Эффи наполнила шипучей жидкостью бокалы, и раздала их нам. Хеймитч принюхался к этой пузырящейся, розовой выпивке, и одобрительно ухмыльнулся, а Эффи подняла бокал, чтобы провозгласить тост.

— Слушайте, слушайте! — сказала она, слегка откашливаясь. — Конечно, это не входит в традиционный обряд поджаривания хлеба, но я хочу предложить выпить за мистера и миссис Мелларк! — голос Эффи сломался, и она помедлила, прежде чем продолжить. — За вашу силу, преданность друг другу, которые были заметны любому, кто за вами наблюдал. Я уже говорила, что вы заслужили гораздо большего, чем вы обрели, и готова это повторить. Вы оба заслуживаете всего хорошего, что только может предложить нам жизнь. И я горжусь тем, что сопровождала вас в этом путешествии по жизни. Вы оба, — и Эффи драматично захлюпала носом, от чего я непременно бы рассмеялась, но не в такой момент. — мне как дети, и мать всегда безмерно радуется, когда её дети находят свою любовь. Счастья вам, долгих лет жизни и процветания, мои дорогие! — она подняла бокал, и мы все стали чокаться.

Я ощутила на языке свежий и сладкий вкус, и слегка застонала от восторга. Это был один из самых восхитительных вкусов на свете, а пузырьки щекотались у меня в носу, летучие и светлые в их собственном веселье. Пит, даже поднеся бокал ко рту, не сводил с меня глаз, и, поймав его взгляд, и нечто, что в нем таилось, заставило меня покраснеть от удовольствия, до кончиков ушей.

— Спасибо, Эффи, — сердечно ответил ей Пит, и повернулся к ней, когда она вновь нас обоих обняла, все еще всхлипывая от нахлынувших на нее чувств.

— Мои дорогие крошки, — бормотала она снова и снова, пока не взяла себя в руки. Хеймитч прочистил глотку, и мы с Питом разом переключили внимание на него:

— Ну, теперь-то моя очередь, полагаю. Но сначала обновим содержимое наших бокалов, — и он допил, и протянул пустую посуду Эффи. Та, вновь разлив шампанское, пальнула в него испепеляющим взглядом, но он и ухом не повел, а лишь расправил плечи и поднял свой бокал.

— Да, все эти свадебные дела. Я давно забил болт на все и вся в своей жизни. Потому что, когда со мной случалось что-то хоть отдаленно хорошее, потом за это приходилось слишком дорого платить. И я решил просто плыть по течению. Но вы ребята, да, вы двое, вы всегда были у меня занозами в заднице, особенно ты, солнышко, — и он ткнул в меня пальцем, и я восприняла это нормально, потому что в его глазах было написано вовсе не то, что произносили его губы, и я знала Хеймитч лучше, чем знала даже себя. — Но вы заставляете меня становится чуточку лучше, чем я есть. Эффи права, вы оба заслужили, чтобы к вашим ногам лился звездный дождь. И да, я тоже был с вами в этом путешествии. И говорю вам: никто и никогда больше не посмеет вас тронуть, — и Хеймитч состроил такую гримасу, когда опрокидывал в глотку свой бокал, что мне захотелось немедленно его обнять, что я и сделала, как только мы все допили.

— Спасибо, — произнесла я искренне. Он делал все, что мог, как и все мы. Не все было гладко, но выложился он по полной. И я не смела на него больше обижаться. Я ощутила у себя на талии сильную руку Пита, а мягкие хорошо уложенные волосы Эффи защекотали мне щеку, и вот уже мы уже все вместе обнялись в едином порыве, четверо людей, который сплотили боль, страх, трагедия и надежда.

Эффи разжала объятия первой и вскоре уже как ураган носилась, собирая свои вещи, а заодно и рюкзак Хеймитча, закупоривая шампанское — «это вам на потом, мои голубки» — и укладывая его обратно в мини-холодильник. Хеймитч лишь неловко переминался с ноги на ногу, пялясь на то, как Эффи заканчивает все приготовления к немедленному отбытию.

- Там, в мини-холодильнике, есть кое-что перекусить: хлеб, сыр, мясо, кое-какие фрукты, питьевая вода. Знаю, Китнисс, тебе вряд ли нужна подобная забота, но мне не хотелось, чтобы ты спешила на охоту сразу после своей свадьбы, — она еще раз нас обоих обняла и направилась к двери. Хеймитч лишь хмыкнул, вернувшись к своему излюбленному способу выражения чувств. И мы, стоя в дверном проеме, провожали взглядом Эффи и нашего ментора, которые шли обратно в Дистрикт Двенадцать по свежепроложенной новой тропе. Мы смотрели им вслед, пока их силуэта не поглотила, скрыв из виду, зеленая листва.

