– Что конкретно вам непонятно? – холодно спросил голос.

– Ничего не понятно. Вашим сотрудникам стало плохо. Мы вызвали скорую помощь, их увезли, – развел руками Кицум. – Они выбрались из капсул самостоятельно!

– Вырвав крепления и сломав защелки замков изнутри? На пластике глубокие царапины от ногтей! Как должен быть напуган человек, чтобы проделать подобное? – громко хлопнуло по столу папкой или просто ладонью.

– Некоторые нервничают даже на детских качелях, – хмыкнул он равнодушно. – Подобные риски указаны в типовом договоре. Пятый раздел, пункт тринадцатый и сорок четвертый. Клиенты на нем очень настаивали. Это было их выбором.

– Что именно они выбрали?

– Самый жесткий и дорогой вариант – «Забвение». Непревзойденная яркость ощущений, максимальный болевой порог. А ведь как я их отговаривал… – печально покачал головой Кицум. – Знаете, в «Годзилле» очень натуралистичные сцены.

– Вы лжете! – реостат подкрутили, и свет стал ярче. Казалось, еще чуть-чуть, и в камере зажгут солнце. – Есть запись вашего последнего разговора. Статс-советник ясно и четко попросил вас об «Осознанном сновидении». Кроме того, упомянул и о проблемах с сердцем.

– Он так сказал? Немудрено. Нарушение кровообращения вызывает причудливые галлюцинации.

Нет, это невыносимо! Чертова лампа будто прожгла дырку в черепе и принялась уже за спинку стула. Кицум почти физически ощущал запах дыма. Будь он религиозным, то решил бы, что под убийцей горит земля. Ну, или пахнет кипящим маслом в адском котле, который для него готовят черти.

Но директор не верил ни в ад, ни в богов, а лишь в абсолютную истину непостоянства. Вот оно никогда не подводит – обед в собственном кабинете, а ужин в сырой камере. Было глупо надеяться, что эта забава сойдет с рук, но в тот момент ему показалось, что она того стоила. Рано или поздно всё равно все умрут. Зато как Печёнкин визжал, сколько получено удовольствия!

– Камера не записывает галлюцинации. Вам не повезло. Один из глаз у Агафоновой был заменен имплантатом. Запись велась круглосуточно. Там нашлись очень любопытные съемки, – мерзко хихикнули где-то за лампой.

– Вы не имели права! Это приватная информация! – запротестовал Кицум, быстро оценив безвыходность ситуации. – Откуда её показания? Мне сказали, что девушка лежит в психушке.

– Вот поэтому мы и смогли извлечь эти файлы. Агафонову временно признали недееспособной. Надеюсь, она поправится. Но ее психическая инвалидность уже не самая большая проблема. Всё гораздо серьезнее. Статс-советник Печёнкин умер в больнице от сердечного приступа. Записи доказывают, что вы могли вызвать его преднамеренно.

– Как? Залезть в Годзиллу? Она не моего размера! – нервно отшутился Кицум, хрустнув костяшками пальцев.

– Именно. Так вы и сделали! – ему сунули под нос стикеры с капсулы.

– Я? Да вы с ума сошли! Таких технологий не существует!

– Значит, существуют. Кое-какие материалы мы уже нашли. Суд разрешил их исследовать, чем сейчас и занимаются наши ученые, – злорадно ухмыльнулись за лампой.

– Не думаю, что они разберутся, – по-детски беззаботно улыбнулся Кицум, как только понял, что от него нужно. – Я работал интуитивно. В моих расчетах нет логико-математического аппарата.

– Ну почему же? Вы очень умны, господин злобный псих. Ваши разработки по-хорошему удивили. Возможно, за них человечество будет даже признательно. Но не вам, а одному из наших сотрудников. Наверху думают над именем нового исследовательского центра. Вероятно, его назовут в честь Печёнкина.

– Спасибо. Очень лестно, – скривился директор, оценив иронию. – Но одних записей вашим яйцеголовым будет мало. Всё самое важное в моей голове. Я бы посоветовал ее очень беречь.

– Вот поэтому я с ней еще разговариваю, – неожиданно мягко произнес голос. – Знаете, «непредумышленное убийство» легко заменить на более тяжкую статью. Но если будете сотрудничать, оставим как есть.

