Алеор медленно повернул голову и взглянул на нее. Кожа на его лице была мертвенно бледной, бескровные губы все-таки растянулись в слабой улыбке:
- Приветствую, дражайшая! По твоей довольной роже и отсутствию веревок на руках я делаю вывод, что мы даже выжили и на свободе.
- Ты совершенно прав, друг мой, - в тон ему ответила Рада, запуская руку за пазуху и выуживая оттуда трубку. - Мы живы, мы на корабле Равенны, и мы плывем в Аластар.
- А Сагаир? – в голосе Алеора послышалось напряжение, а глаза вмиг стали ледяными.
- Сбежал, - отозвалась Рада, и эльф со стоном откинулся на кровать. Его кулак сжался и в бессильной ярости ударил по простыни. Рада скептически оглядела это, набивая трубочку. – Да не переживай ты так! Этот – как заноза в заднице, рано или поздно все равно нас найдет, и ты успеешь еще разок помять ему бока.
- Я ждал этого шанса полторы тысячи лет. И упустил его. – Голос Алеора звучал глухо, часто моргая, он смотрел в потолок.
- Упустил этот, не упустишь следующий, - постаралась подбодрить его Рада. – Поверь мне, этот гаденыш все равно вернется, ему теперь просто некуда деваться, как бежать за нами, как собака.
- Почему? – с невольным интересом взглянул на нее Алеор.
- Потому что мы смогли дать ему отпор. А еще потому, что теперь я знаю правду о себе. Он рассказал мне все, думая, что я в его руках и уж точно никуда не сбегу. Вот только придурок он редкостный, как выяснилось. – Рада хмыкнула. В глазах Алеора загорелся искренний интерес, а это означало, что на поправку он пойдет гораздо быстрее.
- Что за правда? – настороженно спросил эльф, пристально разглядывая ее.
- Правда в том, что я твоя сестра, - просто сказала она, посмеиваясь и глядя ему в глаза. – Что из близнецов, которых родила наша мать, погиб только один, а вторую – меня, - Сагаир украл и спрятал от тебя. А потом разбудил, когда ты уже не мог ничего заподозрить. Так что мы с тобой, Алеорушка, наследники Ирантира и Дети Солнца, в прямом смысле уж точно, а в переносном – покажет время. Вот так.
Некоторое время Алеор молча смотрел на нее, переваривая все сказанное, затем вдруг громко фыркнул и проговорил:
- У тебя есть выпить? И трубка бы не помешала. Я валяюсь здесь уже… сколько я здесь валяюсь?
- Неделю, - подсказала Рада.
- Неделю, - со вздохом повторил эльф. – Сколько времени потрачено даром! А ведь все это время я мог бы тянуть южное латайское и рисовать кровью Сагаира герб Лесного Дома на парусах «Блудницы».
- У меня есть только пойло из Северных Провинций, которое дал мне Гардан, - пожала плечами Рада, протягивая ему флягу. – А что касается твоих художеств, то вряд ли бы их здесь хоть кто-нибудь оценил. Равенна трясется над своим кораблем, как жрица над кадилом, даже несмотря на то, что скоро ей придется его отдавать.
- Ладно, давай сюда свое пойло. Сойдет.
Алеор поморщился, привставая, бросил взгляд на свое плечо и скривился:
- И кто это такой одаренный вышивал на мне крестиком?
- Как умела, так и вышила, - буркнула Рада.
- И что ты пыталась изобразить? – усмехнулся эльф, держа в руках открытую флягу с ромом и иронично глядя на нее. – Пейзаж с синицами?
- Пей давай, - помрачнела Рада, чувствуя, что, наверное, чересчур рано порадовалась его приходу в себя.
Мог бы и еще недельку полежать без чувств, а то и до самого Аластара. Никому уж точно от этого плохо бы не было. Проклятый древолюб!
========== Глава 49. Нехоженые тропы ==========
Корабль разрезал своим широким носом волны, подчиняясь воле восточных ветров и двигаясь гораздо быстрее, чем они плыли сюда. Это казалось Лиаре очередной прихотью любящих шутить над смертными Марн, и она порой горько качала головой. Если бы так же быстро они плыли на восток, то и Раду выручили бы раньше. Впрочем, рассуждать о замыслах правящих в небесной выси Марн, что плели судьбы всего живого, было чревато бедами и напастями, а потому Лиара гнала прочь такие мысли. Теперь Рада была с ней, теперь все было хорошо, и остальное не имело значения.
