Золотая анфилада комнат, тянущихся вдоль всего особняка, была освещена тусклым светом масляных ламп и светильников. Дневной свет был еще слишком серым и слабеньким для того, чтобы гасить лампы, а потому на резном золоте, дорогой поделочной кости, мраморе и полудрагоценных минералах играли отблески пламени. Тяжелые бархатные шторы свисали из-под самых потолков, таких высоких, что два человека встали бы друг другу на плечи и все равно не дотянулись; на постаментах у стен стояли драгоценные вазы из тончайшего фарфора, что привозили с далекого юга; бархат и шелк покрывали стены, мерцая загадочным рисунком объемной структуры ткани, какого так сложно, долго и дорого было добиться. Дом Тан’Элиан был одним из самых богатых домов Мелонии, и множество еще неоперившихся куриц рыдало в шесть ручьев, когда Ленар Тан’Элиан предложил руку и сердце не слишком-то родовитой и давно всем намозолившей глаза эльфийке, а не им. Сама же Рада чувствовала себя так, словно продает свою свободу в обмен на золотую клетку. Вот только другого выхода тогда, долгие четырнадцать лет назад, у нее просто не было.
Сапоги гулко стучали по наборным паркетам из десятков пород дорогого привозного дерева, и Рада недовольно кривилась при каждом шаге. Красться здесь было просто невозможно, а ее походка всегда оставляла желать лучшего, как бы ни пытались при дворе ее приучить к чему-то иному. Ее ноги привыкли к грязи по колено и стременам, к полупроходимым горным тропам, на которых приходилось скакать, словно козел, цепляясь за утесы когтями на ногах прямо сквозь сапоги, к весенне-осенней распутице и льду, намертво сковывающему многовековую грязь того, что в Северных Провинциях называлось высокопарным словом «дороги». К чему угодно, только не к наборным паркетам, представляющим собой произведения искусства, которые дважды в день регулярно натирали молодые служанки, подняв к небесам свою лучшую часть и причитая о своей тяжелой участи.
В такой ранний час эти стервятники уже не спали, и это тоже не приводило ее в доброе расположение духа. Порой Раде казалось, что в этом проклятущем городе никто не делает вообще ничего, а потому и спать им просто не хочется. С видом крайне занятым и важным мимо нее по коридору прошел толстый Смотритель Света, глубоко поклонившись и едва не метя жидкой бороденкой пол. Смотритель Света, Боги! Этот бездельник всего лишь два раза в день наблюдал за тем, как еще с десяток точно таких же дармоедов зажигают и гасят все свечи во дворце. В нишах у стен, где хранился бесценный фарфор и миловидные статуи, молодые девчушки, украдкой позевывая, делали вид, что сметают пыль маленькими перьевыми щеточками. Еще издали заслышав тяжелую поступь Рады, они принимались с демонстративным усердием натирать тряпицей какое-нибудь невидимое пятно на золотой пилястре, а как только она уходила, снова приваливались к стене спиной и начинали дремать. Даже конюхи в этом поганом поместье, треклятые конюхи, которые должны были делать хоть что-то, имели заместителей конюшат, едва шевелившихся и ленивых до невозможности. Один из них, детина лет восемнадцати, весил больше Рады в два раза, и за его объемистым животом можно было спрятать чистокровного лонтронского жеребца, принадлежавшего Ленару. А возможно, еще и пару пони в придачу. Она вообще не понимала, каким таким чудесным образом получается, что стойла чистые и лошади не болеют, хотя грумы целыми днями прохлаждались во дворе, коротая время за бессмысленными разговорами ни о чем и лузганьем семечек.
Грозар, если и есть на свете милость твоя, то пусть все это одним куском провалится прямо под землю. А если нет, то ты уж все равно постарайся, ладно? Ее учили, что так думать не слишком-то хорошо: якобы Молодые Боги слушают думы смертных и исполняют все их желания не совсем тем образом, как им хотелось бы. Однако Рада смертной не была, а это запросто могло означать, что Грозар вообще не слушал ее, ну или слушал через раз. И сейчас она не была уверена в том, чего ей больше хочется: чтобы он не услышал ни слова, или наоборот – расслышал все.
