— Я здесь, детка. Все хорошо. Это был просто сон, — мурлыкал он в мои волосы, пока видение и шум страшной толпы не рассеялись, и не остались лишь его тихие слова и звуки моего хриплого дыхания.
— Они рвали меня на части, я не могла тебя найти. Они все время меня касались, — дрожа, я прижималась лицом к его груди, все ближе и плотнее, будто пытаясь слиться с ним, отгородившись от всего зла этого мира. Я целовала его везде, куда только могла дотянуться губами, цепляясь за него, как за соломинку. Сейчас я была той самой жалкой и полностью уповающей на него Китнисс, отбросившей всякую независимость, израненной, измученной, больной. Я стала этим жалким существом и, видимо, могла им оставаться еще надолго.
Так мы с ним и сидели на постели долго-долго, я жалась к нему, а он ласково гладил меня по волосам и по спине. Лишь сейчас я заметила, что на нем были футболка и длинные пижамные штаны — видимо, я все-таки немного поспала, ведь я даже не заметила, когда он пришел в спальню. Убедившись, что мучительное видение не собирается немедленно вернуться, я вместе с ним снова вытянулась на кровати, примостив голову у него на плече и обхватив его руками за пояс.
— Прости, — грустно сказал он.
Я приподняла голову, чтобы взглянуть на него.
— Тебе-то за что извиняться?
Он тяжело вздохнул.
— Неудачный я выбрал момент. Мне нужно было еще подождать, прежде чем делать тебе предложение. У нас пока такой напряженный период. Но просто, ты была так прекрасна, открыта, что мне показалось — сейчас самое время… — он сделал паузу и, явно нервничая, набрал в грудь побольше воздуха. — Я пойму, если ты захочешь еще подумать и отложить помолвку на потом, — прошептал он.
Я села на постели, сна уже ни в одном глазу.
— Не смей так делать, Пит! Не ты ли сказал мне однажды, что мне нужно перестать брать на себя ответственность за то, что мне неподвластно? Теперь это относится к тебе. Я никогда не пожалею, что ответила тебе «да», что мы обручились, что поженимся, как и обо всем остальном, — он так мрачно пялился в пространство и так сжимал зубы, играя желваками, что я снова запаниковала. — Послушай же меня, не упирайся как баран, — завопила я, и он невольно повернул ко мне голову, ведь он совсем не привык, чтобы я повышала на него голос. — Я была никакая, еле живая, когда ты вернулся. Теперь же у меня есть дом, и ты, твоя любовь. Ты заботишься обо мне, как никто не заботился с тех пор, как умер мой отец. Ведь ты же сам сказал: разве не удивительно то, что мы с тобой вместе создали. Как я могу пожалеть о том, что ты — мой муж? — я снова ужасно расчувствовалась. — Сделай ты предложение сейчас или через десять лет, у меня были бы все те же страхи. Дело вообще не в тебе, как ты не понимаешь?
— Ты уверена, Китнисс? Потому что я ни за что не стал бы на тебя давить. Ты должна делать такие вещи, потому что сама хочешь, а не потому, что думаешь, что чем-то мне обязана, — он произнес это очень серьезно, но в глубине его глаз я видела страх того, что я и вправду выхожу за него из подобных побуждений.
Мне ужасно захотелось взять и как следует его встряхнуть, а может еще и дать в придачу хороший подзатыльник. Я снова тяжело задышала, но все же заставила себя сказать вслух:
— Пит, я просто хочу, чтобы ты был теперь весь мой, и не желаю делить тебя больше с почтенной публикой. Хочу, чтобы мы жили своей жизнью на своих условиях. Дело только в этом. Отнюдь не в неуместном чувстве долга, — подчеркнула я, не прекращая злиться.
Он притянул меня для поцелуя, глубокого, ищущего, от которого, несмотря на ночной кошмар и мое внутреннее напряжение, у меня перехватило дыхание.
— Хорошо, я понял, понял. Так ты хочешь, чтобы я был весь твой? — рассмеялся он, и все следы его прежнего дурацкого раскаяния исчезли без следа. — Меня может оказаться многовато для такой крошки, как ты.
— Знаешь, с тобой я справлюсь! — я потешалась над его дуракавалянием. — Мне просто остальные не сдались, вот и все. И хочу тебя предупредить, что если ты откажешься от своего предложения, кольцо назад ты не получишь. Я с ним не расстанусь, так что если не хочешь терять деньги — не разрывай помолвку.
