«Привет, Кейден, - начала Джена ровным голосом, хотя выражение ее лица свидетельствовало о ее дискомфорте перед камерой. – Спасибо за письмо. До этого у нас не было возможности по-настоящему поговорить».

Запнувшись, Джена потерла свежую царапину на лбу, и я подумал, что она выглядит чертовски усталой. Порезы на ее лице были наскоро обработаны медигелем, а зловещие шрамы на щеках, замеченные мною прежде, выделялись еще сильнее. Она провела ладонью по волосам, и, глядя на нее, – такую измученную и израненную – я чувствовал, как сердце обливается кровью. Я находился в безопасности на Цитадели, а женщина, за которой я обещал последовать на край света, продолжала борьбу без меня.

«Полагаю, ты хочешь, чтобы я объяснила тебе свои действия… или по крайней мере то, как я умудрилась вляпаться во все это и не сообщить тебе», - произнесла она и, опустив взгляд, облизнула губы. Ее голос звучал напряженно, а в интонациях угадывалось раздражение – будто одна лишь необходимость просто держать себя в руках утомляла ее. Что послужило тому причиной? Ее злость на меня или что-то иное?

«Но дело не в тебе и не в том, что произошло между нами. Я на самом деле была мертва, так что можешь оставить свои подозрения в том, что я хладнокровная стерва, и только поэтому молчала на протяжении двух лет – большую часть этого времени я провела на операционном столе «Цербера», пока они собирали меня воедино».

Мне захотелось крикнуть, что это совсем не то, о чем я думал, но на самом деле я просто не желал признаваться самому себе, что Джена была довольно близка к истине.

Когда речь заходила о ней, во мне просыпался собственнический инстинкт. Шепард почти никогда не подпускала к себе других, и то, что она позволила мне быть рядом с ней, пусть даже ненадолго, наполняло меня уверенностью, что я знаю ее лучше, чем кто-либо другой. При мысли о том, что она способна на что-то столь безумное, как исчезновение на два года и работа на «Цербер», мне показалось, что меня как будто головой окунули в ледяную воду – я воспринял это как персональное напоминание, что мне неизвестно о ней ничего, чем бы она не хотела со мной делиться. Даже сейчас, когда я знал, что Джена сделала это не по собственной воле, все это представлялось мне неправильным, однако после Горизонта я более не был уверен, почему. В чем заключалась проблема? В том, что она совершила, или в том, что я упорно отказывался признать произошедшие изменения, поверить в то, что она вернулась, разрушив образ, созданный мною за два года скорби.

«Они назвали это «Проект Лазарь». Я и сама до сих пор не понимаю, как им это удалось, но это правда. Я очнулась в будущем и обнаружила, что мир продолжил жить своей жизнью, и все ведут себя так, будто я просто обязана смириться и принять это как должное, словно я только этого и хочу и лишь на это гожусь».

Джена в раздражении нахмурилась и с горечью - будто промолчи она, и слова обожгут ей язык - продолжила: «Это тяжело, понимаешь? Тяжело находиться на корабле в окружении людей, которым, как я знаю, мне не следует доверять, особенно когда эти люди делают для меня гораздо больше, чем Альянс. Или ты решил, что я просто забыла обо всем? Последние два года для меня - не более чем мгновение, так что я помню творимые ими ужасы даже лучше, чем ты. Мне так трудно постоянно подозревать всех и вся. А еще труднее пытаться жить дальше, когда все считают меня мертвой, а те, кому я доверяла, теперь не доверяют мне».

Она посмотрела куда-то в сторону, и мне отчаянно захотелось протянуть руку через экран, коснуться ее плеча и сказать, что я сожалею. На мгновение оттолкнув эти мысли, я попытался представить, что бы чувствовал, очнувшись и обнаружив себя на ее месте. Я стал думать о том, как бы отреагировал, если бы все это произошло без моего ведома или согласия, а она обвинила бы меня в случившемся, не дав даже возможности объясниться. И пусть я все еще ненавидел «Цербер» и злился на Джену за то, что она работала с ними, но я начал понимать, почему она обратилась за помощью к террористам после того, как все остальные отвернулись от нее. Я слышал, что о ней говорил Удина. Если бы тогда я не проводил все свое время, жалея себя и упиваясь горем, то, возможно, сделал бы что-нибудь по этому поводу. Шепард никогда не была идеалисткой, никогда не являлась чьей-то пешкой. Она не стала бы возвращаться в Альянс ради одной только идеи после всего того, что они сделали.

