— В тебе всегда была эта природная красота. Он просто остолбенеет, — она суетилась вокруг меня, как наседка, кудахтающая над своим цыпленочком. — Не бойся.
Остановившись, я посмотрела прямо ей в глаза.
— Эффи, у меня не осталось ни малейших сомнений.
Она поправила мне своевольную прядь, молча кивнула и распахнула передо мной дверь. Солнце за окном ярко светило, но его приглушали легкие занавеси на окнах. В маленьком домике было прохладно. Лето уже клонилось к своему закату, и по ночам в воздухе уже чувствовалось дыхание близкой осени. Хотя сейчас, напоследок, можно было еще даже поплавать в озере, и я была бесконечно рада, что мы собрались это сделать именно здесь. Вдали от всех и вся, если уж на то пошло.
— Ты ведь все это подстроила, да? — внезапно выпалила я, поддразнивая Эффи.
Она слегка зарделась.
- Ну, я сделала это совершенно бескорыстно, чтоб ты знала, — мы обе молча усмехнулись, и от незамысловатой шутки мое волнение улеглось.
Мой взгляд наконец упал на Пита, и вдруг я с облегчением поняла, что и он не надел тот костюм, который я выбрала для него заранее — он выглядел бы слишком формальным. На нем были светлые льняные брюки — их серый цвет гармонировал с бретелями на моем платье. А рубашка оказалась белой. И я поняла, что мы совпадаем, сочетаемся друг с другом, но Цинне удалось достичь этого эффекта отнюдь не банальными средствами. И то, как мой жених был одет, подчеркивало его глаза, цвет лица и золото волос. Пит выглядел восхитительно, и, несмотря на расшалившиеся нервы, у меня мурашки по коже побежали при виде него.
Он оглядел меня, прежде чем встреться со мной глазами. И его взгляде читались нежность и трепет, и его рука потянулась к моей руке. Я практически слышала в этот миг его мысли, преисполненные счастья и благодарности, с которыми он встречал этот момент. И этому я тоже у него училась: как быть благодарной, как сбрасывать с себя оковы чувства вины и кошмаров, как принимать и радоваться тому, где ты и с кем ты прямо здесь и сейчас. Вспоминать о хороших вещах, которым я была свидетельницей, и думать именно о них даже в минуты мрачной тоски.
Нас ждал очаг, пока еще не согретый живительным огнем, и рядом с ним стоял молчаливый Хеймитч. На меня внезапно нахлынула нежность к нашему ментору, и благодарность за то, что он сделала для нас — тем более, что он был и мне, и Питу сегодня заместо отца. Отойдя от Пита, я благодарно чмокнула Хеймитча в колючую щеку, и он от этого даже слегка прибалдел.
— Ты ведь и впрямь к нам обоим крепко привязался, да? — прошептала я, а он лишь грустно улыбнулся и кивнул, отправляя меня обратно к моему будущему мужу.
Хлеб, прикрытый полотенцем, лежал на столе на видавшей виды деревянной разделочной доске. Эффи встала рядом с Хеймитчем. И я, взяв трясущимися руками коробок спичек, зажгла одну. Пит заключил мои ладони в лодочку своих рук, и вместе мы поднесли огонь к поленнице в очаге. Заранее подложенный под нее сухой трут занялся с треском, медленно разгорелся, рождая уютное, утешительное пламя. Меня омыло его тепло, и, в отличие от разрушительного пламени, в котором мы оба побывали, этот огонь был желанным, ибо всегда напоминал о сытости и сильных заботливых руках. Склонившись к Питу, я вместе с ним любовалась огненной красотой, которую мы сотворили вместе.
Повернувшись к столу и взяв с него нож, я подождала, пока Пит ко мне присоединится. Его руки легли поверх моих, и мы вместе отрезали от ожидавшего нас темного батона горбушку. В нос ударил густой приятный аромат хлеба с изюмом и орехами, который для меня давным-давно стал неотделим от жизни и возрождения. Тишину нарушал лишь треск горящих в очаге дров, и моего собственного — а, может быть, еще и Пита — тяжелого дыхания, и легкий шорох подола моего платья. Пит смотрел на хлеб так, как будто это было нечто, что может в любой миг распасться в его руке, как будто он был чем-то столько же эфемерным, как теплый воздух, наполнявший комнату.
