Остальные члены команды тоже воспряли духом, но больше всего радовалась Улыбашка. Тошнота возвращалась к ней стабильно раз в неделю, и Каю приходилось подлечивать упорную гномиху, никак не желавшую выздоравливать окончательно. Чем ближе они подходили к Аластару, тем больше воодушевлялась гномиха, и тем вкуснее становилась ее стряпня, которую теперь уже дружно жевала вся команда, включая даже корабельного кока Вакиту, ворчливо вынужденного признать, что «коротышка свое дело знает». К тому же, те из матросов, что не были заняты работой по судну, которой здесь, в спокойных прибрежных водах стало меньше, засели рыбачить по правому борту судна, а к ним присоединился и Кай, в громадных руках которого толстая бамбуковая удочка казалась едва ли не тростинкой. Дельта Тонила буквально кишела рыбой, и их рацион разнообразили жирные острогребни, больше похожие по вкусу на мясо, мелкие крохотные колючки, которых Улыбашка варила целиком в густом сладком соусе, и наваристый суп из чего-то, что матросы называли дагарией. На вкус Рады, последняя рыба больше смахивала на змею или ящерицу, но вслух она этого говорить не стала, чтобы не пугать Лиару.
Теперь они ни на миг не отходили друг от друга, стоя рядом у борта и разглядывая густую травяную поросль, почти что касаясь локтями друг друга. Взгляд Лиары день ото дня становился все более задумчивым, более тянущим, более глубоким, и все дольше задерживался на Раде. Теперь она уже не спешила отвести глаза, как только их взгляды встречались, теперь она смотрела, подолгу, словно пила ее глазами, смотрела без конца куда-то в самую глубь Рады, и от этого одновременно было так хорошо и так щемило в груди, что Рада буквально задыхалась. И эти взгляды становились все более неприкрытыми, все более значимыми для них обеих, полными смысла. А вместе с этим росла и неуверенность в груди Рады, неуверенность и желание, сражающиеся насмерть прямо за ее ребрами.
Ей в любом случае нужен был совет, совет кого-нибудь опытного в таких делах, чтобы точно не сделать какой-нибудь глупости, которая отпугнет или причинит боль Лиаре. У той-то точно опыта в таких делах не было, а сама Рада не могла назвать то, что с ней происходило, чем-то достаточно значимым, чтобы вынести из него урок. А это означало, что ей все равно придется советоваться. Но с кем? Как?
В Аластаре они собирались пересесть на речной корабль, который повезет их вверх по реке, в сторону Речного Дома, где они и причалят, в единственном порту, доступном для людей. Что-то подсказывало Раде, что в порту бессмертных никаких шлюх она не найдет, а если попробует задать кому-нибудь вопрос о местонахождении борделя, ее запросто могут и прикопать в густых зарослях болотной травки. Это означало, что последний шанс узнать что-либо перед тем, как все может произойти, у нее был в Аластаре. Но в Аластаре они собирались задержаться всего на пару часов, пока Алеор договорится с капитаном речного судна, а их вещи перегрузят на другой борт. Да и вряд ли кто отпустит ее в одиночку бродить по городу в поисках борделя. В прошлый раз, когда она удрала одна, ее захватил Сагаир, а это означало, что Алеор даже слушать ничего не захочет, если она заикнется о том, что хочет погулять. И так было нехорошо, и так было плохо, и Раду раздирали сомнения, не давая ей нормально спать по ночам и заставляя вздрагивать каждый раз, как ее рук касались пальцы Лиары.
А пальцы касались. Оторваться от нее было невозможно, это было выше сил Рады. Когда они стояли рядом у борта, едва-едва касаясь друг друга плечами, когда они сидели и обедали вместе с командой, сидели так близко, что бедром Рада чувствовала тепло бедра Лиары, когда они вместе спускались на нижнюю палубу, и Рада подсаживала Лиару в ее чересчур высоко подвешенный для нее гамак, всегда было прикосновение, хотя бы одно, пусть даже и самое легкое и незаметное, но обжигающее, как огонь. Рада готова была отрубить себе руки, которые тянулись сами, сами, против ее собственной воли, но не могла этого сделать. Она просто физически была не в состоянии не дотрагиваться до Лиары, и с каждым днем этих касаний становилось все больше. Ладони всегда ложились на планширь так близко, почти вплотную друг к другу, рука сама тянулась поддержать искорку, когда та начинала спускаться по крутым ступеням трапа на нижнюю палубу. А иногда корабль качало на волнах, и тогда Рада сама двигалась к ней, приобнимала ее за талию, слегка-слегка, чтобы та не упала, и сразу же отдергивала руку, словно обжегшись. Проклятье, хоть себе не ври! Не сразу! И да, не сразу.
