Осторожно приоткрыв дверь, я обнаружил там Китнисс, сидящую на полу перед портретом Прим. Еще перед ней были разбросаны самые разные вещицы: кулон, несколько фотографий, ручки и канцелярские принадлежности, обувь, сделанные вручную тряпичные куклы и блестящие украшения. Из средних размеров коробки, стоящей подле портрета, выглядывала девичья одежда – праздничная и повседневная. Когда я вошел, Китнисс подняла на меня глаза – она не плакала, хотя лицо припухло от недавно высохших слез. Потом ее взгляд снова опустился на деревянные фигурки, лежащие у нее на коленях. А я уселся на пол рядом с ней.
- Эти игрушки… для нас вырезал папа, - заговорила она сбивчиво. – Она их любила, так что я ей отдала свои. Видишь… - и она протянула мне деревянные изображения кошек, лошадей и птички. – Он вырезал нам зверушек, потому что на обычные игрушки не было денег. И она все сохранила… Она так тщательно умела обо всем заботиться, - она шумно, со всхлипом вздохнула, и ее голос сломался. – Я отдавала ей… все, что только могла… но она не была избалованной… и ничего не требовала, - она подняла глаза, теперь они снова были влажными. – Неужто я хотела слишком многого, когда пыталась ее защитить? - и тут она резко сникла, как подрубленное топором тонкое деревце. Протянув руку, я успел ее поймать, прижимал её к себе, пока она сотрясалась в рыданиях, то и дело громко всхлипывая. И я сам украдкой плакал от того, что с ней творилось, но останавливать поток ее слез не смел. Такое горе не избыть парой слезинок. Бездонный колодец запросто не вычерпать. Словами наводнения не остановить.
Колодец Китнисс оказался невероятно глубок. За окнами меж тем бушевала гроза, ветер пытался раскачать дом, а дождь барабанил по крыше с таким ожесточением, как будто по ней скакал галопом табун диких лошадей или кавалерийский полк несся на поле кровавой брани. И я не мог ничего поделать, лишь позволить ей опереться на меня, и пытаться выстоять под напором ее горя. Ибо ее безмолвная скорбь в своем неизбывном отчаянии играла и на струнах моей души, пробуждая эхо и моего собственного горя.
Но даже дождь не может длится вечно. Когда ревущий водный поток у нас над головой стал наконец редкою капелью, горе Китнисс тоже постепенно схлынуло. Она лежала в моих объятьях и я ее укачивал, что-то безмолвно напевал, не раскрывая рта, пока дождь и ее всхлипы окончательно не стихли. И лишь тогда до меня дошло, что же я делаю. Вибрация, рождаясь у меня в груди, шла по моим рукам и сообщалась ее маленькому телу, и ее дыхание под таким воздействие стало глубоким и ровным. Она все еще сжимала меня за бока, но ее ногти больше не впивались судорожно мне в кожу, как еще несколько минут назад. И через несколько минут до меня долетел ее голос, идущий из самых сокровенных тайников ее души – а может, даже и моей собственной. Это уже не имело значения. Она безмолвно просила меня позаботиться о ней, сделать для нее то, что, как она думала, она сама не смогла сделать для Прим. Потому что я был ей нужен. И я намерен был стараться это сделать, изо всех сил, так же, как старалась и она. О большем мы друг друга просить просто не могли бы.
_________________
*Оригинальное название главы «To Be Still In Your Silence» — также цитата из стихотворения чилийского поэта Пабло Неруды «Poema 15» в переводе на английский. Литературный перевод стихотворения на русский Даллии Рухам («Люблю, когда молчишь») здесь https://www.stihi.ru/19.09.2012/8483 Полный текст перевода Артура Кальмеера («Люблю твое молчанье») здесь http://art-of-arts.livejournal.com/238372.html? page=1
Комментарий к Глава 44: Молчать с твоею тишиной (POV Пит)
Комментарий переводчика: Только что вышедший MJ P2 породил в сети новую волну дискуссий (итоги предыдущей - здесь http://victorsvillage.com/2015/01/12/homeless-peeta/) о том, что же случилось с домом Пита в фильме. Да, вся левая сторона Деревни Победителей, включая дом Пита, там показана разрушенной. Титания в одной из веток прокомментировала это так: “Разве это не подрывает основы канона великого множества пост-соечных фанфиков, включая мой? То есть, что Китнисс переезжает в дом Пита, но вдруг оказывается, что его дома и вовсе уже нет! Это повод для меня загородиться от мира ладонью!!!! (имеется ввиду - глядеть сквозь пальцы и видеть лишь то, что хочется)”.
