Атеа обернулась, чтоб увидеть, как Меред добивает еще одного падальщика, одним точным движением вгоняя клинок меж острых, обтянутых тонкой кожей, ребер. Хрип, клокочущий в его горле, застыл, и на мир опустилась такая тишь, что можно было различить, как ветер играет нежную колыбельную на крохотных иголочках инея. Атеа чутко слушала Дар Хартанэ, но тот улегся где-то у сердца, как и прежде, и Лебедь сделала вывод, что вокруг все чисто.

- Чувствуешь что-нибудь? – она взглянула на Меред. Та отрицательно качнула головой.

- Нет. Пока нет. Но, пожалуй, лучше поторопиться… Если здесь двое, то почему бы остальным не застать нас где-то на дороге ночью?

Отряхивая клинки, они направились к лошадям, сбившимся в кучку вокруг Тэарги и мелко дрожащим. Атеа забрала из ее рук поводья, и ведьма тихо молвила:

- Простите – я не смогла бы удерживать два потока одновременно. Лошади слишком испугались, а до того мне не приходилось контролировать сознание живых существ.

- Да ты не кори себя особо сильно, - отмахнулась от нее Атеа, преувеличенно легко пожимая плечами, - Ты итак помогла неплохо. Спасибо.

Мышцы, скованные напряжением, медленно отпускало, и Лебедь ощутила, как ритм сердца начинает нехотя выравниваться, становиться тише. Внутри все дрожало, а чувство было таким, словно все ее тело выкрутили да так и оставили на холоде, однако показывать это окружающим она не собиралась. Она взобралась на свою лошадь, которую все еще била нервная дрожь, и только тогда бросила взгляд на возницу. Айлек сидел, прижав к груди поводья – Тэарга уже выпустила их из рук, как только все закончилось, и во все глаза смотрел на них, оторопело моргая.

- Кто вы такие? – справившись с заплетающимся языком, мужчина все-таки сумел задать вопрос. Атеа обаятельно улыбнулась ему.

- Я же уже все рассказала тебе, батюшка. Давай-ка поживее пойдем – негоже нам в поле ночевать: мало ли, какая еще напасть там бродит. А ты видишь, мы слабые, страшно нам. Да и к тому же, - скосив взгляд в сторону, она свесилась с лошади и размашисто шлепнула по ягодице Меред, как раз ставшую на стремя, - Нам непотребства пора всякие творить, время-то позднее. Вот сейчас тебя проводим – и начнем.

Даже в сумерках девушка видела, как заалели щеки Меред. Вот богиня, всегда так: скажешь пакость какую – и так спокойно становится, так хорошо, словно бы и не было ничего. Айлек все так же таращился на них, словно впервые увидел. Устроившись поудобнее в седле, Атеа вновь бросила на него взгляд:

- Ну так что, батюшка, с нами поедешь – али сам, своей дорогой?

- С вами, с вами, голубушка, - забормотал тот, кое-как удерживая в дрожащих руках поводья и старательно отводя взгляд.

Атеа, ни слова больше не говоря, тронула лошадь каблуками. Несмотря на то, что все закончилось, на душе было неспокойно – до города оставалось еще около двух верст, и кто знает, что ждало их на пути дальше. Пока что Дар Хартанэ молчал, но она не могла позволить себе расслабиться полностью. Ярис еще не взошла на самую высь, но дикие уже рыскали вокруг, поджидая путников, нападали на деревни, не обнесенные оборонительными стенами, и только боги видели, сколько их могло быть здесь. И с каждым днем тревога в сердце Атеа нарастала, хоть и никаких внешних признаков того она не подавала. Никто понятия не имел, сколько времени осталось до того, как Дикая Охота начнется, и Лебедь очень боялась, что они могут не успеть. Оставалось только, как и всегда, бороться со своими страхами так, как стало привычно за долгие годы, и Атеа знала: уж в чем-чем, а в этом она преуспела.

Холодные звезды усыпали небо мелким крошевом сияющего стекла, когда на горизонте показался силуэт города. Теплый свет окошек призывно мерцал в темноте, и Атеа ощутила, как от сердца отлегает. Издалека слышалась едва различимая музыка, а это означало, что диких здесь нет, и что город не настигла судьба Серой Топи. Воспоминания о той полузаброшенной деревеньке до сих пор приходили к Птице кошмарными снами, от которых она бежала прочь со всех ног, но покуда сбежать не сумела.

