— Поешь с моё птифуров и улиток в винном соусе, так в жизни не откажешься от лишней порции рагу из белок и хлебушка с орехами, — ответил он, наморщив нос — видимо, при воспоминании об улитках.
— Ну, я вообще-то был там вместе с тобой, если ты не позабыл. Кстати, — вдруг припомнил я. — откуда тебе известно, как надо закатывать перец?
Хеймитч оторвался от своего занятия и изучающе воззрился на меня.
— И что тут сложного — добавляешь масла, да в банку закатываешь?
— Посложнее, чем ты думаешь! — сказал я придирчиво. — А если туда попадет какая зараза: или банка вздуется, или же все отравятся и заболеют.
Хеймитч лишь пожал плечами и продолжил обхаживать буханку хлеба. И тут на кухню явилась Китнисс, и метнула в Хеймитча острый как стальной клинок взгляд.
— Пит испек хлеб персонально для тебя, даже взбил масло. Все, что требуется от тебя — немножко обождать, — сказала она, доставая пакетик сушеных трав для заварки чая из кладовой. — И ты вообще-то прав. Капитолийская еда — то еще удовольствие. Не считая бараньего рагу, конечно.
Положив пакет на стол, она направилась ко мне и обвила меня руками за пояс, и подарила один из тех плавящих во мне все кости поцелуев, от которых я мог бы даже позабыть собственное имя. Сдавленный звук с другого конца кухни заставил нас разъединиться и рассмеяться, но вовсе не от смущения, как, видимо, предполагалось.
— Фу, ребята, не портите мне аппетит, — проворчал Хеймитч, прикрывая глаза в притворном негодовании.
— Не злись… Тебе и самому бы… не помешало… найти кого-то… для души, и не докапываться до нас, — выдавил я, не прекращая осыпать поцелуями щеки Китнисс. Она шлепнула меня слегка, но и это не могло меня остановить: целовать ее было в этот миг моим единственным и самым горячим желанием.
— Да ладно, ему бы пришлось принимать для такого дела ванную, — хохотнула Китнисс, пытаясь увернуться от моих губ, но явно не очень старательно. Мы уже оба расхохотались, а Хеймитч глядел на нас как на двух конченых придурков.
— Ванную и, наверно, глубокую очистку организма, — подлила масла в огонь Эффи, которая явилась в кухню со стороны парадной двери. — Как поживают сегодня мои голубки? — она расцеловала по очереди меня и Китнисс, и от запаха ее духов у меня защипало глаза.
— Что это за запах, Эффи? — выдавила Китнисс сдавленным голосом, пытаясь взмахом ладони очистить воздух возле нас.
Эффи подобралась и гордо вкинула подбородок.
— Это подарок Окли. Привез из своей последней командировки в Капитолий.
— Он вроде бы густоват, — сказала я, и потряс головой, чтобы выбить из ноздрей навязчивый запах. — То есть запах земли с легкой ноткой специй.
— Да точь в точь крысиная отрава, — не стал стесняться в выражениях Хеймитч, отламывая краюшку хлеба и отправляя ее в рот.
— Угомонись ты, ходячее недоразумение — зашипела на него Эффи. — Это такой милый подарок, и он, наверное, хотел им сказать…
— Тебе он тоже не понравился, верно? — воскликнула Китнисс, и я мог только вскинуть брови, глядя на Эффи.
По гладкой коже Эффи разлился заметный румянец.
— Ну, ради отношений приходится идти на компромиссы… — принялась вилять она, мы же едва ли не хором застонали.
— Китнисс, прошу, если я когда-нибудь куплю тебе нечто, что будет вонять как топливо для планолета, просто так мне и скажи, договорились? — попросил я.
Прильнув ко мне, она сжала меня покрепче.
— Конечно. Ты же знаешь — я не умею как следует врать.
— Топливо для планолетов еще цветочки по сравнению с тем, чем от тебя разит, — заметил нашей гостье Хеймитч, после чего Эффи утратила всякие остатки самообладания.
— Я хотя бы не воняю гусиным навозом! Когда в последний раз ты вообще умывался?
— К твоему сведению, я принимал ванную буквально на днях, — Хеймитч отмел ее обвинения высокомерным жестом. Эти двое и прежде могли перейти от цивилизованного общения к бурной перебранке довольно быстро. Но сегодня они определенно поставили в этом деле рекорд. — Во всяком случае, точно помню, как принимал душ в Капитолии — очень роскошный.