А я, по размышлении зрелом, приняла для себя “киношную” версию. Питу негде жить? Железный довод в пользу того, что он естественным образом поселился под одной крышей с Китнисс, даже если поначалу и в разных спальнях. Жаль, что никто из фикрайтеров на моей памяти не проработал эту тему.
========== Глава 45: Счастливчики ==========
The anguish of the earth absolves our eyes
Till beauty shines in all that we can see.
War is our scourge; yet war has made us wise,
And, fighting for our freedom, we are free.
Horror of wounds and anger at the foe,
And loss of things desired; all these must pass.
We are the happy legion, for we know
Time’s but a golden wind that shakes the grass.
Тоска земли открыла нам глаза,
Пока красой сияет все вокруг.
Война наш бич; однако же она
Дарует мудрость и свободу, друг.
Ужасны ненависть к врагу и боль от ран,
И то, что омертвело все в душе.
Они пройдут, счастливый ветеран,
Время — всего лишь ветер в камыше.
Из стихотворения «Отпущение грехов» Зигфрида Сассуна*
— А нельзя было со мною посоветоваться, прежде чем наводнить округу толпой детишек, — ворчал Хеймитч за ужином. А я-то надеялась, что парочка добытых мной и хорошо прожаренных фазанов на тарелке задобрит его. Особенно после того, как парочка наших новоприобретённых юных соседей выпустил из загона его гусей. По правде говоря, они просто попытались их почистить, ведь питомцы Хеймитча давно не могли похвастаться природной белизной. Однако мальчишки недооценили стремление этих птиц к свободе, ибо те сбежали при первой же возможности. Пит, Хеймитч и я битый час гонялись за разгневанными птицами, после чего Хеймитч водрузил на дверь гусиного загончика здоровенный замок, чтобы дети к его питомцам больше не приставали. Я же в этой ситуации только лишь могла, что умасливать его вкусной едой.
— Раньше ты против их присутствия явно не возражал, — выпалила я, занимая оборонительную позицию.
— Это потому, что я знал, что могу отправить их восвояси, когда придет пора поспать. Знаешь… — и он указал на меня одной из обглоданных птичьих костей. Обгладывать и высасывать кости только в Капитолии считалось признаком дурных манер, а мы тут, в Двенадцатом, все время так делали, как будто все еще не знали, когда в следующий раз доведется поесть. Во всяком случае в нашей маленькой компании это было нормой, и Лютику мало что в этом смысле перепадало. — Но я не подписывался все время обитать с ними нос к носу.
— И вовсе не нос к носу, тут море места, — спокойно вставил Пит, сделав глоток воды. — И ты можешь закрывать двери и окна, если станет слишком шумно.
— Да что ты говоришь! — Хеймитч надолго присосался к своей фляжке. Попытки Доктора Агулар уговорить его пройти программу очищения организма потерпели полнейший крах. А ведь Ровена, насколько мне было известно, обладая железной волей и непоколебимым упорством, сдавалась только в самых крайних случаях. Однако я знала так же, что довело нашего ментора до поисков успокоения на дне бутылки, и не смела вмешиваться в его многолетние отношения с алкоголем. Мы с Питом хотя бы могли вместе противостоять ночным кошмарам, он же был совсем один. Не считая стайки вонючих гусей и металлической фляжки, в которой плескалось забвение.
— Ты не так плох, как хочешь казаться. Но вот твое нытье невыносимо, — ответила я Хеймитчу, чувствуя, что мрачно хмурюсь. Как обычно, он доводил меня до ручки, так что приходилось показывать все прелести своего характера. Меняя тему разговора, я спросила как можно более отстраненно. — Знаете вы, что нынче на календаре, а?
Пит, который до этого подъедал горошины на свое тарелке, обронил несколько, хотя внешне все еще был невозмутимом.
