– Вот, отец, – говорила старая лопарка, утирая слезы, – хоть и назвал ты нашего сына Сампо, а не принесло ему это счастья…
– Это ты отпугнула от него счастье, – говорил старый лопарь, тяжело вздыхая. – Не называла бы ты его другим именем, так и не случилось бы с ним беды…
Зато и обрадовались же они, когда Сампо-Лопарёнок, живой и невредимый, подкатил к чуму, да ещё на Золоторогом Олене!
– Видишь, жена, – сказал старый лопарь, – не зря всё-таки назвал я нашего сына Сампо. Он у нас и вправду счастливый!
– А разве я что говорю! – согласилась лопарка. – Только, по-моему, и Лопарёнок хорошее имя. Да что имя! Был бы он хорошим человеком, так и счастье своё найдёт!
И она по-прежнему называла сына Лопарёнком, а отец называл его Сампо.
И снова они зажили все вместе.
Золоторогий Олень тоже остался у них. Правда, Сампо-Лопарёнок кормил его простым овсом из деревянных яслей, но Золоторогому Оленю очень нравилось и это угощение.
А когда Сампо вырос и стал умным и храбрым, как школьный учитель, он сделал своему другу серебряные ясли и каждый день засыпал в них зерно чистого золота.
Но это уже совсем другая история, и о ней ты услышишь в другой раз.
Кнут-Музыкант
Жил на свете мальчик, по имени Кнут. Отца и матери у него не было, и жил он у своей бабушки в бедной хижине на берегу моря.
Берег назывался Жемчужным, хотя, по правде говоря, никто никогда не находил здесь даже самой маленькой жемчужины.
У Кнута была одна рубашка, одни штаны, одна куртка и одна шапка. Летом он бегал босиком – и это не так уж плохо. А на зиму у него были шерстяные чулки и деревянные башмаки – это уж совсем хорошо.
Кнут редко бывал сыт, но зато всегда был весел. А ведь не так-то просто смеяться, когда от голода всё время сосёт под ложечкой! Не всякий может этим похвастаться!
Бабушка Кнута пряла шерсть, а Кнут носил продавать её в усадьбу господина Петермана.
На деньги, которые приносил Кнут, бабушка покупала ржаную муку, а из муки пекла лепёшки. Если выручка была хорошая, на столе появлялось даже кислое молоко. Но чаще всего приходилось сидеть на картошке со своего огорода. Правда, её тоже хватало ненадолго – весь огород был не больше бабушкиного одеяла. Много ли соберёшь с такого клочка земли!
Однажды поутру Кнут сидел на Жемчужном берегу и перебирал желтоватые круглые камешки, которые были очень похожи на тёплые варёные картофелины. Только, к сожалению, их нельзя было есть, и Кнут забавлялся тем, что ловко закидывал их в воду.
И вдруг он увидел среди камней маленькую камышовую дудочку. Это была самая обыкновенная дудочка. У Кнута было таких с десяток: и подлиннее, и покороче, и потолще, и потоньше. Но эта, конечно, тоже не была лишней.
Кнут приложил дудочку к губам и легонько дунул.
– Тра-ла-ла! Тра-ла-ла! – весело залилась дудочка.
Кнут дунул ещё раз, и дудочка жалобно затянула:
– Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Кнут дунул в третий раз, и дудочка ласково запела:
– Баю-бай! Баю-бай!
Кнут снова и снова прикладывал дудочку к губам, но никакой другой песенки она не знала.
Кнут спрятал дудочку в карман, а сам уселся на камень возле воды. В этот день Кнут был очень голоден. На завтрак у бабушки не нашлось ничего, да и на обед, наверно, будет немногим больше.
«Ах, как было бы хорошо попасть сейчас на кухню господина Петермана!» – подумал Кнут, и ему даже показалось, что он слышит запах вареной салаки.
Чтобы не сидеть сложа руки, Кнут решил закинуть удочку. Но рыба, как назло, не клевала.
После вчерашней бури море было неспокойно. Волны, как большие стеклянные горы, набегали на берег и, коснувшись песка, снова отбегали назад.
И вдруг одна волна – самая большая, самая высокая – подкатилась к ногам Кнута, и в шорохе воды ему послышались слова:
– Кнут, не нашёл ли ты дудочку морской царевны? Она поёт только три песенки. Когда она поёт: «Тра-ла-ла!» – все смеются; когда она поёт: «Баю-бай!» – все засыпают; когда она поёт: «Ой-ой-ой!» – все плачут.
