В голосе Араши звенело неподдельное отчаяние, и что-то в душе самой Гюссхе жалобно вторило этой исковерканной мелодии так, что щемило сердце. Словно она и в самом деле могла понять ужас и страх хсаура, обречённого на одиночество.
- Встретив тебя я впервые почувствовал надежду изменить судьбу.
- Что же, с Феридэ не вышло?
Она вовсе не хотела язвить, но Араши дёрнулся от этих слов, словно от сильной пощёчины. Сказал:
- Никогда я не считал твою сестру кем-то большим, чем деловым партнёром. Да, между нами были плотские отношения, но это было лишь способом удовлетворить физические потребности с обеих сторон. Мне жаль, что из-за этой связи выгляжу грязным подонком в твоих глазах.
Гюссхе молча качнула головой, отвергая его извинения.
- Уже не имеет значения, кем вы были друг для друга, Хаффи. Прости мою ревность.
Араши прикрыл глаза, пошатнувшись. Хрупкая опора под его ногами угрожающе скрежетала, в пропасть летела каменная крошка, образовывались новые трещины в камне.
- Я просто хочу, чтобы ты знала – мне не нужна рабыня, покорная и безответная, не нужна женщина, готовая на всё ради власти и положения. Верю, что ты не такая. Я выбрал тебя, Гюссхе, потому что ты – открытый огонь, страстная, яркая, нежная, ласковая… единственная, кому я доверяю свою душу. Прямо сейчас, прямо здесь, готова ли ты шагнуть мне навстречу?
- В пропасть? – Недоверчиво спросила она. Араши качнул головой:
- Эта бездна существует только для меня. Вот момент истины – апофеоз наших чувств друг к другу. Один шаг может спасти или погубить.
Наверное, он шутит, не может же быть правдой подобное?! Чего он хочет от неё? Разум Гюссхе охвачен ужасом и смятением, она стоит напротив Хаффи, но их разделяют десятки метров пустоты. Что ей делать?! И посреди хаоса, в который превратились её мысли, она нашла свой крохотный островок спокойствия, состоящий из одной-единственной мысли, непреложной истины, и от того незыблемой.
Я умру без него.
Вот так, очень просто, отбросив словесную чушь, пустые традиции, обычаи и предрассудки, лицом к лицу со своей совестью, глядя в глаза страхам, она смогла признаться в этом самой себе. И в тот же миг, когда Араши сделал свой шаг, она ступила вперёд, зажмурившись и затаив дыхание. Странно, но ощущения падения не было, и ветер не свистел в ушах, а в лицо не били тугие струи воздуха. Словно Гюссхе шагнула не в бездонную тьму, а на простую дорогу. Решившись, она приоткрыла один глаз, изумлённо выдохнув. От её ног протянулась зыбкая лунная дорожка, полупрозрачная, серебристая пелена, и Араши стоял на другом конце её, закрыв глаза. Пот струился по его лицу, блестел на висках, он шумно дышал, судорожно сжимая и разжимая кулаки и Гюссхе видела, как ему страшно. Нужно было прекратить его мучения, немедленно, прямо сейчас и, внутренне содрогаясь, женщина сделала ещё один шаг по лунной тропинке. Мягко позвала:
- Иди ко мне, не бойся. Теперь я не сойду с пути.
Араши медленно, очень медленно поставил левую ногу впереди правой, раскинув руки, будто был канатоходцем. Из-под тёмных ресниц скатилась крошечная слезинка, но тут же он сердито нахмурился, сделав ещё шаг. Так, почти в слепую, мучительно медленно шли они друг к другу и этот путь, страшный, требующий мужества и нешуточной силы воли как нельзя лучше характеризовал их отношения. Со внезапными остановками, с льстивыми уговорами и тихим стоном сквозь сжатые зубы… Надрывая сердце, выстраивая связь прочнее и сильнее, чем возможна между обычными любовниками или супругами, доверяя до последнего вздоха, до самого момента, пока ищущие пальцы не переплелись в неразрывную сеть, пока Гюссхе не услышала срывающийся от сухих рыданий любимый голос и бессвязное:
- Люблю… прости…
- И ты прости, – прошептала в его губы, чувствуя горечь раскаяния во вкусе поцелуев. – Я больше никогда не оставлю тебя.
Араши сжимал свою женщину в объятиях, задыхаясь от невыносимого облегчения. Всё позади, всё кончено!
