварии? Во время многочасовой операции, которую делали две бригады: она с напарником — полостные хирурги — и травматологи. Или когда не отходила от него в реанимации, пока он не открыл глаза?

Все это уже не раз было и не с одним пациентом. Почему он?

Надя так и не нашла ответов на свои собственные вопросы. И решила, что произошло это от того, что он оказался одинок, просто одинок со своим горем, и захотелось подставить плечо, протянуть руку и помочь.

Потому, что она тоже одинока, и пусть не в горе, а просто одинока. Но чувство одиночества имеет свойство кричать о себе, выть, как собака ночью, накликая беду. Чувство, не дающее тягу к жизни, а скорее наоборот.

И что делать, как решить эту проблему, она не знает, а одиночество давит, и откликается душевной болью и тяжестью во всем теле. И выхода нет.

Вот она и возомнила, что если помочь себе бороться с этим чувством не может, то попробует хотя бы ему. Чтобы жил, чтобы встал на ноги. Ведь кроме всех отягчающих, ему бороться надо еще и с физическим недугом. И с болью. Невероятной физической болью. И чтобы бороться с болью, надо победить одиночество.

Вывела она такую формулу и воплотила в жизнь.

Она добилась — он улыбался. Вот такая победа. Большая или маленькая — еще рано судить, но он жил.

Проблемой же стало то, что он вошел в ее жизнь. Он перестал быть просто пациентом, просто больным, которому она оказывала помощь. Он стал необходим ей.

Чтобы просто поговорить, посмотреть в глаза и подумать, что есть кто-то, кто ее понимает и принимает такой, какая она есть, не пытаясь ее исправить и переделать. А самое главное — посмотреть в глаза и увидеть отражение себя, только уже другое, пропущенное через его мозг и его эмоции.

Теперь все рушилось. Его жена решила…

Надя осознавала, что вечно она Владимира держать в отделении не может, и должна была радоваться решению его жены.

Но радости не было, только необъяснимая тоска… и чувство потери.

========== Часть 7 ==========

— Володя, пожалуйста, соблюдай диету дома. И не кури много. Спиртное тебе…

— Противопоказано. Я понял. Когда ты меня выпишешь?

— Завтра.

— Значит, у нас последний бал?

— Да, видимо.

— Надя, я должен вернуться домой, ты не можешь меня держать вечно. Согласись, что не можешь.

— Не могу. Просто боязно мне почему-то.

— Боязно как врачу или как женщине?

— И так, и так. Привыкла я к тебе.

— Можешь звонить. И если свой телефон оставишь, я тоже нет-нет, да наберу. Пойми, там мой дом. Мой, понимаешь, не ее. Там моя дочь, и я ей нужен. По крайней мере, я думаю, что нужен. Может быть, смогу ходить и попробую научиться делать одной рукой то, что делал двумя. Ты сама меня убеждала в том, что жизнь не закончилась. Так вот, я собираюсь жить. Ты рада?

— Да. Конечно, рада. Сейчас я тебе свою визитку принесу, там все телефоны, тебе я с домашним дам. Если я не на работе и не у Илюшки, то дома. Ты звони, не стесняйся, вдруг вопросы возникнут.

— Планшет забери.

— Утром.

— Спасибо тебе, Надя. За все спасибо. И за жизнь, и за психотерапию, и за то, что ты просто есть, вот такая, как есть.

— Ты не болей, Вова.

Она вышла из палаты и чуть ли не бежала в сторону ординаторской, а там уже разрыдалась по полной. Причину своих слез она сама себе объяснить не могла, или делала вид, что не могла. Но состояние было не из лучших. Он уходил навсегда из ее жизни. А она цеплялась за него обеими руками.

Как будто кусок сердца отрывали — вот какое чувство было от того, что он уходил.

И никакая здравая логика не могла унять ее чувства.

Да, у него семья, да, он перележал у нее все мыслимые и немыслимые нормы. Ее вешать за историю его болезни надо. А она придумывает и придумывает причины, чтобы его не отпустить.

Ее вызвали в приемный покой, а потом она отправилась в операционную.

Визитку она отдала ему утром на обходе вместе с больничным и выпиской. Сухо попрощалась, забрала планшетник и ушла.

Путь домой удлинился из-за посещения магазина. Решила себя побаловать. В кулинарии купила заварных пирожных — любимых. Затем прошвырнулась по тряпкам и обуви. Ничего там не нашла, отправилась домой. На душе было уж больно паршиво.

Съела все три пирожные, запила чаем и опять разрыдалась. Не любила она возвращаться в эту квартиру. И квартиру не любила. Две до сих пор необжитые комнаты, сервизы, так и не распакованные при переезде, вон до сих пор в углу в коробке стоят.

Влад купил ей квартиру при разводе. И не так давно все это было, каких-то, три года назад.

Десять лет, долгих, бесконечных десять лет она прожила с ним. Сначала любила: до одури, до дрожи, до неистовства. С ума по нему сходила. А ведь ей говорили, что он за каждой юбкой… Верила? Нет. Мало того, считала, что только ее он любит. Даже знать не хотела о двух его бывших женах. В представлении Нади он любил только ее.

Это уже спустя много лет поняла: женился он на ней потому, что аборт было делать поздно. Потому, что за соблазнение студентки мог полететь с кафедры, лишиться всего. Вот и женился. Какое прикрытие — молодая жена. А она любила. И верила. Самое ужасное, что верила каждому слову той лжи, которая нанизывалась одна на другую. И продолжала любить.

А вся та показуха, что он устраивал, выводя в свет ее, законную жену, и любимого сына, которого всегда привозил от ее родителей, — только для демонстрации своих отцовских чувств.

Она же удивлялась жалостливым взглядам жен его друзей. Она была в нем уверенна на все сто!

Сначала училась, разрываясь между учебой, Владом, домом и сыном в областном центре. Затем работала и училась одновременно. Влад не хотел ее видеть хирургом. Но и на свою кафедру не звал. Странно это. Но не звал. Вот она на хирургии остановилась, характер показывая. Он только посмеялся.