Как долго он жалел, что не погиб в том бою, когда неизвестные корабли, появившись внезапно, не обрушили на его эскадру ураганный и беспощадный огонь. Они действовали слаженно и умело, будто предвидя все его действия и команды Хаашима опаздывали, в результате чего гибли многие хсаши, доверившие ему свои жизни. Их невесты никогда не дождутся наречённых, матери ослепнут от пролитых слёз и всё потому, что он, Йахшим-хааз эль Шеахасс был не слишком умелым и удачливым командиром. И когда, наконец, разрушительная волна достигла его эсминца, он принял абордажную команду противника, как и положено хсонгу, в первых рядах обороняющихся.
Доспехи нападающих были странного, непривычного вида: непроницаемо чёрные, словно стеклянные, они имели обтекаемую форму и лезвия ятаганов безобидно соскальзывали по ним, не находя щелей и стыков. Однако единственное, что хорошо запомнилось Хаашиму перед тем, как вибро-клинок врага располосовал ему бедро, – это изображение самой обычной кошки, золотистым силуэтом украшавшей собою шлемы, нагрудники и даже гарды мечей атаковавших. До сих пор в кошмарных снах он видел этот тонкий, сверкающий абрис, и просыпался с криком, в холодном поту и с противной, тупой болью, пронизывающей искалеченную ногу.
Тот бой лишил его не только надежды на продвижение по службе, здорового, крепкого тела, но и самой свободы, заставив расплачиваться за свои ошибки постыдным унижением. Теперь он не имел права называть себя хсонгом, военачальником гордого народа хсаши. Отныне Йахшим-хааз – всего лишь лакей на службе у врага, оказавшегося умнее и сильнее в битве. У него отобрали ятаган, наследие предков, замкнули на шее металлическое широкое кольцо, и первый встречный на Аглоре мог узнать имя его хозяина просто просканировав электронный чип, встроенный в ошейник. После нескольких попыток произнести его имя, люди отобрали даже это, взамен оставив лишь кличку, которая наилучшим образом подходила теперь ему и была удобной для произношения: Хаашим. Имя раба.
Горечь этого имени была на языке, в глотке, в самых его внутренностях, когда, стремясь поглумиться над ним, люди заставляли его повторять снова и снова, “чтобы лучше запомнить” – Хаашим.
Несколько месяцев его и других пленников, которым не повезло выжить, держали в лазарете станции, внимательно наблюдая, изучая и анализируя те сведения, которые вольно или невольно могли получить от угрюмых заключённых, не настроенных общаться с врагом. Чтобы они не причинили вреда персоналу лазарета, Хаашима и других хсаши привязывали к койкам крепкими ремнями. Йахшим-хааз уже знал, что враг – хрупкое существо, куда слабее хсаши и тем загадочнее становилась та необузданная ярость и дикая сила, с какой воины в чёрных доспехах прорубали себе путь сквозь строй хафесов, держащих отчаянную оборону.
Из пяти сотен захваченных в плен, в итоге, выжила лишь половина, остальные умерли от ран, нанесённых неведомым оружием и как же Хаашим завидовал им! Потому что вскоре после того, как он смог вставать, чтобы под присмотром охраны самостоятельно дойти до уборной, в его палату пришёл невысокий человечек в чёрной униформе с фигурой кошки на плече, и вывернул мозги Хаашима наизнанку. Ничего страшнее и мучительнее он ещё не испытывал! Чужая воля, ощутимая, словно ледяные пальцы, листающие страницы его воспоминаний, вторгалась в разум снова и снова, доводя до безумия.
А безжалостное чудовище, разрывающее сознание беззащитной жертвы на части, лишь улыбалось тонкими, бледными губами и всё время задавало вопросы, смысла которых хсаши не понимал, однако образы, рождающиеся в его голове, словно бы подчинялись человеку и хсонг послушно вспоминал о том, где именно находится форт Ияхмат, с которого стартовала эскадра Йахшим-хааза уже, казалось, целую бесконечность назад, какое вооружение составляет его оборону, сколько кораблей и какого класса может противопоставить вторжению...
