Люди, видимо, чувствуя ее искренность, на таких вечерах встречали ее заинтересованно, задавали много вопросов, просили еще и еще читать стихи. Это окрыляло.
Единственное, что омрачало эти встречи — невозможность искренне все объяснить, рассказать людям о своем жизненном пути. Когда из зала приходила очередная записка с вопросом: "Что вы кончали?" — Елена внутренне холодела. Как правило, она скороговоркой отвечала, что у нее, как у Горького, свои жизненные университеты, либо — что она закончила факультет журналистики. А что еще можно было ответить в таком случае? Что она чуть ли не десять лет с небольшими "антрактами" провела в сумасшедшем доме, а теперь вот решила поэзией заняться?
Однажды ее позвали к телефону: Алексей Иванович Кудрин просил ее срочно зайти в писательскую организацию.
— Вот ознакомься, — сказал он, — договор на издание поэтического сборника в нашем издательстве на будущий год. Распишись, где надо, экземпляр возьмешь себе. А это — приглашение из Москвы, поедешь на Всесоюзное совещание молодых литераторов. Пока еще молодая…
Елена сидела перед ним, хлопая глазами, не в состоянии понять, всерьез это ей сказано или в шутку. У нее выйдет книжка? На будущий год? И в Москву она поедет, через две недели? Да не может этого быть! Потому что не может быть никогда!
Кудрин, довольный, посмеиваясь, любовался ее растерянностью.
— А… как же в издательстве мои стихи-то оказались?
— Да просто. Я их дал распечатать нашей машинистке, отнес в издательство. Тебе специально ничего не говорил, чтобы зазря не обнадеживать, но вот этот вопрос, наконец, решился, я тебе передаю договор… А в Москву я тоже посылал стихи из той твоей тетрадки, и посылал не только твои, но и еще нескольких ребят стихи, но вызов пришел только тебе. Ну, довольна?
— Да я… да мне… — вскочила Елена со своего места, и, не находя слов, только развела руками и неожиданно для самой себя вдруг заплакала.
Кудрин поднялся ей навстречу:
— Ну и ну! Ты чего сырость-то разводишь? Радоваться надо, радоваться! Вот и твоя литературная жизнь настоящая начинается, чего же плакать? Растешь!..
* * *
Журналистика становилась не только средством для добывания денег — образом жизни, мышления. И эта беспощадная профессия далеко не всегда гармонировала с ее поэтической натурой. Так же, как наблюдаемые ею в поездках красоты природы — с грязью и дикостью провинциальных будней.
Однажды, приехав в один из сельских районов, кое-как устроившись в жалкой, но единственной гостиничке, она пошла в райком партии. И странную картину запустения и паники застала она в этом всегда спокойном и уверенном в себе учреждении: райкомовцы ходили, как в воду опущенные, разговаривали шепотом. Кое-как удалось ей узнать, что же все-таки случилось… А случилось нечто ужасное.
Две недели, не просыхая, пьянствовало одно из дальних сел района, провожая своих призывников в армию. Пили вместе с родителями, вместе со старшими братьями и сестрами и ребятишки-школьники, даже малыши. И вот в разгар всеобщего алкогольного одурения, средь бела дня, вышли из отчего дома двое пацанов, пятиклассник и шестиклассник, братья. Увидев на улице трехлетнюю девочку, соседку, они утащили ее в овраг за домом и, заткнув ей рот снятыми колготками, спокойно и зверски-изощрённо стали убивать… Изрезали ее всю перочинным ножом, потом душили, издали забрасывали камнями — добивали…
Эта трагедия всколыхнула весь район. И только родители братьев-разбойников спокойно, как ни в чем не бывало, продолжали пьянствовать и дальше. Ну, как же, в этой семье было тринадцать детей, половина — дебилы, которые не могли обучаться даже во вспомогательной школе, однако мама их гордо носила на отвороте засаленного, в прошлой пятилетке стираного платья, звезду матери-героини…
Елена видела эту женщину: опухшее, бессмысленное лицо хронической алкоголички, красный, какой-то карикатурный нос, маленькие мутные глазки, почти нечленораздельная речь, в которой отчетливо звучали лишь выражения типа: "Я — мать-героиня, мне должны!", "Я буду жаловаться!..", "Школа, школа должна детей воспитывать, вот что!"