Он держал вместе со мной кусочек хлеба, а в его глазах отражались языки пламени, хотя комната была заполнена солнечным светом. И он шумно сглотнул, прежде чем произнести свою часть свадебной клятвы:
Обещаю тебе свою любовь,
И все, чем владею.
Обещаю тебе свое тело, сердце и душу,
Обещаю отдать тебе первый укус моего мяса
И первый глоток из чаши моей.
Обещаю, что лишь твое имя буду громко кричать
В темном сумраке ночи.
Клянусь почитать тебя выше всех остальных.
Наша любовь бесконечна, и отныне прибудет с нами вечно.
Вот мой тебе свадебный обет.
И я согревалась в тепле его слов. Они были древними, как горы, что окружали наш Дистрикт, и все же при этом, они, казалось, были созданы специально для нас, в них была правда, которую Пит постиг всем своим существом, ведь он говорил все это так, как будто никто и никогда до него этого не делал. И дрожащим голосом я ему ответила:
Ты моя звезда в ночи,
Ты мой утренний свет,
Злу не догнать тебя ни на холме, ни в лощине,
Ни в поле, ни в долине, ни на горе, ни у реки.
Ни в вышине, ни в низине, ни в море, ни на берегу,
Ни в небесах, ни в глубинах.
Ты — лик моего солнца,
Ты — арфа моей песни,
Ты — венец моего сердца.
Клянусь почитать тебя выше всех остальных.
Наша любовь бесконечна, и отныне прибудет с нами вечно.
Вот мой тебе свадебный обет.****
Зачарованные этими словами, мы вместе, не разжимая рук, сунули хлеб в огонь, и языки пламени принялись жадно его лизать. И уже спустя несколько ударов сердца хлеб стал горячим и золотистым. Мы держали его на весу, дожидаясь, пока он остынет, а мое сердце все еще бешено скакало, наполняя сильными ударами повисшую тишину. Я повернулась и прижалась лбом к его лбу, и прямо из моего сердца полились слова:
— Я тебя люблю, — прошептала я так тихо, что только Пит мог меня расслышать. — Я любила тебя прежде, чем сама поняла, что люблю. Ты подарил мне надежду, когда я думала, что надеяться уже не на что. Куда бы нас не завела жизнь, всегда помни, что ты для меня значишь. Я люблю тебя всего, и обещаю всю себя взамен.
Пит изменился в лице, но пересилил себя. Я не была так сильна. Когда мы поднесли хлеб к губам, я ощутила его опаленный вкус поджаренных орехов и приторную сладость изюмин, и все это смешалось с соленым вкусом моих собственных слез. Пит же, убедившись, что я проглотила свой кусочек хлеба, запечатлел у меня на губах невероятной силы поцелуй, который был чем-то вроде важной вехи на пути, который начался в тот день, когда он бросил мне, сидящей под дождем, подгоревший хлеб, и по которому мы шли с ним вместе до этого самого момента, который этот поцелуй венчал. Когда мы закончили целоваться, то услышанные краем уха вежливые аплодисменты и хлюпанье носом Эффи, напомнили нам о том, что мы были не одни.
— Мы свидетельствуем о соединении брачным обетом четы Мелларк сегодня, 21 августа, — хрипло произнес Хеймитч, и на его помятом лице появилась кривоватая улыбка, а глаза непривычно блеснули. И он многозначительно нам кивнул, мол, одобряет. Эффи же заключила нас обоих в объятья, а, разжав их, поспешила к столику и наполнила маленькие бокалы. Из своего рюкзака она достала переносной мини-холодильник, а из него — бутылку, на горлышке которой поблескивала золотая фольга.
— Знаю, что сейчас не время для подарков, для того предназначается официальная свадебная церемония, — произнесла Эффи, извлекая из кармана носовой платок. — Но у меня кое-что для вас есть.
Эффи завернула бутылку в квадратный кусок ткани и принялась крутить металлическую пробку на горлышке, и внезапно бутылка издала легкий хлопок и зашипела.
— Шампанское, — пробормотала я радостно. Я пробовала его в Капитолии, и хотя немногие воспоминания о том времени мне хотелось сохранить, мне было не суждено забыть божественный вкус охлажденного шампанского. И я прильнула к Питу, который уже обвил рукой мою талию, прижимая меня к себе, и, казалось, мы уже никогда друг друга не отпустим.
