– Добрый юноша, – сказала она, – мой жених сейчас придет сюда! Устройте ему торжественную встречу и будьте уверены, что мы сумеем оценить вашу услугу.

Оставшись наедине с Мистигрисом, король гневно посмотрел на своего министра.

– Вы что – с ума сошли? – сказал он. – Как вы осмелились давать за меня слово в моем присутствии? Кажется, вы считаете себя хозяином не только в моем королевстве, но и у меня в доме!.. Кто вам позволил распоряжаться по-своему мною и моей дочерью?

– Ваше величество, – невозмутимо ответил Мистигрис, – прежде всего надо было успокоить принцессу, а дальше видно будет. Политика никогда не заботится о завтрашнем дне. У всякого дня – своя забота.

– А мое слово?

– Вы не сказали ни слова, ваше величество.

– Но это все равно, что дать слово. И, если я теперь возьму его назад, меня будут считать лжецом…

– Государь, – сказал Мистигрис, – само собой разумеется, король никогда не берет своего слова назад… Но есть множество способов сдержать слово, не сдержав его.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ваше величество, – сказал Мистигрис, – давайте спокойно обсудим положение. С одной стороны, вы ничего не обещали принцессе; с другой стороны, своим молчанием вы как бы одобрили ее брак. Что ж, пусть принцесса выйдет замуж за своего избранника. А после церемонии мы поступим по закону, который гласит:

«Если дворянин, не имеющий звания барона, желает взять в жены принцессу королевской крови, с ним надлежит поступить как с дворянином, то есть отрубить ему голову».

«Если дерзкий окажется горожанином – с ним надлежит поступить как с горожанином, то есть повесить его».

«Если же это будет простой мужик – его следует утопить, как собаку».

Видите, ваше величество, как легко сочетать родительскую любовь и правосудие! У нас в Салерно столько всяких законов, что всегда можно подобрать подходящий к случаю.

– А ведь вы, Мистигрис, изрядная каналья, – сказал Мушамиель посмеиваясь.

– Государь, вы мне льстите! – ответил Мистигрис, раздуваясь от гордости. – Я всего-навсего ваш преданный слуга и готов положить жизнь…

– Ну хорошо, хорошо!.. – прервал его король. – Довольно слов, перейдем к делу. Найти, повенчать, утопить – вот все, что я от вас хочу.

Конечно, слава – хорошая вещь, но и она имеет свои неудобства. Прощай, спокойная жизнь! Всякий бездельник считает своим священным и неотъемлемым правом знать лучше вашего, о чем вы думаете, что любите и чего хотите.

Зербино еще не успел продать свою волшебную вязанку, а уже в Салерно не было ни одного мальчишки, который бы не знал, где он живет, что ест на ужин, сколько ему лет и как звали его бабушку. Поэтому полицейским ничего не стоило исполнить приказ начальства и разыскать знаменитого дровосека.

Они ворвались к нему во двор как раз в ту минуту, когда Зербино, стоя на коленях, точил свой старый топор, то и дело пробуя лезвие на ногте большого пальца. Вдруг чья-то рука схватила его за шиворот и одним рывком поставила на ноги. Десять затрещин, двадцать подзатыльников – и он очутился на улице.

Таким образом Зербино узнал, что министр интересуется его особой и сам король желает его видеть.

Мудрость и глупость ничему не удивляются. Неизвестно, по какой из этих причин, но Зербино никогда не удивлялся. Не удивился он и на этот раз. Заложив руки за пояс, он спокойно шагал, не обращая внимания на пинки, которые так и сыпались на него градом со всех сторон.

Но всякому терпению приходит конец.

– А нельзя ли потише? – сказал Зербино, когда тяжелый удар в спину чуть не сбил его с ног.

– Скажите какие нежности! – усмехнулся полицейский.– Не прикажете ли надеть перчатки и вести вас под ручку?

– Хотел бы я, чтобы кто-нибудь из вас оказался на моем месте! – сказал Зербино. – А я бы посмотрел, как вы тогда стали бы смеяться.

