— Дерьмо, — прошипел Пит.

Хеймитч направился к столу и взял себе стул, уже даже не пытаясь скрыть присутствие заветной фляжки. Как будто мы до этого не видели его в ста разных стадиях опьянения.

— Он уже до этого просил о том, чтобы вы оба дали интервью, но я их отсылал под предлогом, что вы пока для этого недостаточно эмоционально стабильны. Но теперь, когда у вас вот-вот стартует целый бизнес, боюсь, такая отмазка уже не катит. И он просит о вашем эксклюзивным интервью по случаю открытия пекарни.

— А что нас делать со всеми остальными папарацци, которые сюда заявятся? — воскликнул Пит.

Хеймитч потер заросший щетиной подбородок, рассеянно смахнув пушинки, которые к нему прилипли.

— Пообещав эксклюзивное интервью ему, вы в итоге образом избавитесь от прочих акул пера. Они уже тут стали виться, пытаются разговорить людей. Но все-таки на открытии пекарни они будут торчать. Все сразу.

Вот где она крылась — ловушка, из которой мне было не сбежать. Ноги у меня задрожали, а глаза стали судорожно озирать прохожих за окном в новом приступе паранойи. Каждая новая лавка в Дистрикте открывалась без особой помпы, и кто угодно мог жить, наслаждаясь конфиденциальностью и уединением. Но только не мы. Наша жизнь была обречена стать вечным фарсом, насильно явленным жадным глазам окружающего мира. Я даже вздохнуть толком не могла и часто и шумно задышала. В три быстрых прыжка Пит оказался рядом, заставил меня сесть на корточки и опустить голову между ног. Хеймитч тоже встал и кинулся ко мне.

— Не надо это так воспринимать, Китнисс. Да, они будут на открытии, это правда. Но наши люди, здесь, в Двенадцатом, за вас горой. Они не дадут им вас преследовать. Мэр мне обещал, что выставит кордон против всех этих репортеров, чтобы они к вам не лезли.

— Но это же пекарня, ради всего святого. На кой-черт она им сдалась? — сказал Пит, не скрывая гнева и досады. Но мы оба знали отчего это так для всех важно — Несчастные Влюбленные из Дистрикта Двенадцать всегда будут объектом интереса жителей Панема. Дыхание мое замедлилось, но постоянно растущий ужас внутри никуда не делся.

Хеймитч прямо посмотрел на нас обоих.

— Слушайте, я знаю, что вас этим не обрадую, но Панем никогда не оставит вас в покое. Вами все равно будут интересоваться. Так что не стоит ожидать, что вы сможете жить как обычные люди. Вместо того, чтобы с этим бороться, лучше придумать как существовать в этой реальности. Вы — национальные герои, нравится вам это или нет. И вам нужно жить с поминанием того, что порой люди будут пытаться пролезть к вам всеми возможными способами. В том числе, снимая вас на камеру, когда вы меньше всего это ожидаете, — Хеймитч погладил меня по колену. — Вы все еще вдохновляете людей, и вам нужно смириться с этим. Впустите это в свою жизнь - все равно придется, особенно в свете того, что вы сами неплохо на пару справляетесь с тем, чтобы жить дальше, — он помолчал и снова потер лицо. — У вас есть друзья, — он посмотрел на нас со значением, — и мы все готовы помочь вам, чем только можем. Не забывайте об этом. Я все ещё ваш ментор. Мы справимся с этим, как справлялись со всем остальным.

Пит кивнул, а Хеймитч снова поднялся на ноги и демонстративно приложил руку к пояснице.

— Парень, я, знаешь ли, уже староват для всего этого дерьма. Дай-ка мне оглядеться. Есть у вас что-нибудь стоящее пожрать?

Пит повернулся ко мне.

— Тебе полегче?

Я кивнула и тоже встала, голова все еще слегка кружилась.

— Скоро полегчает. Думаю, там осталось кое-что с обеда в задней комнате, — до меня только сейчас дошло, что, пока мы тут надолго зависли в городе, бедный Хеймитч в Деревне Победителей был предоставлен сам себе. Наверняка изголодался на одной только выпивке и черством хлебе. Мне стало его жаль, и я мысленно для себя пометила: поговорить на эту тему с Питом и почаще справляться, как у нашего старого пьяницы дела.