– Адвокат сказал, что мне грозит пятнадцать лет тюрьмы. А за умышленное убийство тот же срок, но на каторге. Разница не такая большая, – хмыкнул Кицум.

– Поверьте, она хорошо чувствуется. Кроме того, мы попросим, чтобы вы провели весь срок в стазисе. Несколько лет беспамятства намного лучше рабства на урановых рудниках. Думаю, наслышаны о том, что там происходит?

– Не было причин интересоваться… – буркнул директор, нервно барабаня по столу пальцами.

– Теперь они есть, – со значением заявил следователь и наконец выключил лампу.

Огненные всполохи еще плясали в глазах, но Кицум оценил жест по достоинству. В комфортной полутьме думалось намного яснее.

– Заключенным на каторге перерезают ахиллово сухожилие. Они гниют заживо и возят тележки с рудой на карачках. Вечная тьма, скудный паек и сексуальное насилие среди таких же отбросов. Вы ведь не хотите столь незавидной участи, верно? – нехорошо хихикнул следователь, но его глаза не смеялись.

– Ладно, что от меня надо? – сдался Кицум, решив более не упрямиться и упростить ситуацию. Он не верил страшным сказкам, но проверять на себе их правдивость было бы глупо.

– Ключи шифрования. Полный доступ к документации. Мы устроим несколько встреч-консультаций с нашими инженерами, – с облегчением выдохнул дознаватель. – Но для начала хотелось бы кое-что уточнить.

– Так спрашивайте, – милостиво позволил Кицум, расслабленно закрывая глаза. Перед ними до сих пор плавали неприятные рыжие пятна. Должно быть, религиозные фанатики всё перепутали. Свет ужасен и безжалостен. По сравнению с ним тьма выглядела истинным благословением.

– К сожалению, глаз-камера Агафоновой не смогла зафиксировать то, что пострадавшая видела в капсуле. Но у нас есть протокол первичного обследования. Психиатры записали, что больная бредит жуткими сценами: «Годзилла заставил ее отрезать у Печёнкина гениталии. А потом съесть их у него на глазах», – в тоне следователя отчетливо прозвучали нотки восхищения. – Вы серьезно? Так всё и было?

– Вы меня не подловите. Я не стану свидетельствовать против себя.

– Ладно, – понимающе кивнул тот. – Тогда хотя бы общие принципы. Итак, зритель покупает билет на роль одного из персонажей, а вы воплощаетесь в монстра или злодея. Но мы не нашли ни трехмерных моделей, ни текстур. Никакой графической оболочки! Это не фильм, но и не игра! И откуда в событиях появляется «люфт»? Как, черт возьми, там всё происходит?

– Это непросто объяснить, – согласился Кицум. – Мой зритель не играет. Он рождается и живет в измерении, где я предварительно подготовил для него тело и все необходимые обстоятельства.

– Постойте, но в других кинотеатрах сцены просчитаны заранее, а их объекты жестко зафиксированы. Зритель едет в своем персонаже точно в вагоне по рельсам. О каком измерении вы вообще говорите?

– О боже… вы даже не добрались до механизма «проката», – ядовито заключил Кицум. – Мои капсулы не проигрывают записанный на жесткий диск фильм, как это делают все остальные. Созданные миражи реальны так же, как эта камера. Вот смотрите: ее кто-то построил, покрасил стены, поставил стол и стул, нанял охрану. И только после этого сюда любезно пригласили меня. Вот это и есть ваш «фильм», в который мне насильно вручили билеты.

– Ничего не понял! Объяснитесь! – потряс головой следователь, торопливо записывая.

– Понимаете, человеческий мозг не содержит в себе ни памяти, ни знаний. Всё это существует как особые поля в «изнанке» реальности. Мы настраиваемся на них так же, как радиоприемник ловит волну. Разумеется, «поймать» в этом эфире свою память проще, чем чужую, но при должной «настройке» и это возможно. Так и объясняется телепатия, гадания, предсказания и прочая «экстрасенсорика». К примеру, сны мы видим в наших индивидуальных полях.

– Хм… Звучит слишком фантастично, – недоверчиво хмыкнул следователь. – Чем это можно доказать? Откуда знать, что вы опять не врете?

– Предположение, что люди по умолчанию не говорят правду, разрушило бы весь процесс коммуникации. Мои миры и есть доказательство. И в них я пускаю только за деньги, – усмехнулся Кицум.