- Эт-то котор-рыё? Снизу? Кр-рыс-сы что ли? - Виновница спора стояла в дверях чуть покачиваясь на нетвёрдых ногах, балансируя в воздухе одной рукой и для верности вцепившись второй в косяк. Неизменные халат, платок и галоши на носки дополнялись опухшим с перепоя лицом. - Вам что? Кр-рыс-сы в полночь звонят?
Изумление было поистине всеобщим. Тем более, что соседка была ... другой. Я это видела и знала совершенно точно.
Первым в себя пришёл участковый. Может быть потому, что в отличие от остальных не имел ни малейшего представления о реальной сути происходящего.
- Да вот же она. Жива здорова. И было из-за чего волну гнать: доверенность, доверенность ...
- Какая довер-ренн-сть?
- На продажу комнаты, - буркнула я. Дверь родительской комнаты приоткрылась. Лицо выглянувшей на шум мамы залила краска, глаза испуганно забегали.
- Так! - Соседка топнула ногой, покачнулась почти повиснув на дверном косяке. - Отдайте мне мою доверенность! Я передумала.
- Но мы же договорились, - взмолилась ошарашенная таким поворотом мама. - Я за всё заплатила ...
- А я передумала! Имею право.
Тёмные твари и светлый мент за порогом - свидетели. Мама вынесла из комнаты предмет спора, трясущимися руками передала документ дебоширке. Та гордо помахала добычей:
- Все видели? - клочки бумаги посыпались на пол. - Доверенности нет и все ваши жалобы - лажа! Вот!
- Как же так, - стонала мама. - Вы обещали, мы договорились ...
Но куда больше её горя меня занимала ярость "тёмных". Похоже их план развалился прямо у них на глазах. Знать бы ещё: что за план?
- Довольны? - соседка демонстративно отхлебнула из горла пузатой, литровой бутылки кофейно-леденцового цвета. (Бейлис? Я сегодня точно свихнусь!) - Тогда пошли вон! Я спать хочу.
И они ушли. И трое "тёмных": скалясь, яростно сверкая глазами, шипя и плюясь от злости. И довольный участковый: ничего не случилось, всё в порядке, тревога - ложная. Соседка спряталась в своей комнате. Спать? Облизывать пустые бутылки? С бутылками я действительно ничего не понимаю.
Мы пили чай на кухне. "Мы" - это я, и мама с папой. Мама охала и ахала переживая человеческое вероломство и потерю денег, отец хмуро ворчал: его неразумная доча оказалась права. Обидно. Длилось это пока я не вынырнула из глубин собственного, запутанного сознания:
- Согласитесь, всё-таки хорошо, что это случилось сейчас, а не позже ...
- Я этому юристу за доверенность заплатила!
- Хорошо, что кредит не взяла, - уточнила я и перенесла внимание на отца. - Ну, пап, ну, правда, могло бы быть намного хуже.
- Могло, - хмуро согласился отец. - Она же абсолютно неадекватна!
- Согласна, папа, - поспешно поддержала я его. - Ты как всегда прав.
На этом всё и закончилось. Для всех, кроме меня.
"Всё видеть" - это действительно проклятие, потому что эти твари живут среди нас, успешно маскируясь под людей. Так успешно, что озвучь я то, что вижу - мне не миновать психушки. Вот вы бы поверили, что симпатичный парнишка из сетевого бизнеса, постучавшийся в дверь вашей квартиры на самом деле законченный людоед-вурдалак? Маму например очень огорчила моя грубость. Я, при первом же взгляде на торговца, заорала на него отнюдь не благим матом, пообещав пришибить на месте, если он ещё раз приблизится к порогу моей квартиры. Видела бы она то, что видела я, не пришлось бы мне потом весь день выслушивать упрёки в хамстве и бескультурье.
Хорошо хоть, что законченных монстров не так уж и много. У большинства это выглядит как чернота, налитая внутрь сосуда-тела. Наверно она есть и у меня. Этого я видеть не могу. Похоже все мы немножко "монстры". С этим я смирилась достаточно быстро, простив такое "несовершенство" и себе и другим. Гораздо хуже, когда встречаешься с "законченными". Жутко узреть в толпе нормальных людей чудовище из бредового кошмара, истекающую завистливой, голодной ненавистью ко всему и всем. Я даже телевизор смотреть перестала. Почему-то там их особенно много.