Когда Хеймитч ушел, я была полностью эмоционально вымотана. Пит, видимо, тоже. Мы потащились наверх, и едва нашли в себе силы принять душ и приготовиться ко сну. Как только Пит отстегнул протез, я стремглав бросилась к нему и примостилась в привычной позе, положа голову ему на плечо. Он повернулся ко мне, оплел руками талию, крепко прижал, спрятал лицо у меня в волосах.

— Чувство такое, как будто я снова в том поезде во время Тура Победителей, — чуть слышно прошептала я.

— Знаю. И ненавижу это чувство. Как будто Игры никогда не кончатся, — ответил Пит мне в волосы.

— Думаешь, нам станет когда-нибудь легче все это воспринимать, — я нежно потерла его мочку двумя пальцами.

Он грустно вздохнул.

— Может и нет. Возможно, мы теперь навсегда в этом поезде.

Меня пробрал озноб. Это был вовсе не тот ответ, который мне хотелось бы услышать, хотя это был самый честный ответ из всех возможных.

Мы так и лежали, припаявшись друг к другу, и я остро чувствовала, как сильно он сейчас мне нужен. Я запустила пальцы ему в волосы, и, когда он чуть отпрянул, облизала губы и призывно наклонила голову. И он как всегда сразу прочел мои намерения и потянулся, чтобы меня поцеловать: сначала нежно, прижимаясь ко мне едва открытыми губами, поглаживая мои губы языком, прежде чем скользнуть в мой рот. Я радостно раскрылась перед ним и поцеловала его с жаром, смакуя такой знакомый вкус. Мы оба были измучены, угрюмы, и эти наши поцелуи были для нас всегда подобны очищению палитры, которую надо протереть мягкой ветошью, чтобы смазанные, изгаженные цвета снова стали свежими.

Пит вдруг отстранился, потянулся за своим протезом, и, быстро его закрепив, перевернул меня на спину. Теперь его губы уже не ласкали, а атаковали мой рот, руки теребили ткань ночной рубашки, задирая её выше талии. Моя грудь стала высоко вздыматься от резкого выброса в кровь адреналина. Это было отнюдь не игривым исследованием желанного тела, и даже не взрывом кипящей страсти. Это было сродни удовлетворению базовой, животной потребности, наряду со сном и пищей. Нам нужно было искать и находить друг друга, чтобы напомнить самим себе, что мы не одиноки, чтобы наполнить пустоту гнетущей реальности, в которой кое-что для нас не изменится уже никогда. Каждое наше движение было сродни крику: Но у меня ведь все-таки есть ты, ведь правда? Во всем этом было нечто большее, чем секс — необходимость, утешение, самоутверждение.

Я стянула с него штаны и схватила за ягодицы, пытаясь привлечь его к себе, в то время как он уже сдирал с меня рубашку через голову. Он яростно набросился на мои трусики и в нетерпении сорвал их с меня — ошметки полетели куда-то на пол. В этот момент я была даже рада, что не была особо к ним привязана. Взяв себя в руки, он нацелился на мою щель, и пристально смотрел мне в глаза, и взгляд его заметно потемнел и вспыхнул, как тлеющие угли, когда он ворвался в меня, заставив меня громко вскрикнуть. Я не была еще вполне готова к его проникновению, оно причинило мне боль, но я не стала обращаться внимания. Он встал на корточки, схватив меня своими большими руками за бедра, и ожесточенно дернул меня к себе, заставив меня дугой выгибать спину, когда он снова и снова пронзал меня.

Не сводя глаз с моего лица, он закусил губу, но с них все равно срывалось моё имя вперемешку с другими — смазанными, неразборчивыми словами и звуками. Мои маленькие, ничем не сдерживаемые груди так и подпрыгивали от его напора. Схватившись за заднюю часть моих бедер, он едва не сложил меня пополам, прижав мои колени к плечам, так что я оказалась совершенно открыта его бешеным толчкам. Он снова закусил губу, чтобы сдержать ругательства, которые сами собой рвались наружу, каждый раз, когда он в меня врезался. Вскоре я с шумом к нему присоединилась, схватившись руками за железные прутья в изголовье кровати, а он продолжал в меня погружаться, капли пота уже вовсю блестели у него на лбу, стекали по бровям, на щеки. Ему не было удержу, я не могла его контролировать, да, честно говоря, и не хотела. Отдалась ему без остатка. Он потянулся туда, где мы соединялись и нащупал местечко, в котором, он знал, прячется мой оргазм, и от его прикосновений тугой гудящий узел набух у меня в животе.