– Вот как! – сказал Кнут. – Значит, это волшебная дудочка? Да, я нашёл её, но теперь-то уж ни за что не отдам. Ступай-ка своей дорогой, волна!
Волна что-то сердито пророкотала, но что – нельзя было разобрать, и отхлынула от берега.
А Кнут достал дудочку из кармана и принялся её разглядывать.
– Так, значит, ты умеешь колдовать? А ну-ка наколдуй, чтобы рыба от меня не уходила!
Кнут дунул в дудочку, и она протяжно запела:
– Баю-бай! Баю-бай!
И вот – не прошло и минуты – у самого берега всплыл один окунь, за ним другой, за другим третий, потом всплыли лососи, щуки, сиги, а там пошла плотва, салака, корюшка и прочая быстрохвостая мелочь, какая только водится в море. Вся рыба, скованная сном, лежала на боку, тихонько покачиваясь на волнах. И уж столько её было, что хоть руками выбирай!
«Ого! Сегодня у меня будет богатый улов!» – подумал Кнут и побежал домой за корзинкой.
Но, когда он вернулся, к берегу нельзя было подойти. Дикие утки, гуси, лебеди и другие незваные гости слетелись сюда, почуяв добычу, и с жадностью пожирали сонную рыбу.
Самыми ненасытными, самыми горластыми были чайки.
– Хватай! Хватай! – кричали они наперебой так, что было слышно па полмили вокруг.
И вдруг прямо в гущу этого крикливого птичьего базара врезался морской орёл. Он выхватил из воды самого большого лосося и полетел прочь.
Кнут чуть было не заплакал от обиды.
– Вот я вам покажу, воры! – закричал он и, схватив полную пригоршню камней, стал швырять в птиц.
Кому он подбил крыло, кому зашиб лапу, но птицы всё равно не разлетались.
Кто знает, чем бы это кончилось, но тут со стороны залива ударил выстрел, потом ещё и ещё. После каждого выстрела птицы замертво падали в воду и так же, как рыбы, покачивались на волнах.
Скоро почти все птицы были перебиты, а те, которых не настиг выстрел, с громким криком разлетелись в разные стороны.
В это время из-за мыса выплыла лодка с тремя охотниками. Это был господин Петерман со своими друзьями.
Сегодня охотники были очень довольны. Ещё бы! Такой охоты у них в жизни ещё не было!
– А, это ты, Кнут! – крикнул господин Петерман. – Как это тебе удалось подманить столько птицы?
– Да я вовсе не подманивал этих птиц, – сказал Кнут. – Я играл на своей дудочке рыбам, а птицы, как видно, тоже захотели послушать мою музыку!
– Видно, ты очень искусный музыкант, – сказал господин Петерман. – С сегодняшнего дня я так и буду называть тебя: Кнут-Музыкант.
– Что ж, я согласен, – сказал Кнут.
Да и почему бы он стал спорить? Ведь Кнут-Музыкант звучит ничуть не хуже, чем, например, Кнут Андерсон, или Кнут Седерлунд, или Кнут Маттсон.
– Послушай, Кнут-Музыкант, – сказал господин Петерман, подбирая из воды убитую птицу, – что это с тобой случилось? Ты стал тощий, как жердь.
– На что же мне быть похожим, если обедать мне приходится вприглядку? – весело сказал Кнут.
– Пожалуй, ты прав, – согласился господин Петерман. – Но сегодня я приглашаю тебя к себе на обед. Ведь, если бы не ты, мы никогда бы не настреляли столько дичи. Только приходи не раньше четырёх, а то птицу не успеют зажарить. Но смотри не опаздывай – я не люблю ждать.
– Благодарю вас, – сказал Кнут, – я приду ровно в четыре.
А сам подумал: «Тому, кто ничего не ел со вчерашнего дня, не так-то легко ждать до четырёх часов».
Наконец лодка, нагружённая дичью, отчалила от берега, а Кнут с пустыми руками пошёл домой.
– Ну, Кнут, много ли ты наловил рыбы? – спросила бабушка.
– Наловить-то я ничего не наловил, а видеть – много видел. Но рыбу съели птицы, а птиц подстрелил господин Петерман.
– Плохо дело, Кнут! – сказала бабушка. – Сегодня на обед у нас только и есть что четыре картофелины, две салаки и пол-ломтя хлеба.
– Пусть всё это останется вам, бабушка, – сказал Кнут. – Я сегодня дома не обедаю. Господин Петерман пригласил меня к себе на обед, и я принесу вам в кармане кусочек сыру.
