— Не надо так, Китнисс. Ты очень мне нужна. Пожалуйста, пойдем со мной на кухню, — печально умолял он. Я встала лишь потому, что его исполненное паники лицо заставило меня почувствовать жалость к кому-то другому кроме себя самой.
Но и это прошло, и вскоре я отдалась суматохе последних приготовлений перед открытием пекарни. А Дистрикт Двенадцать так же суматошно готовился к Празднику Урожая. Мы вообще-то хотели открыться в начале ноября, но имело смысл поторопиться, ведь каждая семья хотела купить побольше, в том числе и выпечки, по такому случаю. Раньше праздник становился поводом для семьи и друзей провести вечер вместе за накрытым столом, если было что на него накрыть. Двери украшали кукурузными початками и пожелтевшими листьями, и даже самые бедные семьи умудрялись наскрести к празднику муки и масла, чтобы испечь тяжелый пресный хлеб, типичный для Двенадцатого. Обычно за праздничным столом звучали песни, музыка, если было кому играть и петь и никого из детей не забрали на Жатве. Это был один из немногих праздников, где люди и впрямь предавались веселью.
Но я и думать забыла о празднике за всеми текущими хлопотами, и даже удивилась, когда Эффи вечером пригласила нас к себе домой. Я даже и не сразу поняла, отчего она выбрала именно это вечер из всех прочих вечеров, и лишь потом сообразила, что, должно быть, не только в нашем Дистрикте исстари отмечали окончания сбора урожая. Поскольку раньше обмен информацией между территориями страны был под строжайшим запретом, я лишь сейчас стала понимать, как много у нас было общего, и вновь — хотя случалось это крайне редко — испытала гордость за то, что была Сойкой-Пересмешницей. Я не допускала для себя мысли, что все ужасные страдания и пролитая кровь были не напрасны. Но порой была вынуждена признать, что как для Панема, так и с течением времени для Пита и для меня, жизнь становилась определённо лучше.
Более того, дела шли настолько хорошо, что мой природный инстинкт и склонная к пессимизму натура хором вопили: все слишком хорошо, чтобы это было по-настоящему. И, как назло, они оказались правы.
========== Глава 25: Папарацци ==========
Отделка обновленного здания пекарни была почти завершена, в том числе — в маленькой квартирке над лестницей, и хотя я не стала тратить время на украшательство, я постаралась позаботиться о том, чтобы все необходимое для жизни, хотя бы для временного пребывания, там было. Сравнительно большое помещение, помимо гостиной и кухни состоявшее еще из трех спален, казалось мне довольно чудным. Комнаты были в сравнении с домами в Деревне Победителей крохотными. И две из трех мы пока заперли, потому как просто не успели их толком обставить. В небольшом кухонном уголке нашлось место для стола на шесть персон, но вместо стульев нам пока служила приделанная к стене длинная скамейка с желто-голубой обивкой.
В гостиной стоял большой мягкий диван с такими огромными валиками, что пара человек могла бы под ними запросто спрятаться. На деревянной подставке стоял маленький телевизор, и, кроме того, ансамбль дополняли кофейный столик и уютная кушетка. Справа находился гостевой санузел — с раковиной и унитаз — он был ближе всего к лестнице, которая вела в пекарню. Кроме того, в нише было что-то вроде кабинета со столом и полками, вделанными прямо в стену. В пекарне был, конечно, и свой офис, но здесь мы могли бы расположиться и для других, не вполне деловых нужд: написать письма, порисовать, расставить на полках книги. Я воображала, что Пит будет держать здесь свою все разрастающуюся коллекцию кулинарных книг, в том числе семейную книгу рецептов, и, порой полуночничая, изучать их здесь за закрытыми дверями.
Но больше всего здесь мне нравилась наша спальня. Она была расположена на задах здания и окна смотрели на северо-запад, в сторону горных хребтов. Центр города располагался в долине, между двумя пологими, высотой едва ли сто метров, холмами. Они лишь обрамляли своей зеленью кромку далеких гор, столь прекрасных в своем величии, что от их вида даже меня бросало в дрожь. Хотя отсюда было все равно не видно самых потрясающих, заснеженный вершин — холмы были все же слишком близко и закрывали нам обзор.