Он засмеялся и замотал головой.
— Ну, раз так, то ты права. Терпеть не могу попусту разбрасываться кольцами.
— Вот-вот, — сказала я и снова примостила голову у него на груди, сплетя пальцы двух наших рук. Я все еще была измотана, и страшный сон еще сильнее меня измочалил. Мне хотелось сказать ему больше: что мне нравится, как моё имя сочетается с его фамилией, и что когда люди будут видеть вывеску «Семейная пекарня Мелларков», они будут знать, что я тоже принадлежу к этой семье. Хотела поблагодарить его за все чудесные дары, которыми он наполняет каждый мой день. Но когда его вторая рука нежно принялась гладить меня по волосам, я тут же уплыла в сонное царство, так ничего из этого и не сказав.
***
Следующие несколько недель мы были заняты под завязку. Даже почти не бывали дома, и мне пришлось позвонить Сальной Сэй и попросить навести там порядок, чтобы мы не погрязли в домашнем хаосе. Эффи оказала незаменима в процессе отбора потенциальных наемных работников: она встречалась с ними и рассматривала заявки, как всегда демонстрируя редкостные точность и компетентность. Организация всего и вся явно была ее сильной стороной, как и умение разбираться в людях, и в результате у нас появился не один, а сразу два помощника: Астер, сильный и ловкий молодой человек родом из Шлака, и Айрис, славная, закаленная жизнью женщина средних лет — её муж раньше тоже работал в шахте, а теперь развозил со станции посылки. Пит и Эффи предложили платить за её труды, но она и слышать об этом не желала, ссылаясь на то, что ей «все равно времени некуда девать», и говоря, что она «невероятно огорчится», если он будет и дальше настаивать.
— Для меня совершенно неприемлемо брать деньги за то, что мне самой доставляет такое удовольствие. Разве что тот пальчики оближешь хлеб с ягодной начинкой — вот ради чего я готова трудиться день и ночь! — в итоге они сговорились, что Эффи будет нам помогать при условии предоставления ей на регулярной основе ее любимой выпечки.
Когда я позвонила матери, чтобы рассказать ей о нашей помолвке, Пит настоял на том, чтобы формально попросить у неё моей руки. Все же она была моим единственным ныне здравствующим родителем, а у нас в Двенадцатом было принято обращаться по такому вопросу к отцу будущей невесты. Хотя мы жили вместе с ним уже так много месяцев, и я сама уже согласилась на его предложение, он все еще нервничал, и его голос дрожал, когда он просил у мамы позволения жениться на мне.
— Я люблю ее, миссис Эвердин, и обещаю заботиться о ней до конца своих дней.
И в его словах было столько нежности, что я не устояла против искушения обнять его и тихонько поцеловать. Когда же я взяла трубку, моя мать на том конце провода уже вовсю всхлипывала, не в силах справиться со слезами:
— Теперь я знаю, что о тебе теперь есть кому позаботиться. Он ведь любил тебя всю свою жизнь, — я была оглушена ее реакцией и невольно задалась вопросом: плачет ли она оттого, что верит в то, что я буду счастлива, или оттого, что вспоминает о своем ярком, но коротком семейном счастье с моим отцом.
— Прим была бы так бесконечно за тебя рада, Китнисс. Я знаю, она гордилась бы тем, что есть теперь у тебя и Пита. Моя дорогая Прим! Она была такая романтичная, ты же знаешь, — тут уже и я не смогла сдержать слез и остаток нашего разговора был бесконечным плачем о Прим, и новость о моей помолвке затерялась на фоне нашей скорби. Она должна была бы присутствовать и на обряде поджаривания хлеба, и на подписании брачного свидетельства. Она бы помогала надеть мне свадебное платье, заколоть волосы, выбрать ночную рубашку на первую брачную ночь. Когда я положила трубку на рычаг, внутри меня разверзлась сосущая, болезненная яма, и я немедленно отправилась в постель. Всю ночь мне снились пропитанные кровью свадебные платья и горящие заживо маленькие девочки, а на следующий день я физически не смогла встать с кровати. После того, как я целый день пролежала, бездумно пялясь в одну точку, где-то в районе оконной занавески, терпение Пита лопнуло. И он забрался ко мне в постель, как был, в одежде и обуви, чтобы уговорить меня вернуться в мир живых.