— А это, между прочим, было аж две недели назад, — сказал я, направляясь к столу, у которого околачивался Хеймитч. — А раз так, то духу твоего не будет рядом с хлебом. Не на моей кухне.
Хеймитч зарычал и подался назад, но перед этим успел отломить от буханки еще кусочек.
— Так, по-твоему, надо обращаться со своим старым ментором?
Эффи самодовольно любовалась с другого конца кухни, как Хеймитч ретируется через заднюю дверь.
Когда остальные буханки и кексы были вынуты из печи и поставлены остужаться, Китнисс потянула меня за руку.
— Пошли на свежий воздух. Погода просто отменная.
Мы обогнули сад, где миссис Айронвуд сидела и болтала с одним из добровольцев, которые приходили теперь в приют, приглядывая за детьми, которые пропалывали помидорные посадки. Дети же тайком кидались друг в друга землей, но их за это не очень-то ругали, пока один из комьев не приземлился прямо на колени миссис Айронвуд.
— Все, хватит! Посмей еще только что-нибудь кинуть — сразу пойдешь домой, — поток ругани прервался, только когда она заметила нас. — Доброго дня! Вышли прогуляться?
Китнисс улыбнулась.
— Кексы уже остывают, и мы решили дойти до леса. Где Вайолет?
— Она с Доктором Агулар. Терапия, знаете ли. Ей скоро поставят скобы на ноги, так что Ровена в последнее время старается вовсю.
Китнисс кивнула. Я уже слышал от нее о том, как Доктор Агулар помогает девочке и намеревается снова поставить ее на ноги. После бомбежки Двенадцатого некому было ей толком помочь, так что теперь ноги придется заново ломать и заживлять, причем несколько раз. Доктор Агулар не занималась девочкой в Тринадцатом, но сейчас чувствовала, что это нечто вроде неоплаченного долга из прошлой жизни, во всяком случае так полагала Китнисс. И кто бы лучше понял ее чем мы, Китнисс и я?
Дойдя до опушки, мы открыли ворота, ведущие в лес. Уже разгоряченные на солнце, мы будто купались в этой золотом свете и жарком мареве. Китнисс мне улыбнулась, и мое сердце от счастья пропустило удар.
— Детям нравится в Деревне Победителей, — сказала она чуть погодя.
— Еще бы, — рассмеялся я. — Тут столько места, лес рядом, делай что хочешь в саду… А при желании можно даже покормить этих бедолаг — хеймитчевых гусей, — я притянул ее к себе и зашептал. — А еще они всякий раз получают кекс или пирожное, когда приходят.
Китнисс хохотнула.
— Да уж, я их этим избаловала.
— Думаешь, я против? Кого стоит баловать, если не их? И ты прекрасно представляешь себе, как бы они жили в приюте еще несколько лет назад, — мрачно сказал я.
Мрачная гримаса исказила лицо Китнисс, когда ее посетила эта мысль.
— Наверно, им было бы легче выжить на арене, чем в этом чертовом старом приюте.
Ее слова заставили меня вспомнить каким был Двенадцатый при Сноу, когда сироты приходили в школу оборванными, побитыми и заморенными — кожа да кости. Они были измучены голодом гораздо больше, чем даже дети из Шлака, а это говорило само за себя.
— Мы с Прим тоже едва там не оказались, — проговорила она в задумчивости. — И нас спасли от этого в том числе пара буханок горелого хлеба.
Мне оставалось лишь улыбнуться.
— Я был безумно в тебя влюблен. И не мог видеть тебя в таком состоянии.
Китнисс вдруг остановилась, и подняла на меня свои большие серые глаза — и в них плескались чувства:
— Ты сделал бы это и для кого-нибудь другого. Такой уж ты. И за это одна из причин, отчего я тебя люблю.
Меня будто внезапно с размаху ударили в грудь. Китнисс вообще редко говорила вслух о своих чувствах, и её слова «я тебя люблю», сказанные спонтанно, без побуждения с моей стороны, распалили меня гораздо больше, чем жаркие лучи солнца.
— Китнисс… — начал я дрожащим голосом, и заключил в ладони её лицо.
Она прильнула к моей руке, впитывая исходящее от меня тепло, а потом выпалила: