Многие мужчины не умели и не любили ласкать своих женщин – они боялись пробудить в них страсть. Эгоисты и трусы.

- Как мне было хорошо, - сказала Фрэн, широко улыбнувшись. Она лениво перекатилась на бок, подтаскивая к себе платье; потом, привстав, накинула его.

- Я люблю тебя, - сказала она, истомленно улыбаясь.

- Я и не думал, что английские леди бывают такими, - с улыбкой сказал Алджернон.

- Такими не бывают только английские леди, испорченные пуританским воспитанием, - скривившись, ответила молодая женщина. – Но я-то уже давно знаю, что к чему в этой жизни, мистер Бернс.

Она заговорщицки улыбнулась мужу, а он вдруг ощутил к ней старую сильную неприязнь – неприязнь к ее второму “я”, к древней женщине, которая принадлежала стольким мужчинам до него.

- Пожалуй, я готова к научным открытиям, - все так же улыбаясь, сказала Фрэн; она встала и потянулась, запрокинув голову.

Потом, что-то мурлыкая себе под нос, удалилась в ванную. Как всегда, она первая шла мыться после занятий любовью.

Когда она привела себя в порядок, ей захотелось чаю. Фрэн тут же принялась собирать на стол, даже не спрашивая, хочет ли этого муж; но он, конечно, не спорил. Он предпочитал как можно меньше спорить о бытовых мелочах.

Потом Фрэн потребовала у Алджернона папирус.

- Пока ты будешь сидеть над своей книгой, я буду сидеть над этой, - сказала она, смеясь, и археологу вдруг расхотелось давать жене папирус. Он никогда не был суеверен – просто не мог себе этого позволить. Но сейчас Алджернону разом вспомнились все предостережения насчет Фрэн, которые он выслушивал в течение всего их знакомства.

Он ушел в свой кабинет, потом вернулся, неся свиток.

- Только очень осторожно с ним, - предупредил археолог жену.

Фрэн пожала плечами; в ее глазах плясали черти.

- Не учите ученого, сэр.

Пальцы ее сомкнулись вокруг папируса.

- Иди к себе, Элджи, работай. У тебя много дел. Эта книга меня не съест, уверяю тебя.

Ему, как видно, стало стыдно за свою мнительность – Алджернон повернулся и молча скрылся в своем кабинете. А Фрэн отправилась обратно в спальню, которая была одновременно ее кабинетом. Кровать они так и не убрали после своих забав, но сейчас Фрэн было на это наплевать – она направлялась к письменному столу и не видела ничего, кроме него.

У нее была электрическая настольная лампа. Как удобно.

Фрэн с наслаждением отодвинула стул и опустилась на него; она зажгла лампу, потом аккуратно положила перед собой свиток. Стол был достаточно большим, чтобы свободно разместить несколько тетрадей и книг; а также пачку писчей бумаги, письменный прибор… лучший уголок на свете. Улыбаясь, молодая женщина открыла тетрадь на чистой странице, потом достала перо и проверила, не кончились ли чернила в чернильнице. Конечно, заранее она обмакивать перо не будет. Непременно посадит кляксу; еще и, чего доброго, на папирус…

При желтом свете лампы кровавые пятна на книге выделялись особенно четко.

- Чтоб тебя, - пробормотала Фрэн. - Не запугаешь, и не надейся.

Она осторожно развернула свиток – вернее, начала разворачивать с одного конца. “Книга мертвых” традиционной величины была очень длинна – двенадцать частей, описывающих каждый час дня и ночи. Они соответствовали определенным отрезкам суточного путешествия, совершаемого “Великим богом”, который перевоплощался несколько раз – в Ра-Хепри, потом в Амона-Ра, потом в Ра-Атума; и все это путешествие совершалось в сопровождении множества разных вспомогательных богов, сменявших друг друга в строгой последовательности; и каждый шаг каждого участника действа имел глубокое сакральное значение…

- Какая чушь. Как только у египетских жрецов голова не пухла от всего этого, - пробормотала женщина, видевшая себя во сне древней египтянкой, воспитанной и вскормленной жрецами Амона.