С каждым днем проклятая рука задерживалась на талии девушки на миг дольше, отчаянно, всей кожей, каждой порой впитывая ее тепло и ощущение ее тела под ладонью. Каждый день рука ложилась все ближе к ее ладошке, и Рада даже на заметила, как в один прекрасный день ее пальцы начали робкий мягкий танец на ладони Лиары. Они стояли у борта, напряженные, словно готовые сорваться прочь при любом звуке перепуганные до смерти лани, и пальцы Рады, едва касаясь, тихо-тихо гладили тыльную сторону запястья Лиары. Они не смотрели друг на друга, замерев в этом бесконечно напряженном миге и наслаждаясь. Они дышали золотом, став одним целым, став одной грудью, раздувающейся от каждого вздоха.
И это тоже была игра, мучительная, странная, игра, которой Рада раньше никогда не знала. После того первого касания что-то изменилось. Теперь уже Лиара вставала сама на дюйм ближе к ней, каждый раз, когда они оказывались рядом. Теперь она словно невзначай накрывала ее руку своей или поворачивалась так, чтобы спиной касаться груди Рады. И вслед за руками пришли объятия.
Это было невыносимо, и Рада горела, задыхаясь, забывая обо всем и понимая, что не может это остановить. Да даже если бы ее по рукам и ногам связали, даже если бы от этого зависела вся ее жизнь, она не смогла бы этого остановить. Неумолимая воля сильнее всех крохотных чаяний и надежд людей, неистовая сила толкала ее вперед, что-то, что рождалось глубоко внутри ее грудной клетки и раскрывалось наружу яростным вихрем, сметающим все. Рада хотела ее, хотела ее всю, без остатка, и не могла ни на миг оторваться от нее или хотя бы вспомнить, как это – думать.
Теперь уже они не просто касались друг друга. Теперь они стояли у борта вместе, и Рада обнимала Лиару со спины, окружив ее кольцом своих ладоней. Искорка жмурилась, откидывая голову назад и мягко поглаживая кончиками пальцев руки Рады, обвитые вокруг ее плеч. Они смотрели друг другу в глаза невыносимо долго, не мигая, они плавились и тонули в горячем меде собственных сердец, и губы Лиары были так близко, были такими сладкими, такими манящими, а голова кружилась, и предательские ноги все время подкашивались, грозя свалить ее на палубу. Раде всегда казалось, что уж она-то достаточно велика, достаточно сильна, чтобы свалить ее с ног было невозможно. А эта девочка не делала ничего, она просто смотрела, и силы утекали прочь, сметенные немыслимым вихрем огня, в котором вся ее душа выгорала до крохотной дрожащей золотой нити, и имя той нити было – Лиара.
На окружающих их матросов им было плевать, хоть в первое время их понимающие ухмыляющиеся взгляды и жгли лопатки Рады. Только гораздо сильнее их жег раскаленный штырь, который все ворочали и ворочали в ране туда-сюда, не давая ни вздохнуть, ни двинуться. И чем больше его ворочали, тем сильнее становилось это могучее золото, этот лесной пожар во всем ее теле, и она плавилась как свеча у разверстого зева печи, растекалась в одно целое с Лиарой. Иногда ей казалось, что нет уже никакой разницы между их телами, казалось, что она почти чувствует собственные руки, обнимающие Лиару так, словно была ею самой. Иногда ей казалось, что сердце Лиары вязко и тяжело бухает в груди рядом с ее собственным сердцем, что они то сливаются в одно, то вновь разливаются прочь, то просто бьются рядом, отчего грудная клетка ходила ходуном. Рада не знала, где грань всего этого, и где все это кончится, и в какой момент градус напряжения станет таким сильным, что она не сможет больше держать себя в руках. Но только этот момент приближался, ровно с той же скоростью, с которой они плыли к Аластару.