Мир, который окружал ее здесь, был таким наигранным, таким лживым и фальшивым, что иногда Рада от души не понимала, что же она все-таки здесь делает. Это началось уже очень давно, буквально с самого ее рождения, и никак не собиралось кончаться. Или хотя бы превращаться во что-то более-менее удобоваримое. Единственным светлым пятном за все это время была ее восьмилетняя ссылка в Северные Провинции, которая должна была стать наказанием за то, чего она не совершала, и всем это было прекрасно известно. Однако стала она лучшим временем в ее жизни, наполненным каким-никаким, но все-таки смыслом. И теперь ее милостиво «простили», разрешив (что примерно равнялось термину «приказав») вернуться ко двору, и вот это уже было самое настоящее наказание, от которого выть хотелось.
В Северных Провинциях все было просто как дважды два. Расположенные на берегу Северного Моря, отделенные ото всей остальной Мелонии горами, Провинции эти были почти что сами по себе: то ли торговые порты государства, имеющего выход к морю, то ли притоны для пиратов, облюбовавших их едва ли не со времен Первой Войны с Кроном. В сущности, они представляли собой несколько десятков больших и маленьких поселений по береговой линии, достаточно богатых для того, чтобы содержать собственные наемные роты, однако недостаточно – чтобы окончательно отделиться от внутренней Мелонии и вести собственную политику. Восстания в них происходили с завидной регулярностью, примерно каждые три года, и заканчивались всегда одинаково: королевская армия прибывала на место, вешала зачинщиков, отгоняла от берега пугливых, будто крикливые бакланы, пиратов, сжигала пару сараев с рыбой, чтобы неповадно было и впредь, а потом героически удалялась в закат, блистая ослепительно-начищенными доспехами без единой зазубрины от вражеского меча. За три последующих года деревни налавливали впрок рыбы, набивали карманы, а потом какой-нибудь очередной особенно крикливый паренек вновь провозглашал независимость и отделение, и все повторялось по кругу.
В год, когда Рада и напоролась на неприятности с королем, случилось нечто более серьезное. Самым расчудесным образом целых девять городков поморов объединились в единую коалицию, умудрившись не только не переругаться друг с другом, но даже выдвинуть собственного лидера и единую армию. Лорд Северных Провинций, чье звание являлось скорее номинальным, чем сколько-нибудь весомым, только заслышав об этом, запаковал свои вещички и уехал в Латр, от греха подальше. От него весть о новом восстании и дошла до молодого Маркарда Тан’Ганда, только-только занявшего королевский трон. А пока в столице решали, что же делать, две трети Северных Провинций попали под контроль повстанцев, и ситуация накалилась до предела. Тогда-то пара предприимчивых молодых лордов и соорудила против Рады маленький заговор, в результате которого она возглавила состоящий из пяти сотен зеленых выпускников Академий отряд, гордо именуемый армией, и во главе этой «армии» и выступила на север, чтобы вернуть расположение трона и привести к руке Северные Провинции. Или сгинуть, как, собственно, и планировали ее недоброжелатели.
В результате все оказалось не так просто, как все они считали. Из своих новобранцев Рада быстро соорудила вполне себе боеспособную армию, а благодаря большому количеству золота и посулов сумела убедить оставшуюся лояльной треть Северных Провинций поддержать короля. Уже к концу первого года ее отряд вырос до полутора тысяч человек, а на побережье были освобождены целых три крупных города, оказывающих наибольшую материальную поддержку повстанцам. С пиратами тоже договориться оказалось достаточно легко: им было плевать, за кого воевать, их верность измерялась лишь в денежном эквиваленте, а корона предлагала больше повстанцев. Кампания, что должна была стать разгромной и закончиться почетными похоронами Рады, длилась всего два с половиной сезона, и в результате всех повстанцев перевешали, а сама Рада должна была возвратиться домой с триумфом. Вот только это не слишком-то укладывалось в планы ее недоброжелателей, и потому она застряла на севере еще на пять с половиной лет.