Улыбаясь, Фрэн начала наносить на бумагу первые замечания. Да, да, они имеют дело с традиционной для эпохи расцвета Нового царства формой “Книги мертвых” - с традиционной для этого времени ролью Амона-вседержителя, Амона-единого-во-многих-лицах… некоторые особенности документа указывают на его появление во времена возвышения Фив.

Фрэн писала долго, увлеченно – заглядывая то в папирус, то в тетрадь; ей не требовалось, как остальным ученым, долго анализировать иероглифы. Она просто читала вслух, как читала бы книгу на английском языке: и иероглифы, может быть, с несколько большим трудом, но ложились на язык звуками. Временами Фрэн прочитывала вслух целые фразы, слушая музыку собственной речи, словно голос далекого прошлого.

Потом она зевнула, прикрыв рот рукой. Посмотрев на папирус, увидела, что черные значки двоятся.

- Что же это я – не выспалась, что ли? – удивилась Фрэн вслух.

Конечно, она сама виновата – потащила мужа в постель посреди дня. Вот и хочется спать. Да и встали они действительно рано…

Фрэн еще раз зевнула, потом выбралась из-за стола и потушила лампу. Затем добрела до неприбранной кровати и повалилась на нее.

- Я на минуточку, - пробормотала она, словно извиняясь перед самой собой. Потом подсунула ладонь под щеку и закрыла глаза.

***

Фрэн сидела в отвратительном подземелье… да, так. Только это подземелье не было произведением природы. Оно было произведением человеческих рук – гладкие стены покрывали изображения людей с красно-коричневыми телами и черными волосами, в белых одеждах, в невозможных для природы ракурсах: головы в профиль, глаза в фас. Фрэн взглянула прямо перед собой – двери этой рукотворной пещеры были бронзовыми и их украшали изображения чудищ с человеческими телами и птичьими головами.

- Какая мерзость, - сказала она вслух.

И тут поняла, что в этом подземном зале не одна – крик замер у нее на губах. К ней быстрым шагом приблизился высокий бритоголовый мужчина в белых одеждах, ступавший так, как не умел никто в современном мире: широко, величественно, словно подчиняя себе все пространство, что он преодолевал. Фрэн вскочила и попятилась, и этот человек остановился, сложив руки на груди.

Она узнавала в нем того самого древнего египтянина, в доме которого служила, дом которого осквернила и наполнила раздором и кровью. Фрэнсис Бернс, урожденная Грегг, узнавала в этом образе человека, чьи последние годы наполнила телесной и душевной мукой. Только сейчас она имела дело не с воспоминанием, а с ним самим… с тем, каким он стал…

- Ты так молод, - сказала она, сама не понимая, что говорит. Хотя какая разница? Разве может он повредить ей… он, образ из сна?

Великий ясновидец чуть улыбнулся. Он умер в шестьдесят с лишним лет, однако выглядел не старше тридцати – красавец, статный, породистый.

- Здесь я способен читать твои мысли, блудница, - сказал Неб-Амон. – Здесь тебе не поможет ни одна из твоих уловок. Ты нага передо мной.

Фрэн истерически хихикнула. Она почему-то окинула себя взглядом и с каким-то суеверным ужасом увидела, что на ней ее обычная белая блузка с длинной юбкой, туфельки на каблуках, волосы собраны в узел. Она – блудница? Что такое говорит этот мертвец?..

- Как ты смеешь меня оскорблять? – сказала она. – Ты умер три тысячи лет назад, что ты обо мне знаешь?

Неб-Амон усмехнулся.

- Если я пожелаю, ты не проснешься, - сказал верховный жрец Амона. – Ты останешься здесь навеки… слышишь? Ты умрешь, если на то будет мое желание.

- Я тебе не верю, - заявила Фрэн, хотя ей стало очень страшно. Ее прошиб пот, и ей стало холодно в этом подземелье; и тут она догадалась, что это за место. Город мертвых! Фиванский город мертвых, где погребли Неб-Амона, и где она осквернила его останки!..

- Да, это так, - сказал Неб-Амон.

Он вдруг приблизился к ней и взял за шею. Рука у него была не холодная, какими воображают себе призраков и воскресших мертвецов, а горячая, живая. Где бы ни находился сейчас Неб-Амон, он был жив, здоров и силен.

Совсем близко были угрожающие черные глаза – прекрасные глаза смерти; губы искривились, обнажив белые зубы…