Ехали они в полном молчании, и встретивший их у городских ворот страж долго с сомнением оглядывал их. Впрочем, Атеа наплела ему с три короба вранья, примерно такого же, какого наплела Айлеку, и вскоре их впустили за стену. Возница тут же поспешил распрощаться с девушками, ретировавшись куда-то вместе со всей своей поклажей, и отряд неспешно побрел к городскому постоялому двору, откуда и долетала музыка.

- Зачем ты рассказывала старику весь этот бред? Какие еще Гнилицы, богиня? Какие обряды?..

Атеа, успевшая забыть о некоторых пикантных деталях своего рассказа, с полминуты соображала, о чем идет речь, а затем фыркнула:

- А что, надо было ему выложить историю нашей с тобой жизни? Чтоб он поплакал? Забудь, Меред – мы не увидим его больше никогда, и он нас, даст богиня, тоже. Вон, прислушайся лучше: кажется, в городе скоморохи – слышишь, какой гвалт из едальни? Пойдем скорее, может, там твои приятели детства. Помилуетесь.

И, провожаемая тяжелым взглядом подруги, Атеа направила лошадь прямиком к конюшням, ютившимся сбоку от постоялого двора. Из головы не шло странное чувство: Лебедь поняла, что впервые в жизни была готова к нападению, и сейчас смотрела на все произошедшее со стороны. Словно это было не с ней, а с кем-то другим, а она лишь холодно наблюдала за тем, как от ее руки умирают дикие. Лебедь знала – так бывает, когда привыкаешь к постоянным стычкам с духами. Разве что проблема была в том, что она еще не привыкла и не могла даже помыслить о том, что однажды привыкнет. На сердце почему-то стало тяжело. Впрочем, знать об этом не следовало никому.

========== Глава 41. Разбитый цветок ==========

Молодые пареньки в пестрых разномастных плащах перебрасывали друг другу шары из цветного стекла, умещавшиеся на ладони, и отблески пламени плясали на круглых полупрозрачных боках. Зеваки, обступившие невысокую сцену у камина плотным кольцом, всякий раз хором охали, когда один из шаров взлетал слишком высоко, по немыслимой траектории отправляясь в руки другого жонглера – и всякий раз мальчишки умудрялись поймать хрупкую фигурку и не дать ей разбиться. Меред, с минуту наблюдавшая за ними, покачала головой: оба скомороха работали грубо, неряшливо, и допускали оплошности, которые могли привести к провалу номера. Впрочем, пока что судьба благоволила ребятам – да и толпа не разбиралась в таких тонкостях. Для людей все происходящее казалось детской ожившей сказкой, капелькой радости, и никто бы и слова не посмел сказать о том, что мальчишки халтурят – даже если бы и заметил то.

За стойкой, вытянувшейся вдоль одной из стен, расположилась пестрая компания артистов, наблюдающих за своими товарищами и тихонько переговаривающихся меж собой. Музыканты – невысокая полная женщина с флейтой и мальчишка с рыжими вихрами, бренчащий на лютне в такт, - сидели поближе к сцене, и городские жители, собравшиеся здесь, пританцовывали, наблюдая за выступлением жонглеров. В зале негде было и стать – народу собралось действительно много, и Меред, неловко продираясь через толпу за золотой косой Атеа, чувствовала себя не в своем гнезде. Атеа же, напротив, легко лавировала меж людьми, изящно обходя их и рассыпаясь в извинениях, если случайно задевала кого-то, и раздобревшие от присутствия скоморохов люди таяли от одной ее улыбки, пропуская ее к хозяину едальни. На Тэаргу, шедшую за ними, Меред даже не оглядывалась – ведьма могла быть совсем незаметной, когда хотела.

Когда они наконец добрались до стойки, жонглеры уже размашисто кланялись людям, щедро разбрасывая улыбки и золото веселого смеха. Мальчишкам, судя по всему, еще не было двадцати, а потому они грелись в лучах этой минутной славы с искренней восторженностью детей. Меред знала это чувство – оно было сладким, смеющимся и до того приятным, что после выступлений ей порой и вовсе не хотелось спать, и только старшие Ранлу или Энья могли загнать ее в фургон. Старый Агар тогда лишь усмехался, щуря хитрые ясные синие глаза, и говорил – пусть играет. Пускай поет, играет, пускай делает все, что ей заблагорассудится – только пускай остается живой. Тогда она еще не понимала, что имеет в виду наставник – а вот сейчас, глядя на этих двух парней в цветных плащах, поняла.