В начале восьмого, буквально вырвав Лену из рук любопытных репортеров, в сопровождении Кошкина и глухо роптавших Владимира Сергеевича и Марины Павловны, Алексей Иванович повел ее в облздравотдел, давая последние наставления:

— Что бы там, девочка, ни было, держись. Помни, что там не самая доброжелательная публика соберется, провокационные вопросы — дело вполне возможное. Ну а станет тебе уж совсем невмоготу, ты смотри на меня, только на меня, хорошо? Сейчас все должно окончательно решиться. Что от меня зависит, я все сделаю, но основное сегодня зависит от тебя.

Ее усадили на стул с гнутой жесткой спинкой. Напротив, за столом, расположилось не менее двух десятков человек. Пришел заведующий кафедрой нервных болезней медицинского института, явился главный невропатолог облздравотдела, здесь же был главный врач областного психоневрологического диспансера, главный врач психиатрической больницы, профессор Шварцштейн, Ликуева…

Лена чувствовала на себе множество изучающих и не меньше — враждебных взглядов, но понимала, что этот кабинет — ее последнее Ватерлоо. Тут для нее или окончательная победа или — полный беспощадный разгром. Третьего не дано.

— Ну-с, начнем? — обратился к присутствующим мужчина с тройным подбородком, и она догадалась, что это сам Рождественский. — Расскажите, как вы, в первый раз попали в психиатрическую больницу, — обратился он к ней.

— У меня была попытка самоубийства. Очень сожалею сейчас об этом.

— Та-ак… Ну, а насколько адекватна была причина такой попытки? Из-за чего вы решились на такой шаг?

— У меня были не очень хорошие отношения с родителями… вернее, с отцом. Но я сейчас думаю, что многого просто не понимала, слишком бурно реагировала на обыденные вещи.

— Но в таком случае, получается, болезненное состояние все-таки вы у себя признаете?

— Нет, это не было болезненным состоянием… Как бы вам это объяснить? Я, наверное, просто была не лучшим образом воспитана. Не научили меня контролировать свои поступки. Ну, и слишком была молода, чтобы правильно понимать многие вещи.

— Вот здесь, в вашей истории болезни, — Рождественский потряс толстой бумажной папкой, на которой ядовитыми зелеными чернилами была выведена ее фамилия "ЕРШОВА", — отмечены все ваши колебания настроения, беспричинные приступы депрессии… Или, по-вашему, врачи неправы?

— Неправы. Как можно назвать "безпричинной" депрессию, когда тебя содержат в сумасшедшем доме месяцами и годами и нет никакой надежды оттуда выйти? И потом издевательства, которые приходится переносить от санитарок и медсестер, вряд ли способствуют благодушному настроению.

Лена вполне овладела собой, мельком глянула на Алексея Ивановича и увидела, что он ободряюще улыбается. Сидевшая рядом с Рождественским Ликуева, буквально позеленев от злости, сверлила ее ненавидящим взглядом. О, если бы она знала, во что выльется этот семинар, если б только могла предположить!..

— Хо-ро-шо… Ну, а теперь скажите нам, пожалуйста, как вы понимаете пословицу "Тише едешь — дальше будешь?" — вступил в разговор Старый Дев — и он, оказывается, был здесь!

Лена почувствовала приступ легкой дурноты и головокружения: опять пословицы… Но, вспомнив, что для нее сейчас решается, превозмогла себя:

— Эту пословицу можно растолковать так: не всегда поспешные действия приводят к желаемым результатам. Для дела полезнее пусть неспешные, но обдуманные действия.

— Правильно, смотри-ка ты! Ну, а как вы понимаете пословицу "Без труда не вынешь рыбку из пруда"?

— Любое дело требует приложения сил. Чем более важного результата хочешь достигнуть, тем больше труда нужно приложить.

— В общем-то верно… Ну, хорошо, а что вы думаете о самой себе? Как вы к себе относитесь? Считаете ли вы себя незаурядным человеком. Или человеком обыкновенным? — перешел на "вы" Рождественский.

И на этот идиотский вопрос Лена умудрилась ответить так, что ее инквизиторы остались довольны.

