- Хочешь совет? – вдруг спросил Дино, склонив к плечу голову. – Никогда ни в кого не влюбляйся. Никогда, – он помолчал и засмеялся – невесело, хрипло, болезненно. – Я не знаю, что мне делать. Я всегда думал, что слишком мягок и слабоволен, чтобы действительно за что-то бороться, я всегда плыл по течению и считал себя таким счастливым, и думал, что все хорошо… А потом я встретил Кею и многое понял. Что настоящее счастье куда прекрасней, что боли бывает намного больше, что бессилие ощущается сильнее… и что я готов ко всему, даже к самой страшной войне. И я боролся. Я ныл и плакался, что такая жизнь не для меня, что я хочу спокойствия и домашнего быта, а теперь… когда вернулся… ни хрена я этого не хочу! Я хочу Кею, хочу свободу, хочу опасности и ветра, бьющего в лицо при быстрой скачке, хочу сражения, хочу постоянного движения, я хочу счастья и хочу быть с Кеей. Я словно не жил раньше. Это… - Дино в ажиотаже махнул рукой и чуть не уронил кружку, но вовремя поймал ее. В его глазах горел нездоровый огонь. – Это будто я жил в темноте, в адском мраке, где вечно царил холод. А потом увидел солнце, которое меня согрело, помогло прозреть… Ты не поймешь – это непередаваемое чувство. Я люблю Кею. И не знаю, как мне без него быть.
Дино обмяк, тяжело дыша и прикрыв глаза. Он выпалил все на едином дыхании, его прорвало как плотину, и теперь стало легче. Намного легче. Анджело молчал по-прежнему, уставившись на масляную лампу на столе, и обдумывал слова. Значит, все-таки из-за Кеи? Смысл жизни пришел на третьем десятке лет? Как прозаично.
- Солнце очень красивое, - медленно начал он, постукивая костяшками пальцев по столу, - оно согревает, без него даже растения не растут. Но… Дино, если слишком долго находиться на солнце, то можно обгореть. Если долго смотреть на него – можно ослепнуть. Если подобраться слишком близко к нему – можно заживо сгореть.
Дино поморщился.
- И ты забываешь о другом. Солнце заходит ночью. И ты снова остаешься один – в темноте, в холоде. Но… есть то, что с тобой даже ночью, - Анджело улыбнулся и подтолкнул к нему лампу. Дино рассеянно посмотрел на подрагивающий огонек внутри. – Лампа. Она не такая яркая, не такая жаркая, но если поддерживать ее пламя, оно никогда не погаснет. Она может согреть в любое время, может осветить тебе дорогу в темноте. Стекло не даст тебе обжечься, а глядя на огонь, ты не потеряешь зрение. По сравнению с солнцем оно тусклое и очень маленькое, но оно с тобой всегда.
- Ты говоришь о…
- И, в конце концов, что бы ты ни говорил, но первую любовь никогда забыть не сможешь. И разлюбить тоже.
Дино замер, глядя на лампу. Потихоньку его лицо разглаживалось, взгляд теплел, прояснялся, а потом его губы дрогнула легкая улыбка. Несмотря на это, в глубине его глаз затаилась темная, колючая горечь и болезненная обреченность.
- Ты прав. Я сдаюсь.
========== Глава 37. Прощальная прелюдия ==========
- С этого дня Хибари тренируешь ты, - сказал как-то Мукуро, глядя на Чейза поверх какого-то документа, который с упоением рассматривал до этого.
- Будет сделан… что? – Чейз, по привычке собиравшийся козырнуть, нелепо замер с поднятой рукой. – То есть…
Мукуро вздохнул, отложив в сторону бумагу, и откинулся на спинку кресла. Лицо его выглядело расстроенным и недовольным, хотя в глазах, где-то глубоко-глубоко, мелькали искорки веселья.
- Наши тренировки всегда кончаются один и тем же, - совсем не смущаясь, пояснил он, сцепив пальцы в замок, - такими темпами, Кея не бойцом станет, а куртизанкой. Так что… радуйся, эстафета перешла к тебе, - улыбнулся Мукуро, но потом спохватился и нахмурился: - Я имею в виду тренировки, а не то, о чем можно было подумать.
- Ха-ха… - все еще не веря выпавшему ему счастью, рассмеялся Чейз. В его темных, серых глазах загорелся до боли знакомый, маниакальный огонек предвкушения и азарта. - Я правильно понимаю: вы даете мне добро на то, чтобы я дрался с Хибари? – Мукуро кивнул, с интересом следя за его реакцией, и она не дала себя долго ждать: - Да! – Чейз как-то неожиданно ребячески дернул рукой, подскакивая, но, поймав удивленный взгляд Анджело, выпрямился, неловко кашлянув. – Будет сделано. Вот увидите, Ваша Светлость, к боям Хибари станет настоящим… мужиком.