Вообще-то располагать так спальню было не очень-то практично: зимой в ней могло быть холодновато, но я надеялась, что печи внизу нас согреют, а вид из окна стоил того, чтобы накрыться лишним одеялом. Главным предметом обстановки была широкая кровать с пуховой периной и набитыми перьями подушками. Рядом с открытой дверью располагался вход в хозяйскую ванную — намного меньше, чем в нашем доме. Классическая ванная с душевой насадкой, стоком на полу и небольшой раковиной, за загородкой — унитаз. Она была отнюдь не в том новомодном стиле, что в доме в Деревне Победителей, не особо навороченная, но больше подходила этой скромной квартирке. Единственными предметами роскоши в этом доме были два только что установленные телефона: один — в пекарне, другой — наверху.
Дни становились все короче, выпал первый снег, открытие приближалось, и мы стали замечать, что возвращаемся домой из города все позже. И решили, что пока будем добавлять последние штрихи, лучше поживем в этой квартирке. Пит поначалу предполагал, что лишь он один будет там ночевать, но после первой же ужасной ночи в разлуке, полной бессонницы и кошмаров, он еще до света прибежал из города, чтобы застать меня в нашей спальне — полностью одетой, за упаковкой вещей. Круги под глазами и изможденные лица — его и мое — недвусмысленно свидетельствовали о том, что его план с треском провалился. И больше мы не пытались спать вдали друг от друга.
За неделю до открытия к нам явился Хеймитч. Он не бывал в пекарне, если не считать одного странного визита, ещё когда ее строили. Молча обозрев помещение, и покивав в такт собственным мыслям, он повернулся к нам и замер, чем полностью приковал к себе наше внимание. Он явно собирался сказать нам нечто важное:
— Вы ребята были так заняты, что просто забыли отвечать на телефонные звонки, — начал он.
Пит пристально посмотрел на него и оставил коробку, которую нес, на прилавок.
— Мы и не могли отвечать на звонки — у нас тут не было телефона.
— Ну да, конечно, — отрезал Хеймитч. Я все еще перекладывала посуду, но чувствовала, как мышцы спины уже стало сводить от напряжения.
— И кто нас искал? — спросила я, как будто вскользь, через плечо, расставляя посуду как попало, так как уже была не в силах на ней сосредоточиться.
— Доктор Аврелий, Джоанна и Плутарх, — ответил ментор.
Раздался отвратительный звук, когда я уронила на пол металлические щипцы, которые держала до того. Вцепившись в прилавок, я не могла даже обернуться.
— И о чём же Плутарх хотел с нами поговорить?
Я услышала, как Пит делает глубокий вдох, мы оба ждали ответа Хеймитча.
— Слушайте, я сделал все, что мог, чтобы вас никто не доставал. Но по новым законам о свободе прессы, даже Плутарх не многое может сделать без того, чтобы это не сочли произволом правительства. Это, я полагаю, оборотная сторона свободы общественной жизни, — я услышала, как звякнула его фляжка, когда он открыл ее и сделал изрядный глоток.
Когда Пит заговорил, в его голосе звучала угроза, которую я прежде слышала от него лишь однажды — в Тринадцатом, когда он был под действием охмора. От этого воспоминания меня так сильно затошнило, что я едва устояла на ногах.
— Что им от нас нужно? — сказал он, голос его был не громче, чем шепот.
— Они хотят прислать съемочную бригаду на открытие на следующей неделе. Бригаду «Кэпитол Продакшн». Он не может говорить за другие средства массовой информации, и бог весть, какие у тех планы. Их никто теперь не контролирует.
Теперь я все же повернулась.
— Другие средства массовой информации? Я думала, есть только правительственные? — выдавила я, борясь с участившимся дыханием.
— С тех пор, как законы изменились, газеты и телеканалы множатся, как грибы после дождя. Теперь куча новых оголодавших медиа, охочих до сенсации, которые рвутся… — он оборвал свою речь.
