Сольвэ потерла переносицу, устало хмуря тонкие брови и прикрывая глаза. Эти девочки должны стать Танцующими, во что бы то ни стало. Пока еще не поздно, их нужно обучить Танцу, чтобы они сумели выстоять – и передать древнее искусство другим, тем, кто придет после. Келерийские Птицы не сражались с людьми – их готовили для других войн. Призрак такой войны уже завис над горизонтом, раскрыв громадные рваные крылья и хищно скалясь, глядя на заснеженные просторы. Сольвэ видела его во снах все чаще – да и другие Крылатые тоже. И не только они.
Девочка из Нернаэнна с задумчивыми серыми глазами, громадными, словно у испуганной лани. Сольвэ не сомневалась в том, что Ати умеет видеть. Гаэра должна разобраться и помочь птичке – иначе та с ума сойдет. Сольвэ не сомневалась в том, что часть ее видений будет весьма болезненной. Раз уж даже она, обычная Крылатая, чувствовала такую усталость и напряжение, что спать порой не могла, то что говорить о маленьком необученном птенце, на которого навалилась непосильная ноша? Но девчонка должна справиться – она гораздо сильнее, чем кажется, а потому выдержит.
Зима будет тяжелой. Ладонь сама легла на рукоять Крыла, привычно огладив гарду. Скоро будем Летать, скоро. Скоро снова запоешь.
Снежинки тихонько звенели, сталкиваясь в воздухе и закручиваясь белыми вихрями. Неоглядный простор Караласской гряды тянулся далеко на север, и вдали уже невозможно было различить, где небо, а где – земля. Сольвэ замерла у окна, глядя туда – и не видела ничего. Ни-че-го. И от того тревога росла еще сильнее. Скоро грядет буря – такая, какой мир еще не видел. Они должны быть готовы.
========== Глава 1. Долгая дорога сквозь зиму ==========
Сизые сумерки жалостливо скреблись в окно, словно бы упрашивая хмурого хозяина постоялого двора впустить их хотя бы в сени – но старик был непреклонен. Всякий пришедший, встречаясь с его угрюмым взглядом, спешил скорее войти и плотнее прикрыть дверь. Ищущих ночлег было совсем немного – трое купцов из Эллоина, тощая девчушка лет шестнадцати со старенькой лютней, перетягивающая струны, да компания местных завсегдатаев, которые ближе к ночи разойдутся по домам, едва держась на ногах. Старый Эдрен еще раз оглядел публику – не пропустил ли кого? Все ли заплатили за постой? Нет, похоже, не все… Но от детины, сидящего в дальнем углу зала и недобро скалящегося на девчонку с лютней, требовать плату было боязно. Эдрен не сомневался, что тот при оружии. Хорошо бы девке убраться отсюда поскорее, да не одной – иначе несдобровать ей.
В теплом свете огней у стены притаилась еще одна фигура, очертания которой скрадывал темный плащ. Старик поморщился – таких постояльцев он не жаловал, да перебирать не приходилось: денег постоянно не хватало. Зима будет холодной, говорил старейшина, а потому каждую монетку стоило беречь. Человек в плаще почувствовал взгляд Эдрена, и того передернуло – ответный взгляд ощущался практически кожей. И чувство было до того поганое – будто в полынью засунули прямо в одежде да так и оставили. Старик поспешил отвести глаза, бормоча под нос заговор Светлого, чтоб оградил от чар. Ничего, завтра уйдет, погань… За ночь-то заплатила.
Девочка с лютней наконец закончила ставить струны и тихонько принялась перебирать их, проверяя звук. Казалось, она не обращала внимания ни на что – ни на пыльные углы, ни на грязный пол с побуревшими пятнами крови, которые никто не удосужился оттереть, ни на пьяные голоса, ни на жадный взгляд незнакомца в углу… Только лютня у нее и была, и только ее она слышала. Девочка принялась наигрывать какую-то мелодию, прикрыв глаза и тихо улыбаясь чему-то светлому, неведомому другим. Что ж тебя занесло сюда, голубка… Уходи, уходи, пока никто тебя не обидел. В груди Эдрена болезненно кольнуло – да только защитить ее он не сможет в случае чего. А ухмылка на лице детины становилась все шире.