Повернувшись к Питу, я заметила, что он откровенно меня разглядывает.

— Итак, — произнес он.

— Итак, — прошептала я, когда он подхватил меня на руки. — Ты уже один раз перенес меня через порог, — сказала я, едва дыша от предвкушения и желания.

- Ага, но еще не как свою жену, — он произнес «жену» медленно, будто смакуя это слово на губах, а потом утопил меня в страстном поцелуе. Пронес через дверь, громко захлопнув ее ногой, и через кухню, пока мы не оказались в маленькой спаленке. Поставив меня на ноги, он взял мое лицо обеими ладонями, и его поцелуй продолжился. Он исследовал мои губы, как будто не знал их наизусть после тысяч и тысяч наших с ним поцелуев.

Когда же он освободил мои губы, я была уже почти бездыханна, и мне пришлось судорожно хватать воздух ртом. Во мне не осталось ни толики рассудительности, теперь я вся была одно сплошное дикое, судорожное желание. Поигрывая бретельками моего платья, он явно жадно мою любовался.

— Хеймитч сказал, что это Цинна сшил для нас эту одежду, — прошептал он. — А еще он сказал, что всегда знал — в день, когда мы соберемся поджарить хлеб, мы сделаем это тайно, в окружении только самых близких людей.

Кивнув, я провела подушечкой большого пальца по его пухлым губам.

— Эффи мне сказала то же самое, а еще — что он считал, что я надену это платье для тебя, что он ставил на тебя, и что Цинна никогда не проигрывал пари.

Пит широко улыбнулся в ответ, зардевшись от удовольствия. Сколько раз сохранение его жизни было для меня единственной целью и смыслом моей собственной жизни, до такой степени, что дальше я и не заглядывала? Но Цинна знал то, что знал и Сноу, хотя первым мне это открыл Финник.

— Цинна знал, что ты — мой единственный. Он знал, что это будешь только ты, — сказала я, привлекая его к себе и целуя. Я обвила его руками за шею и крепко прижалась. Все мое тело уже стало вибрирующими струнами на инструменте, готовом зазвучать. Нас с Питом не разделяло уже ничто, даже время — и его мы заполняли теперь вместе.

Его широкие ладони прошлись у меня по бокам, вверх, к плечам, и подцепил бретели платья. Он стянул их с моих рук, но вместо того, чтобы дать платью упасть к моим ногам, он сам стянул его с меня, припав на колени, насколько ему позволял протез, и помог мне освободиться от невесомой материи. С обычно не свойственным ему в такие моменты пиететом к одежде, он взял это платье и аккуратно повесил его на плечики на уголок шкафа.

— Хочу сохранить его навсегда, — сказал он, нежно коснувшись платья, и с той же тщательностью, что и платье, стал расстегивать на себе рубашку. И я приблизилась к нему — облаченная только в свои белые трусики и легкие сандалеты — чтобы помочь ему раздеться. Поглядев на меня в таком виде, Пит застыл.

- Ох, — только и смог выдавить он, пожирая меня взглядом, его глаза потемнели и заблестели как угольки. Я опустила взгляд, силясь представить, какой же он видит меня сейчас.

— Не двигайся, — сказал он, не сводя с меня глаз, и продолжая расстегивать рубашку и снимать штаны. Когда он избавился от верхнего слоя одежды, я заметила — над верхним краем его трусов уже показалась его эрекция, которая, очевидно, так и рвалась на свободу. Сняв все с себя, он так же аккуратно развесил одежду в шкафу, не отвлекаясь от своего первоначально намерения, но он все так же не спускал с меня глаз, и я уже вся горела, чувствуя такое его к себе внимание.

И вдруг безо всякого предупреждения, его руки оказались на моем теле: на груди, бедрах, ляжках. Он разом был везде, а губы пригвождали меня к моему месту. Он подхватил меня так, что мои бедра оказались по обеим сторонам его талии, и мне пришлось постараться, чтобы не вонзится каблучком моих сандалий куда-нибудь в его зад, пока он не уложил меня на кровать. Я потянулась, чтобы стащить с себя обувь, но Пит меня остановил: