К свертку прилагалась записка с простым сообщением: «Сделай так, чтобы мы гордились тобой», и я улыбнулась. Можете рассчитывать на это.
Надев куртку и разглядывая себя, я заметила коробочку, которую дал мне Кайден, на прикроватном столике, и на мгновение почувствовала искушение надеть кулон. Но сейчас у меня на шее висели жетоны, и в ближайшее время ничто не заменит их – да, мы выиграли битву, но не войну.
Проверив время на инструметроне, я обнаружила сообщение от Кайдена. В нем говорилось, что они скоро вернутся, и я решила встретить их. Мне хотелось первой сообщить им, что мы официально стали героями. Я двинулась к дверям, ощущая легкость во всем теле, но, покинув каюту, обнаружила обеспокоенную Саманту у лифта, и что-то тревожно сжалось внутри.
«Что-то случилось с Кайденом, - подумала я, - что-то плохое, и она боится сказать мне».
Скорее всего, он мертв.
- Трейнор? – произнесла я, тяжело сглотнув и пытаясь усмирить паранойю.
- Коммандер, - поздоровалась девушка, стараясь, чтобы ее голос звучал тепло, но ее брови по-прежнему взволнованно хмурились. – Э… простите, я знаю, вы только что вернулись, но…
«Говори же», - мысленно подогнала я ее.
- … один из жителей колонии хочет поговорить с вами.
Я удивленно посмотрела на нее, не понимая, какого черта она вообще пришла ко мне с этим. И, разумеется, теперь я ощутила себя полной идиоткой из-за того, что немедленно предположила худшее, из-за того, что ждала, когда что-то пойдет наперекосяк после нескольких великолепных дней – ведь именно так и происходило всю мою жизнь.
- Ну, так скажи ему, что я занята, - пожала я плечами, наслаждаясь скрипом кожаной куртки. – Я не могу встречаться с каждым, кому захочется моего внимания.
- Я знаю, - быстро заверила меня Саманта, - так я и поступаю обычно, но на этот раз… Она прилетела сюда, в лагерь, на одном из челноков – район, в котором она жила, мы эвакуировали одним из первых, и… э…
- Трейнор, - безэмоционально произнесла я, желая поскорее закончить с ней и двинуться дальше.
- Она говорит, что она – ваша мать, - протараторила девушка. Мне показалось, что мое лицо онемело, ноги налились свинцом, а дыхание перехватило. – Вот почему… вот почему я пришла к вам.
- Это чушь, - взяв себя в руки, проговорила я, стараясь побороть внезапно нахлынувшую тошноту. – Моя мать мертва. Умерла, когда я была ребенком, а это просто какая-то женщина, надеющаяся обманом добиться каких-то своих целей. Скажи ей, что она больная на голову стерва, раз пытается добраться до меня таким образом.
- Ну… - Трейнор облизнула губы и принялась теребить пальцы, словно ощущала себя крайне неуютно. Глядя на нее, и я начала чувствовать беспокойство, пожалев, что пренебрегла завтраком. – Дело в том, что я не уверена в этом. В том, что она мертва. Я знаю, что в вашем личном деле не указано ни одного живого родственника, но… она настаивала и не желала уходить, так что я велела отвести ее в главное здание и попросила СУЗИ провести сканирование ее ДНК, чтобы установить личность, и… Кажется, это действительно она. Вероятно, она. Ваша мать. То есть это может быть случайность или ошибка, в конце концов, способы повлиять на результат теста существуют, но… я решила все же сообщить вам на всякий случай. Я не сказала больше никому. Никто, кроме меня, не в курсе.
Глубоко вздохнув, я заставила себя выглядеть спокойной и незаинтересованной.
- И где она сейчас? В главном здании?
- Да, - кивнула Саманта, наконец-то немного расслабившись, - она в комнате для допросов – мне показалось, это самый уединенный уголок. Охрана ждет наших распоряжений – либо моего, либо вашего, и они не знают, в чем дело. Женщина сказала, что ее зовут Изабель Харпер, и анализ ДНК подтвердил это, хотя помимо имени на нее практически нет никакой информации. Вы знаете ее?
- Нет, - солгала я, пряча руки в карманы, чтобы Саманта не заметила, как они дрожат, - не знаю.
Я так давно не слышала этого имени. Судя по всему, она снова стала пользоваться той же фамилией, которую передала мне – той, которую я писала в школьных тетрадях, когда все же приходила туда, с грязными волосами в грязной одежде, придумывая оправдания и учась лгать, чтобы скрыть бесчисленные пороки моей матери. Когда это имя произнесла Трейнор – невинно, по незнанию – давно позабытые воспоминания вдруг всплыли на поверхность, причиняя буквально физическую боль.
Верность – довольно странная штука для ребенка. Ты так мало понимаешь жизнь. Ты жаждешь любви, цепляешься за то, что имеешь, говоришь себе, что это стоит по крайней мере чего-то, потому что слишком юн, чтобы принять простую и разрушительную истину: это отравляет, разрушает тебя изнутри. Позже, оглядываясь назад, ты спрашиваешь себя, какого черта не сбежал, как только научился ходить, почему думал, что кто-то достоен твоей любви или твоих слез, когда все, что ты получал взамен – это боль?
Хотя, может быть, дело лишь во мне.
- Если хотите, - осторожно продолжила Трейнор, - я могу спровадить ее – это нетрудно. Я просто… подумала, что вы должны знать.
Я расправила плечи. С одной стороны, мне хотелось позабыть это имя и никогда, никогда не видеть ее, притвориться, что она не существует; с другой стороны, мне было тридцать два года, и те дни остались далеко позади. Я многого добилась и по крайней мере могла показать ей, что сделала, бросить это ей в лицо и потребовать, чтобы она признала мои достижения.
Она моя мать. Наверняка она любила меня… когда-то.
Я даже не знала, она ли это на самом деле. Может быть, моя мать действительно мертва, а это всего лишь самозванка.
- Все нормально, - проговорила я. – Я встречусь с ней и выясню, какого черта она выдает себя за мертвую женщину. Но никому больше не говори – я не хочу, чтобы они подумали… ты понимаешь.
Трейнор поспешно кивнула, и я вдруг поняла, что она куда умнее, чем кажется на первый взгляд, и наверняка не поверила ни единому моему слову. Стиснув зубы от унижения, я последовала за ней на улицу и до расположенного неподалеку здания. Каждый солдат, мимо которого мы проходили, салютовал мне, и я отвечала кратким кивком, находя странное утешение в воспоминании о моих наградах, вышитых на воротнике куртки. Подобное отношение ко мне позволило вернуть утраченное самообладание, и я вошла в здание, как коммандер Альянса и агент N7, а не отчаянная и напуганная маленькая девочка, которой когда-то была. Ничто не могло повредить мне на поле боя, и уж тем более ничто не повредит мне здесь.
Уже находясь перед дверью в комнату для допросов, я на мгновение остановилась. Я намеревалась поглубже запрятать свои чувства, войти с невероятно важным видом и вести себя точно так же, как и на любом другом совещании с раздражающим меня индивидом; показать ей, что я сумела встать на ноги после всего, что она сделала. Но сбоку от двери я заметила экран, который подсоединялся к камере, висевшей под потолком находящегося передо мной помещения, и… не знаю, почему просто не зашла. Может быть, я искала оправдание, чтобы хоть чуть-чуть отложить эту встречу. Бессознательно я убрала руку с ручки двери и нажала на кнопку внизу экрана, включая его.
Я едва не задохнулась от нахлынувших на меня эмоций, когда в глядящей в объектив камеры женщине на самом деле узнала свою мать. Она до сих пор была красивой с ее гривой волнистых черных волос и точеными чертами, однако для меня ее лицо ассоциировалось только с криками, бьющейся посудой, стуком в стены от соседей и захлопывающимися дверьми; я помнила ее рыдающей посреди ночи и несущей бред в полузабытьи с затуманенными наркотиками глазами. Глядя на нее сейчас, равно как и тогда, вы бы никогда не поверили, что она настолько бессердечна, настолько безумна.
Горло перехватило, внутри поднималось незнакомое жгущее чувство.
Я помнила, как укутывала ее в одеяло, когда ей не удавалось добраться до кровати. Мне казалось, что это заставит ее любить меня так же, как я любила ее.
Я думала, что если буду любить ее достаточно сильно, все снова станет так, как было, пока я не подросла.