Как весна придет – принесет в льняном подоле россыпи радуг да ландышевый цвет, разольет солнце да хмель на небесное поле, кружевом зеленым оплетет сухоцвет, высвободит реки, лукаво рассмеется, веснушчатая, младая, звонкая, словно капель. Искрами янтарными разольется солнце в голубых озерах глаз ее, ветер расплетет кудель шелковых волос ее, золотых, словно высвеченные облака. Из белых ладоней ее птицы ввысь сорвутся. Она, танцуя, всю землю обойдет – поступь ее легка. Глядишь – не налюбуешься, да не сможешь ей не улыбнуться: водопады ей под ноги мечут жемчуг и серебро, травы под шагом ее не гнутся, а на тропинках – ни следа. Как весна придет – прорастет цветком сквозь сердце, сквозь ребро, в уста вольет талую воду – до чего же чиста та вода! Как весна придет – ночь закончится, зимние звезды уйдут за изломы гор, волчьи сны сгинут в небыль, далекие, словно дно океана. Отвори ей врата, она – самый святой, самый добрый под солнцем вор, что крадет горести и печали да их обращает седым туманом.
Мягкие отсветы огня золотили лицо девочки и пушистые льняные кудри, и ресницы ее казались лучиками солнца – того самого, о котором она баяла. Эдрен выдохнул – кажется, первый раз с той секунды, когда она повела сказ. Что же ты здесь потеряла, светлая… На девочку едва ли обратили внимание захмелевшие мужики, лишь эллоинский купец, услышав нежный девичий голосок, заинтересованно оглядел его обладательницу, да потом вернулся к беседе. А вот детина встал из-за стола и направился прямиком к ней.
Эдрен ощутил только невероятную усталость и тоску. Сколько раз уже он видел таких девочек – хрупких, тоненьких, словно молодые деревца, светлых. Тех, кто не к месту. Тех, кто слишком далек от грязи и темноты. Тех, кому объясняли жизнь самым простым и доступным образом где-нибудь в темном закоулке – или под лестницей на второй этаж, зажав рот рукой и разбив в кровь губы, до того знавшие лишь поцелуи ветров и дождей.
Старику всякий раз было больно, когда их, легких весенних мотыльков, так жестоко обращали пеплом. Но что он мог сделать-то? Если пойдет защищать несмышленую, сам отхватит, чего доброго – а он один семью кормит. Еще и дочь недавно понесла дитя. Да и жена сама не протянет.
Да и смелости у Эдрена никогда не было.
Когда детина склонился над девчушкой, старик увидел ее глаза, полные недоумения и испуга – и поспешил отвернуться. Ему не хотелось видеть, как жесткая ладонь сомкнется на ее бледном запястье, как лютня с тихим жалобным стоном упадет на пол, как этот человек потащит девочку прочь, подальше от человеческих глаз. И не хотелось видеть безразличие других. Сам-то старик очень сочувствовал и переживал, конечно – но он ведь помочь не мог. Что ж поделать.
Сама виновата – нечего было сюда в такой час являться.
Эта мысль немного успокоила Эдрена. Он не причем – девочка сама нарвалась. Громкий хохот подвыпивших мужчин, смеющихся над чьей-то шуткой, заглушил испуганный вскрик и тихую мольбу, которая тут же была приглушена.
Что ж поделать.
Она ненавидела постоялые дворы – здесь все было грязным, фальшивым и притворным. Каждая улыбка, каждое слово. Правда показывалась лишь после нескольких кружек того дешевого пойла, которым хозяева щедро потчевали своих гостей за двойную плату. И всегда эта правда оказывалась до того гадкой, что хотелось поскорее забыть ее.
То ли дело – дома… В горах всегда пахло чистотой, и холод, выстуживающий кости, давно стал частью ее, неотъемлемой и до того родной, что без стылого горного ветра дни казались невыносимыми. Даже небо здесь было чужим – хоть и она знала его с самого детства.
Острые пики Наамаха вонзались в облака, распарывая пушистые белые подбрюшья, и белоснежные склоны сливались с такими же сияющими холодными перьями в небесной синеве. По весне со склонов к темным борам спешили быстрые звонкие ручьи, поющие серебром – тысячи водопадов искрились на солнце и рассыпались яркими бликами. Это было до того красиво, что сердце трепетало от необъяснимого счастья всякий раз, когда над лесом взвивалась первая пташка. Ощетинившиеся хвоей сосны сбрасывали с могучих лап снежные шапки, и скоро подножия начинали тонуть в изумрудном море, темном и вечно колышущемся на ветру. Вереск, цепляясь о серые камни, поднимался выше, заливая склоны нежными лепестками – сиреневыми, белыми, пахнущими так дурманяще… А в предгорных деревнях женщины варили терпкий вересковый мед – и напитка вкуснее нельзя было найти даже в эльфийских дворцах. Лишь северяне знали секрет этого меда, и лишь северяне могли оценить его вкус.