Ее супруг-"герой", хлипкий, тоже совершенно спившийся, в засаленной, провонявшей хлевом одежде, сидел с нею рядом, помаргивая, и согласно кивал головой: "Но, ага, правильно баба говорит"…
Эти выродки тоже назывались людьми… И, как ни странно, они-то считались "нормальными"… Так что же это такое — "норма" в нашей жизни? Первый секретарь райкома партии слег от этого происшествия — инфаркт, а родители юных выродков, когда приехала милиция, подняли недовольный крик: они, видите ли, на свадьбу собрались, а их тут… "отвлекают"! Да, да, так и сказала мамаша-"героиня":
— Че отвлекаете-то, ну, надо пацанов забрать — берите, а мы-то с мужем здесь при чем?!..
Этих горе-родителей жутко "наказали", ничего не скажешь: на сельском сходе их лишили родительских прав. Подъехавшая из области машина забрала всех ребятишек из этой семьи и увезла за 300 километров в областной центр…
А в опустевшем доме, как ни в чем не бывало, продолжались буйные попойки. Пили-гуляли вместе с матерью зверски замученной девчушки — двадцатилетней деградированной алкоголичкой! "Бог дал, бог взял. И еще даст!" — спокойно философствовали "безутешные" родители.
Нет, никакого разумного объяснения происходящему в этой жизни иной раз просто не могла она найти…
То мальчишка-девятиклассник в одном селе, изнасиловав свою одноклассницу, забил ее насмерть велосипедной цепью… То восьмиклассники надругались над своей молоденькой учительницей, все, сколько их там было — более двадцати человек, прямо в классной комнате…
А то — муж-чабан, вернувшийся из пьяного загула на свою стоянку, застал свою жену, такую же пьяницу горькую, в компании своего помощника. Не долго думая, ревнивец бежит в сарайчик, наливает в банку из канистры бензина и, плеснув жене на низ живота, поджигает… "Не будет больше гулять!" — спокойно философствует он, глядя, как корчится с дикими криками на вспыхнувшей постели его половина.
…Обовшивевшие девчонки продаются взрослым дяденькам только потому, что те "угощали их шоколадом и пирожным". А когда "дяденек" арестовывали, девчонки в голос рыдали и говорили, что не хотят домой, дома плохо, а с дяденьками — хорошо…
В газетах печатались жуткие репортажи об издевательствах, которым подвергаются американские дети со стороны своих родителей, а в это же самое время на соседней улице погибал избитый пьяной матерью малыш, и эту маму никто не привлекал к ответу, потому как "злого умысла" не было, всего лишь "не рассчитала" пьяная бабенка…
Было от чего приходить в смятение, сомневаться в здравом рассудке такого общества!
Чем больше таких фактов собиралось в копилке ее измученной души, тем тяжелее и несноснее казался ей окружающий мир. Все спасение было только дома, около сына, возле мамы, на работе, рядом с Мариной, в кабинете у Алексея Ивановича.
Но спрятаться от жизни, причиняющей каждодневную душевную боль, было просто невозможно. Так уж она была создана: все, что происходило вокруг, любая, даже самая малая, несправедливость, несуразица остро царапали ее сердце. Оборванный старик-побирушка, изуродованная старуха с палочкой, мужичонка в грязненькой одежонке, собирающий на помойке пустые бутылки… При взгляде на них ей мерещилось, что это она стояла с протянутой рукой, рылась в помойке, ковыляла по тротуару под насмешливыми взглядами окружающих…
"Привыкнуть", "адаптироваться" ко всему этому ей было не дано.
* * *
Да и собственная судьба ее не облегчала такой адаптации. Новый удар она испытала, когда Антон учился во втором классе. Как-то раз пришел после уроков растерянный, испуганный. До самого вечера он тихо сидел на диване, бесцельно перелистывая книжки, и на все бабушкины вопросы — не заболел ли он, не получил ли двойку, неизменно мотал головой и ничего объяснять не хотел.