– Молчать, мошенник! – И полицейский с размаху отвесил Зербино такой удар, которым можно было бы свалить даже быка.

Но, должно быть, он плохо рассчитал или неловко замахнулся: кулак его почему-то миновал затылок Зербино и угодил прямо в глаз одному из конвойных. Тот рассвирепел от боли и, не говоря ни слова, вцепился в волосы обидчику. Остальные кинулись их разнимать.

Удары посыпались, как горох из дырявого мешка: сверху, снизу, справа, слева… Началась такая потасовка, что небу стало жарко. Женщины рыдали, дети кричали, собаки лаяли.

Пришлось вызвать другой отряд полицейских, чтобы навести порядок и арестовать тех, кто бил, тех, кого били, и тех, кто на это глядел.

А Зербино как ни в чем не бывало засунул руки в карманы и отправился во дворец один.

На дворцовой площади он увидел длинную вереницу нарядных господ, разодетых в шитые золотом камзолы и короткие атласные панталоны. Это были придворные лакеи во главе со старшим лакеем и мажордомом. По распоряжению принцессы они вышли встречать жениха.

Так как им было приказано встретить его с подобающими почестями, они все время улыбались и низко кланялись, держа шляпы в руках.

Как человек вежливый, Зербино ответил на поклоны поклоном. Придворные лакеи согнулись чуть не вдвое. Зербино ответил еще вежливее.

Лакеи поклонились еще ниже.

Так кланялись они друг дружке восемь или десять раз подряд. Зербино устал первый. Он не был воспитан при дворе и не привык гнуть спину.

– Довольно, довольно! – закричал он. – Знаете, как это у нас в песне поется:

С меня хватит и улыбок и поклонов. Попляшите-ка теперь!

И лакеи, не переставая кланяться, запрыгали, словно кузнечики на лугу.

Так, приплясывая и кланяясь, они проводили Зербино во дворец.

Король Мушамиель сидел на троне. Справа от него расположились дамы – принцесса и ее фрейлины, слева – Мистигрис и придворные кавалеры.

Чтобы придать себе величественный вид, король Мушамиель смотрел на кончик собственного носа.

Принцесса Алели вздыхала. Мистигрис чинил перья и с видом заговорщика подмигивал одним глазом королю, а другим – принцессе. Придворные стояли неподвижно и глядели задумчиво, как будто и в самом деле о чем-то думали.

Вдруг дверь отворилась. Танцуя сарабанду и раскланиваясь в такт, появились мажордом и лакеи во главе со старшим лакеем.

Эта неприличная и несвоевременная пляска чрезвычайно удивила весь двор. Но все еще больше удивились, когда вслед за танцующими в зал преспокойно вошел Зербино, в своей старой куртке и помятой шапке. Он один ничем не был удивлен и поглядывал по сторонам так равнодушно, как будто родился во дворце и весь век ходил по бархатным коврам и сидел в золоченых креслах.

Однако, увидев короля, он сразу догадался, что это и есть хозяин дома, и остановился посреди залы.

Сняв шапку и прижимая ее обеими руками к груди, он вежливо поклонился. Потом снова надел шапку на голову, удобно уселся в кресло и для развлечения стал легонько шевелить носком башмака.

Это так понравилось принцессе, что она вне себя от восторга бросилась на шею королю.

– Ах, отец, – закричала она, – надеюсь, вы теперь сами видите, как хорош тот, кого я избрала!

– Вижу, вижу, – пробормотал полузадушенный ее объятиями Мушамиель. – Мистигрис, допросите-ка этого человека. Только поосторожнее. Да, нечего сказать, происшествие! Ах, как счастливы были бы отцы, если бы у них не было детей!

– Не беспокойтесь, ваше величество, – ответил Мистигрис. – Мое правило – справедливость и великодушие. – И, обернувшись к Зербино, крикнул: – Встань, мошенник! И, если тебе дорога твоя шкура, отвечай прямо: кто ты такой?.. Молчишь, негодяй? Значит, ты колдун!