Громадное облегчение от схлынувшего прочь напряжения теперь было ее постоянным спутником, медленно затухая день ото дня. Грезы смыли прочь всю ее тревогу, всю ее усталость и невыносимое стремление вслед за Радой, и Лиаре осталось лишь золотое сияние в каждой клетке ее тела, теплый покой, какой бывает, когда слишком долго бежишь на пределе сил, а потом останавливаешься и успокаиваешься с чувством выполненного долга. Все это время она была напряженно звенящей, натянутой до предела струной, и теперь наслаждалась буквально каждым мигом тишины, каждой секундой путешествия, сумев, наконец, оценить красоту раскинувшейся вокруг них и принявшей в себя стихии.
Погода стояла совсем осенняя. Низкие облака плыли почти что над самой водой, и стальные недовольные волны подпрыгивали снизу, словно звери, пытаясь ухватить их подбрюшья белоснежными лапами пены. Порой накрапывал мелкий серый дождь, и тогда воздух становился влажным, таким мокрым, что его почти что можно было выжимать, а горизонт расплывался, таял в сером мареве, и казалось, будто корабль плывет сквозь густой серый туман. Иногда резкие порывы восточного ветра разгоняли прочь мокрую морось, тучи недовольно поднимались повыше, теряя в весе и становясь чуть светлее, и тогда корабль мчался по волнам будто бешеный, взлетая вверх-вниз и разбрасывая во все стороны тучи брызг. В такие моменты становилось совсем холодно, и Лиара поплотнее заворачивалась в теплый шерстяной плед, что выдала ей Улыбашка, или уходила в трюм, где в своем гамаке дремала в непогоду Рада.
Все реже они собирались на палубе по вечерам возле никогда не гаснущего фонаря, чтобы разделить чарку рома и поделиться друг с другом песнями из дальних краев. Лиара берегла свою арфу от потоков дождя и сырости, а в холодную погоду пальцы сводило так, что перебирать тонкие струны было просто невозможно. Осень уверенно входила в свои права, выгоняя из воздуха последние остатки тепла, грозясь скорыми снегопадами, пробираясь за шиворот и рукава ледяными пальцами пронзительных ветров.
Только Лиаре не было холодно сейчас, и осень, что вздувала беспокойное море и швыряла его волны к таким же недовольным серым тучам, стала для нее самой желанной, самой драгоценной и волшебной порой за всю ее жизнь.
Между ними с Радой происходило что-то такое заветное, такое сокровенное, что Лиара даже самой себе боялась вслух признаться в том, что это. Ничего не было сказано напрямую, ни одного слова не прозвучало, однако тонкие невидимые нити туго сплели их, связали, стянули, словно они стояли где-то в теплой полутьме, неотрывно глядя друг другу в глаза и ни на что больше в этом мире не обращая внимания. И не было больше никого, кроме них двоих.
С того самого первого разговора, который так грубо и неожиданно прервала Улыбашка, прошло уже больше недели, а это чудо не прекращалось, становясь лишь сильнее и чуднее день ото дня. В первые дни, готовясь отойти в грезы по вечерам, Лиара до смерти боялась, что с завтрашнего утра все это прекратится, и больше не будет для них двоих этой умопомрачительной мягкой нежности, в которой они купались с головой. И каждое утро, открывая глаза, она видела улыбку Рады и ее взгляд, пронзительный, родной, полный такой… любви, что хотелось то ли плакать, то ли смеяться, то ли все вместе. А в груди росло и росло что-то золотое, огромное, прорастая сквозь спину двумя крыльями, что, казалось, уже закрывали полнеба. Ушли прочь тревоги и боль, страх, отчаяние, все ушло прочь, оставив лишь густое теплое биение чего-то иного, чего Лиара никогда не знала. И весь мир изменился вокруг нее, оставшись точно таким же, как и был. Только теперь все было по-другому, и каждый раз, когда она широко распахивала глаза и глядела, глядела на него, пытаясь понять, что же изменилось, и не понимая этого, ей чудилась чья-то проказливая и при этом бесконечно добрая улыбка.
И волны остались теми же, и ветер надувал все те же паруса того же корабля, и люди вокруг нее все так же переругивались, громко смеялись или работали плечом к плечу, вот только все это теперь несло в себе что-то иное. Может, крохотное золотое семечко, посаженное прямо на дно их существа? Лиаре казалось, что она почти видит это семечко, видит, как оно медленно прорастает сквозь все эти бесконечные черные слои усталости, неведения, неверия, обыденности, пробиваясь к солнцу, на свет. В ком-то оно росло быстрее, в ком-то так медленно, что и вовсе было незаметно, и порой ей казалось, что этот процесс бесконечен и уходит своими корнями куда-то в глубочайшую темную толщу прошлого, укрытого пылью перемолотых жерновами времен.