Черт побери, я оказался таким идиотом!

«И знаешь, - продолжала Джена, все еще не глядя в камеру, - когда я наконец поняла, что и в самом деле прошло целых два года, и только с «Цербером» у меня есть шанс что-то изменить к лучшему, я подумала о тебе и о том, как ты отреагируешь на все это. И какое-то время спустя я почти убедила себя в том, что ты поймешь, хотя и знала, что этого не случится. Но ничего страшного, тебе необязательно понимать, как я уже говорила раньше. У меня лучшая во вселенной команда, пусть даже вероятность того, что мы переживем эту миссию, мизерна. Я делаю это без тебя и без Альянса, потому что это должно быть сделано».

Джена посмотрела вниз, а затем, чуть прищурившись, вновь подняла взгляд своих серьезных глаз – такое выражение появлялось на ее лице всякий раз, когда от того, что она говорила, зависели человеческие жизни.

«Послушай, - продолжила она мягко, - я не стану извиняться за то, через что тебе пришлось пройти, потому что это не моя вина – надеюсь, ты знаешь об этом. И я не буду просить прощения за то, что не связалась с тобой, потому что я пыталась. Я лишь… для меня прошло всего четыре недели. Я имею в виду, с крушения «Нормандии». Даже меньше. И я все еще…» Джена внезапно осеклась, и я так и не узнал, что она хотела сказать. Немного помолчав, она продолжила, но теперь тщательно подбирая слова, будто опасаясь сболтнуть лишнее: «Я осталась прежней. Такой же, как… раньше».

Я вынужден был слушать, как Джена говорит подобное, не имея возможности ответить, и это казалось мне пыткой. Я так, так хотел верить во все, что она рассказывала мне. Если все это правда, значит, она действительно вернулась прежней, и то, чего в последние годы я хотел более всего на свете, свершилось. Не без подводных камней, да, но в этом не было ничего страшного. На нашем пути постоянно возникали преграды. Например, тот факт, что официально я даже разговаривать с ней не имел права до тех пор, пока она не порвет с «Цербером», так как нам полагалось находиться по разные стороны баррикады. Я не знал, увижу ли ее снова – это зависит от того, вернется ли она живой со своей миссии. И я не мог позволить себе волноваться за нее, даже как за друга, так как был уверен, что во второй раз пережить ее смерть не сумею.

Будто прочтя мои мысли, Джена добавила: «Я буду осторожна. И я вернусь. Рано или поздно». Бросив взгляд в сторону, она пожала плечами и усмехнулась, отчего мое сердце пустилось вскачь. «Может быть. Не волнуйся за меня, я всегда продумываю запасные варианты».

Джена протянула руку вверх, и картинка на экране замерла. Несколько мгновений я продолжал всматриваться в изображение, сожалея, что пока у меня была такая возможность, не тратил каждую секунду на то, чтобы смотреть на нее.

Я скучал по ней. Скучал по этой ее ухмылке, заверяющей, что все будет хорошо, а на случай неудачи всегда есть план Б. Мне хотелось вновь понаблюдать за тем, как она берется за какое-то дело с уверенностью, что все обязательно пойдет по ее задумке только потому, что она этого желает. Но больше всего я скучал по возможности говорить с ней, видя, как в процессе она расслабляется и забывает о прошедшем дне, полном забот. Я хотел вернуть ту женщину, что смотрела на меня с экрана под конец записи. Ту, благодаря которой я чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете, потому что, пусть всего на мгновение, каждое ее слово и улыбка предназначались только мне.

Я подумал о ней, окруженной командой, что в любой момент грозила обернуться церберовскими агентами, преследующими свои цели. С ними она должна была снова выполнить невыполнимое, завершить миссию, которая могла стоить им их жизней. Она опять могла погибнуть, и меня опять не было рядом, чтобы спасти ее. Липкий ужас заполз в душу, внезапно стало трудно дышать.