- Открой глаза…
Гюссхе вновь оказалась в спальне, там, откуда и началось её безумное путешествие. Араши обнимал её, его золотые глаза лихорадочно сверкали, делая похожим на опасного безумца… хотя, наверное, это именно Гюссхе спятила от собственных страхов и переживаний. Отравленный кинжал гулко ударился об пол, и женщина обвила свободными руками шею Хаффи, встречая его жадные поцелуи.
- Всё будет хорошо, – прошептала она. – Теперь-то у нас всё будет хорошо?
- Истинно так, любовь моя…
+++
Фабио стоял на арене, раскручивая тяжёлый боевой хлыст. Пять ударов. Осталось только пять ударов, а он не способен шевельнуть рукой. По спине тёк пот, он дышал, словно загнанный зверь и что-то противно клокотало в груди, разрываемой раскалённым воздухом.
Толпа ревёт в ожидании последних штрихов, завершающих картину. Уже сделаны ставки на то – жив ли Вольгер Тремейн, бессильно повисший на своих цепях, приковавших его к двум столбам, установленным на площади Ста Императоров. Фабио знает – жив. Он чувствует каждую рану, нанесённую собственной рукой. Знает, как сипло выдыхает слепой инквизитор перед тем, как сделать новый вздох, наполненный болью до самых краёв. Фабио понимает, что каждый новый удар приближает их обоих к смерти, но их осталось всего пять. Пять ступеней к вершине Лестницы Власти, которую, будучи совсем юным, Лестер, не заслуживший пока второго имени, проходил, как жесточайшее испытание в своей жизни.
Обряд инициации Дара, сложнейший экзамен, где каждая пройденная ступень означала степень мастерства и Фабио, как не старался, смог пройти лишь до пятой.
Народ беснуется, недовольный задержкой и Его Величество Император Альфред делает отмашку своим телохранителям, приставляющим бластеры к вискам двух мальчиков. Вестен, сын Фабио, рыдает от страха, позабыв о достоинстве принца. Его близнец спит в одной из комнат Дворца под надзором медперсонала, готового разбудить мальчика на смену его погибшему брату. С другой стороны в заложниках старший сын Вольгера и инквизитор шипит, выдыхая сквозь прокушенные губы:
- Давай, не медли…
Свист хлыста приводит толпу в экстаз. И жертва, и палач молча корчатся от боли, пытаясь вдохнуть новую порцию отравленного злобой и горем воздуха. Ещё четыре удара. Руку выворачивает, ладонь стёрта до крови, но больнее всего даже не Вольгеру, сплёвывающему алые сгустки на серый феррокрит, а душе Фабио, измаранной, непоправимо искалеченной этой бесчеловечной казнью.
Два следующих удара идут один за другим быстро и чётко, к восторгу толпы, бросившие Вольгера на колени, с которых он едва поднялся, подтягиваясь на цепях. Фабио дурно. Он чувствует, как его/Вольгера треснувшие рёбра едва не вспарывают лёгкие – боевой хлыст страшное оружие. Он усилен металлическими грузами, могущими разнести голову противника в осколки, словно спелый арбуз.
Два последних удара Лестер просто не помнит, народ ликует, довольный зрелищем – бессмысленным и беспощадным, как и все казни. Он стоит на коленях, запрокинув голову и глядя в бездонное, синее небо, равнодушное к его горю и страданиям. Ему остаётся лишь пообещать этой ледяной синеве, что он не простит и не забудет – никогда! – этот ужасный день, слёзы своего сына и довольную улыбку Альфреда.
+++
Мастер Эшли пританцовывающей походкой абсолютно счастливого человека шёл мимо кордонов и многочисленных пунктов охраны, дабы навестить своих младших братьев и сестёр, этих бесполезных сопляков и соплюшек, которых он вынужден был содержать в тепле и уюте до возвращения Матери, чтобы под звуки фанфар торжественно преподнести их Главе Рода в подарок ко дню захвата Империи. Разумеется, он не видел пользы в содержании детского сада, с удовольствием утопив бы их, как котят, надев на головы мешки и сбросив в какой-нибудь колодец, однако Мать выразилась предельно ясно – ей нужны эти дети. «Кровь Лайтонена», – так она сказала, а Альфред не стал возражать. Ему по большему счёту было всё равно, что Джерр вознамерилась сотворить с малышами. Да пусть хоть ест на завтрак.