На праздники ко мне в гости приплёлся "бывший". Он с аппетитом кушал деликатесы из "гарбича", со страдальческим смирением пил чай, а в конце визита предложил:
- Давай съедемся. Я буду жить с вами, ту квартиру буду сдавать, а когда расплачусь с кредитом...
- Уйдёшь к своей новой любви?
- Только не надо сцен ревности, - тут же надулся он. - Я с ней, между прочим, даже не расписался. Слава Богу. Даже представить не мог, что такие мерзкие бабы бывают...
Его долгие, нудные жалобы не трогали абсолютно. Честно говоря, мне были безразличны как он сам, так и его горести. "Бывший" даже на чудовище не тянул. Так, что-то размыто-серое, бесформенное, как кисель. Никто. У меня даже мысль не шевельнулась, что из-за этого "никто" можно переживать.
- Ты меня никогда не любила...
Я со скукой пожала плечами. Что-то объяснять? Доказывать? А зачем? Он же ничего не хочет слушать. Он хочет назад, и то, что поезд давно ушёл, его абсолютно не волнует.
Короче, "бывший" ничего не значил, а вот соседка... С той ночи я её почти не видела. Тётка резко перешла на дневной образ жизни, причём в квартире старалась проводить как можно меньше времени. Вроде бы при такой активности по ночам она должна была спать, как убитая, но каждую ночь, после полуночи в её комнате поднимался невероятный гвалт и никто кроме меня, его не слышал.
Ночь с двадцать третьего на двадцать четвёртое февраля - тяжёлая ночь. Об этом мне твердили все мои коллеги. И вот я всё увидела своими глазами. Нормальные компании рассосались где-то к двум часам ночи, а вот десяток задержавшихся уродов вымотали нервы всем. Мне-то ещё ничего. Подумаешь, одна свиноподобная тварь влезла ко мне в посудомоечную. Типа дверью ошиблась. Горсть соли в лицо и пожелание: "Отправляйся в ад!" - мигом прояснили мозги законченному монстру и выгнали обратно в зал. В Ад, пусть и "всего-то на триста лет", он возвращаться не спешил. Хуже пришлось официанткам. А пиком "веселья" стала драка, да такая, что только стулья летали. Милиция, показания свидетелей...
До дома я добралась в пятом часу, измотанная почти до истерики, шум в соседкиной комнате стал последней каплей...
С пачкой соли наперевес я переступила порог и остолбенела. Огромный сумрачно-призрачный зал со столами, массивными скамьями и даже горящим камином просто переполняли столь же призрачные посетители. Люди? Духи? Да какая разница! Я черпанула горстью соль из пачки:
- Да провалитесь вы все....
- Соседушка! Спасительница ты наша дорогая... - С пьяной суетливостью, соседка бежала мне навстречу, сквозь окруживший нас морок.
- Да сколько можно, - я всё ещё пыталась возмущаться, но растерянность брала верх. Эти столы, уставленные бутылками, полупрозрачные гуляки, далеко не благого вида. Откуда это всё?
- Спасительница! Благодетельница! - Разливалась соседка хмельным соловьём, - Ты уж прости нас сирых и убогих. Праздник у нас: душу неприкаянную в последний путь провожаем.
"Неприкаянная душа" уже толклась рядом: опустившегося вида хлипкий мужичонка, блеклый и полупрозрачный, как и полагается бестелесной душе. Но самым большим потрясением для меня стала пузатая, литровая бутыль карамельно-кофейного цвета у него в руках. Хитро подмигнув мне, как соучастнице он приложился "к горлу":
- Спиритус есть дух, а дух есть спиритус!
- Это что? - я не успела толком оформить вопрос. Неожиданная вспышка поглотила "душу", а бутыль тут же перекочевала в руки моей собеседницы:
- Упокоился страдалец! - провозгласила она счастливым голосом под восторженные рукоплескания полупрозрачных зрителей. - Да простятся за его мучения все его грехи.
- Какие мучения? - опять не поняла я.
- Бестелесные, спасительница, бестелесные. Не дай бог кому-то познать каково это: бестелесно в материальном мире существовать.