Долго длился изматывающий душу допрос. Наконец, главный невропатолог поставил Лену посреди кабинета и начал командовать: "Закройте глаза… вытяните вперед руки… Так, не открывая глаз, достаньте левой рукой кончик носа…, а теперь — то же самое правой… А теперь сядьте, пожалуйста"…

Он постукал ее молоточком по коленкам, по локтевым суставам, глубокомысленно похмыкал, тронув ее влажные ладони и оглядывая ее обкусанные ногти… Наконец вынес свое заключение:

— Неврастения — безусловная.

— Ну, это уж, извините, ерунда! — вмешался, не выдержав, Алексей Иванович. — После того, что девчонка перенесла, неврастения это еще очень хорошо.

— Извините, любезнейший, — вмешался Старый Дев, — но заключение здесь будем делать мы. А пока, Ершова, выйдите, пожалуйста, из кабинета.

Лена вышла. Следом за ней выдворили и Кудрина — мол, здесь будет идти сугубо медицинский, специфический разговор специалистов, посторонним здесь делать нечего. Но и Лена, и Кудрин, и Сергей, ожидавший под дверями, отлично понимали, что вся эта белохалатная камарилья лихорадочно ищет сейчас выхода из нелепейшего положения, в которое они попали благодаря вмешательству Алексея Ивановича.

Было уже девять часов вечера. Лена настолько устала за прошедший день, что, если бы ей сейчас объявили, что она все-таки должна вернуться в больницу, вряд ли у нее нашлись бы силы возмутиться. И, если честно, она не очень верила, что даже ответственный секретарь писательской организации может в ее положении что-то изменить к лучшему…

Наконец их пригласили в кабинет. Издерганный ожиданием Кошкин решительно вошел вместе с Леной и Куприным.

— Молодой человек, а вы куда?! — попробовал остановить его Рождественский.

— А я — сюда. Поскольку здесь решается судьба моей будущей супруги!

Присутствующие обалдело переглянулись.

— Еще не легче! — вырвалось у Ликуевой. — Мы же с вами говорили на эту тему, молодой человек!

— Вот именно, говорили, — парировал Сергей. — Мое мнение на этот счет вы знаете. Могу повторить его для всех остальных.

— Ладно, ладно! — примирительно поднял руку Алексей Иванович. — Наша дискуссия и без того основательно затянулась. Итак, к какому выводу пришел высокий суд?

— "Высокий суд", как вы изволили выразиться, — отвесил шутовской поклон в сторону Кудрина Рождественский, — пришел к выводу, что больная Ершова в данное время находится в состоянии, близком к ремиссии. Близком к ремиссии! — поднял указательный палец Рождественский. — Но это вовсе не значит, что она совершенно здорова. Однако, принимая во внимание столь бурную заинтересованность общественности, консилиум находит возможным выписать Ершову из стационара, предоставить ей, как это сейчас практикуется, пробный отпуск из больницы под наблюдение участкового психиатра. Вы удовлетворены? — обратился Рождественский с деланной улыбкой к Лене, Сергею и Алексею Ивановичу.

Лена не могла поверить своему счастью:

— Я могу уйти домой? Прямо сейчас? — она даже не обратила внимания на двусмысленные формулировки объявленного Рождественским решения.

— Можете идти… Только не забудьте завтра заехать в стационар за справкой об инвалидности…

— Как… опять об инвалидности?

— Ведь вы же пробыли в стационаре больше четырех месяцев. ВТЭК восстановил вам вторую группу. Да почему это вас так волнует? — улыбнулся заведующий облздравом. — Вам что, деньги лишние?

— Зачем же мне инвалидность? Я работать хочу!

— Ну, там будет видно. А сейчас — пора расходиться, товарищи. Беспрецедентный случай — уже половина десятого!

Кошкин провожал ее до самого дома. Но зайти отказался — понимал, что у Лены с матерью могут быть сейчас какие-то свои, очень личные разговоры и переживания.

— До завтра! — попрощалась Лена, стоя уже в открытой калитке, и неожиданно для самой себя ткнулась губами Сергею в лоб.

— До завтра! — счастливо завопил он и так крепко поцеловал ее в губы, что она задохнулась.