Мукуро улыбнулся. Чейз чем-то неуловимо напоминает ему Кею, только гораздо более мягкую версию, более эмоциональную, открытую.
- Чейз, - не удержался-таки Мукуро, когда капитан уже собирался выйти из кабинета, - если бы ты вдруг оказался на месте Кеи, что бы ты сделал?
Чейз удивленно моргнул, подумал где-то с пару секунд, а потом усмехнулся – грубовато, криво, с намеком на угрозу.
- Вам правду сказать?
- Хотелось бы услышать именно ее.
- Я непременно бы убил вас, Ваша Светлость.
- Я так и знал. Не получилось бы.
Чейз пожал плечами и скрылся за дверью. Анджело проводил его взглядом и осторожно посмотрел на задумавшегося Мукуро.
- Нет, все-таки не похожи, - наконец, сказал Рокудо и пододвинул к себе чернильницу. – Джо, последи за ними – не хочу, чтобы они друг друга поубивали. А то с них станется.
***
Закончив со всеми делами, встречами, разобрав бумаги (расходы-расходы, просьбы, мольбы, соглашения, снова расходы, скудные налоги), Мукуро по привычке пришел в комнату Кеи. Того, конечно же, еще не было – из окна настойчиво доносились звуки борьбы, насмешки Чейза и время от времени усталый увещевающий голос Анджело.
Мукуро подошел к окну и присел на подоконник – излюбленное место проведения Хибари. Во дворе сновали малочисленные лакеи, конюхи, дворовая прислуга; Кея и Чейз тренировались во внутреннем дворе, но даже отсюда была слышна их борьба. Скучающе глядя на улицу, Мукуро заметил, что оконная рама во многих местах расцарапана какими-то иероглифами, непонятными знаками. Жаль, он не умел читать подобные каракули, потому что его серьезно заинтересовал смысл написанного.
От нечего делать, он принялся листать какую-то книжицу, что лежала тут же, на низенькой тумбочке у кровати, в массивном переплете, с огрызком грифельного карандаша внутри. Кея то и дело что-то помечал на полях, подчеркивал понравившиеся фразы, - и снова эти раздражающие непонятные иероглифы.
Лениво переворачивая тяжелые плотные страницы, почти не глядя на них, Мукуро зацепили родные буквы. А потом внутри яркой вспышкой полыхнула ярость от осознания написанного. «Дино» - неровным, рваным почерком, будто писалось неосознанно, рассеяно. Край бумаги рядом надорван, словно Хибари хотел вырвать нечаянно показанную позорную слабость, но потом передумал.
Скрипнув зубами и с трудом погасив в себе ревущее пламя обжигающей ревности – неприятного, мерзкого чувства, так похожего на зависть, - Мукуро принялся листать книгу, с каким-то мазохистским упорством вглядываясь в каракули и небрежные рисунки. Ему казалось, что в каждой незнакомой буковке, каждой кривой хреновине написано имя этого чертового фермера. Наконец, его взгляд наткнулся на еще одно упоминание Каваллоне. Такое чувство, что ударили со всей дури поддых. Больно, и тошнота подкатывает к горлу омерзительной волной. Перед глазами заплясали белые круги – первые предвестники подбирающегося бешенства, и Мукуро поспешил перевернуть страницу, чувствуя, как дрожат пальцы, судорожно сжимая пергамент.
В конце Хибари будто бы взбесился: имя Дино вскакивало с периодичностью в три страницы, причудливо вплетаясь в тщательно выведенные иероглифы, мозоля глаза, действуя на нервы, выжигая изнутри все те капли самообладания, что оставались после последней встречи с этим ублюдком.
В мыслях чересчур развитое воображение рисовало отвратительные картины, мутило от одного только упоминания о том, что происходило между Кеей и этим… Каваллоне. В этой же комнате. Здесь. В замке Мукуро. На его кровати, в его комнате, в его доме, с его Кеей.
Мукуро захлопнул книгу и зажмурился, пытаясь отогнать болезненную злость, клокочущее где-то в груди, подбиравшееся все выше и выше. Это должно было уже стать привычным – он знал, что Кея сохнет по этому фермеру, но легче от этого не становилось. Каждый раз, едва услышав ненавистное имя, едва увидев его светлую макушку среди толпы в городе, едва заметив на лице Кеи потерянное мечтательное выражение, как сердце стремительно екало, проваливаясь куда-то вниз, и появлялось настойчивое желание стереть с лица земли все, что мешало, отвлекало Хибари думать только о нем.