Он не хотел вспоминать. Пытался бороться, сохранить хоть что-то, за что мог сражаться, но в результате получал лишь новую порцию невыносимой боли. От постоянных стрессов его раны плохо заживали, воспаляясь и вновь ставя его на грань, за которой осуждающе смотрели те, кого Хаашим невольно предал. В кровавом тумане спасительного забытья их мёртвые лица становились едва различимы, но только не голоса. От него постоянно что-то требовали, спрашивали, умоляли и грозили... Изнасилованный рассудок с трудом отличал видения от реальности, сны от яви, так что Хаашим вряд ли мог сказать, что именно происходило с ним всё это время, но однажды очнувшись, он с лёгкой отстранённостью осознал, что вполне способен понимать людей, обращающихся к нему. Наверное, во время телепатических пыток, для собственного удобства, люди вложили в голову пленника знания о своём языке. Странно, но он даже не удивился этому факту. Должно быть от того, что был слишком измучен и жаждал лишь избавления от страданий.
И оно пришло в образе высокой и стройной женщины с жемчужно-белой, мягкой кожей, так констатировавшей с бронзовым загаром самого Хаашима. У его избавительницы были длинные и мягкие светлые волосы какого-то удивительно нежного золотистого оттенка и умные серые глаза под веером тёмных ресниц. Большего тогда он разглядеть не смог, потому что стерильный белоснежный свет операционной, где проводили его допросы, резал глаза, выжигая, впиваясь в мозг белыми крючьями боли, а по щекам текли постыдные горячие слёзы.
Прохладные пальцы коснулись его пылающей кожи, мягко очертили линию скул, проследили за узором чешуек-хэле... и покинули. Такая невесомая, но невозможно нежная ласка к нему, жалкому, раздавленному, распятому на операционном столе, словно лягушка, готовая к препарированию...
- Потерпи ещё немного, – эти слова, сказанные чистым, хрустальным голосом, были единственным утешением, что мужчина был согласен принять.
В памяти вновь возникло лицо смешливой девчонки-невесты, оставшейся дома. Их брачный союз был заключён три года назад, когда самому Хаашиму исполнилось двадцать девять циклов, а милой, славной Хайат – пятнадцать. Семьи очень тщательно готовились к этому событию, взвешивали каждый пункт брачного договора, по целому месяцу обсуждая условия... Гнездо Захрен было богаче и древнее Гнезда Шеахасс, но они медленно вырождались, предпочитая заключать браки внутри семьи и только после того, как сразу три кладки старших женщин почернели, повествуя о гибели младенцев, старейшина Фархас решился на вливание “новой крови”. Почему выбор пал именно на Йахшим-хааза? Счастливый случай? Роковая ошибка?
Он любил свою наречённую невесту, согласен был ждать, пока она не войдёт в пору зрелости, тайком дарил подарки и целовал украдкой, держа прямо на руках, а она трогательно краснела, обвивая тоненькими ручками его шею.
Всего этого уже никогда не будет. Ни звонкого смеха Хайат, ни брачной ночи, которую они с нетерпением ждали, а их детёныши никогда не будут бегать по нагретым солнечным теплом плитам внутреннего дворика их собственного гнезда.
Кто теперь обнимает её, сажает на колени и заплетает длинные, чёрные волосы в тонкие косички, украшая цветными бусинами? Кому она подарит свою любовь? Наверное, это будет брат Хасим, или Фарух?..
Хаашим вдруг понял, что всё ещё способен чувствовать боль. Она отозвалась в его изломанном теле огненной волной, дрожью в непослушных ногах. И в какой-то момент он с неотвратимостью осознал – всё, что произошло с ним – навсегда. Никогда не исправить и даже если каким-то чудом ему удастся вернуться на Ал-Хиссу, всё, что его ждёт там – неизбывный позор. Хсаши не простят такого, как он, проигравшего в битве, позволившего захватить себя в плен... такой мужчина не достоин звания хафеса. Его участь по возвращении – позорный столб на площади и ежедневные насмешки.
Хаашим застонал от отчаяния, с трудом разлепив спекшиеся губы. Точнее, захрипел. Надсаженное в крике горло отказывалось служить, но даже этот тихий звук привлёк внимание той, что недавно с такой лаской гладила его лицо, изуродованное шрамом, тянущимся от левого виска к уголку глаза, отчего опухшее веко не позволяло широко распахнуть левый глаз. Что ж, уродством больше или меньше – какая теперь разница? Однако женщина так не считала. Она спросила у невидимого палача, до её прихода истязавшего Хаашима:
