В ряде работ поволжских историков эта точка зрения подтверждается. Например, М.В. Кузнецов заключает, что в Саратовском Поволжье повстанцы «имели собственную идеологическую платформу, носившую ярко выраженный эсеровский характер»{187}.
Но есть и другие мнения. Так, например, в вышеупомянутом сборнике документов о крестьянском движении в Поволжье в 1919–1922 гг. опубликованы материалы, из которых видно, что миф о руководящей роли эсеров в «чапанной войне» и влиянии агентов Колчака на крестьян был рожден в большевистской партийной среде. Сначала его творили местные руководители и военные, отвечающие за порядок на вверенной им территории, а затем активно использовали вышестоящие органы. Эсеры и агенты белых были для большевистской власти удобным оправданием собственных просчетов и ошибок. Этот идеологический козырь широко использовался и в пропагандистских целях{188}.
Среди работ на эту тему выделяются публикации С.В. Старикова. Он очень точно подметил, что события на Волге весной-летом 1918 г., когда большевики взяли верх над своими союзниками по левому блоку эсерами-максималистами и левыми эсерами, стали предтечей кризиса 1921 г. Этот последний, так же как и в целом крестьянское движение в Поволжье в 1919–1921 гг., в значительной степени был обусловлен разгромом в 1918 г. левых партий, традиционно опиравшихся на крестьянство, установлением однопартийной диктатуры большевиков, трансформацией советской власти во власть большевистской партии. Теперь у крестьян просто не осталось легальных, мирных средств борьбы за свои интересы. Единственным выходом для них оставалась стихийная вооруженная борьба с коммунистической диктатурой. Именно поэтому по всему региону и по всей России распространяется лозунг крестьянских выступлений «Советы без коммунистов»{189}.
Ряд исследователей заключают, что после разгрома большевиками в 1918 г. организационных структур левых социалистических партий они потеряли свое влияние на крестьянство. В то же время, рядовые члены партии эсеров активно участвовали в конкретных крестьянских выступлениях и в ряде случаев оказывали на крестьян идейное влияние. Однако руководящим центром крестьянского движения в Поволжье против политики «военного коммунизма» большевиков они не стали. Движение было стихийным, т. е. развивающимся спонтанно, под влиянием конкретных обстоятельств в конкретных селениях{190}. Его региональной особенностью было более слабое влияние в деревне партии эсеров по сравнению, например, с Тамбовской губернией. В немалой степени это объяснялось негативным для крестьянства опытом Самарского Комуча, который продемонстрировал на практике политическую недееспособность партии эсеров{191}.
В постперестроечной литературе распространено мнение о том, что региональной особенностью крестьянского движения в многонациональном Поволжье в годы Гражданской войны была свобода от национализма и нетерпимости на национальной почве. Подчеркивается, что в ходе многочисленных восстаний в рядах повстанцев не было вражды по национальному признаку Они единым фронтом выступали в защиту своих крестьянских интересов, так как в основе их лежало неприятие «военно-коммунистической» политики большевиков, равным образом неприемлемой для всех национальностей{192}.
Вместе с тем, по мнению некоторых специалистов, именно многонациональный состав крестьянского населения Поволжья стал одной из причин относительно быстрого спада повстанческих движений в 1919–1922 гг. В Западной Сибири, на Украине (в зоне действия Махно), в Тамбовской губернии повстанческое движение оказалось более организованным, поскольку население по своему национальному составу было однородным. В Поволжье же, несмотря на общность целей крестьянства, на степени организованности и ходе их выступлений сказывалась традиционная замкнутость этнических групп{193}.
Современные исследователи подчеркивают, что основные повстанческие силы крестьянского движения в Поволжье в 1918–1921 гг. были разгромлены всею мощью советского государства. Но само движение завершилось не из-за военного поражения, а после перехода правящего режима к новой экономической политике, в полной мере отражавшей и интересы крестьян, и цели крестьянского движения. Поэтому в историографии существует мнение о победе Крестьянской революции в широком смысле и военном поражении основных ее повстанческих сил в узком смысле{194}.
В 1990-е годы российскими историками-исследователями данной проблемы была продолжена традиция советской историографии 1950–60-х гг. — публикация материалов крестьянского движения в виде хроники. Так, например, наряду с хроникой крестьянского движения на Южном Урале, составленной Д.А. Сафоновым, К.Я. Лагуновым в эти годы была опубликована хроника Западно-Сибирского восстания, а Д.Л. Доржиевым — крестьянских восстаний и мятежей в Бурятии в 1920–1930-е гг.{195} Подобного рода издания очень важны для понимания масштабов крестьянского движения. Их научная ценность определяется также тем обстоятельством, что, как правило, они составлены на основе ранее недоступных исследователям источников — документов ВЧК-ОГПУ-НКВД.
Еще одним «новым направлением» в изучении проблем крестьянского движения наряду с публикацией сборников документов в рассматриваемый период стало обращение исследователей к крестьянской психологии и менталитету.
Следует выделить исследование на эту тему О.А. Суховой, посвященное социальным представлениям российского крестьянства в начале XX века. Эта работа выполнена в хронологических рамках проекта «Крестьянская революция в России». В ней автор раскрывает динамику поведения крестьянства Среднего Поволжья в эпоху революционных потрясений и Гражданской войны и справедливо указывает на «охранительный характер по отношению к общинному строю» крестьянских выступлений в регионе. В 1918–1922 гг. они были направлены на защиту крестьянских завоеваний «хозяйственной автономии» против активного вмешательства «государственных структур во внутреннюю жизнь общин»{196}. И поведение крестьян в первую очередь определялось условиями, в которых оказалась деревня в результате революции, а затем уже их «общинным, патриархальным сознанием».
Но существуют и другие оценки. Так, например, ряд авторов видят причины неудач аграрных реформ в России исключительно в невозможности восприятия крестьянами идей модернизации в силу их консерватизма, антигородской психологии, склонности к «стадной ярости» и т. д.
В данном контексте В.В. Кабанов, характеризуя влияние войн и революций, отмечает их негативное воздействие на психологию крестьян, у которых в силу этого влияния формировался отрицательный опыт, менявший человека в худшую сторону. По мнению историка, благодаря этому «отрицательному опыту» крестьянство выдвинуло из своей среды могильщиков — комбедовцев и т. п., воспринявших под воздействием войны и революции радикальные идеи большевизма и ставших их активными проводниками в деревне, «плацдармом в государственной машине для подавления открытого и пассивного сопротивления крестьян». Кабанов считает, что власть большевиков над «обиженным и разоренным крестьянством» держалась не только на насилии и страхе деревни, но и благодаря «умелой политике» ее раскола, опоре на этих самых «могильщиков», во многом и обеспечивших установление этой власти «над самым многочисленным слоем населения России»{197}.
