- Хотел бы я, чтобы сестра была сейчас с нами!

Феодора засмеялась. Неужели она думает о царице так упорно, что вызвала это наваждение и для мужа? Хотя – кто может знать?

- Ей есть с кем праздновать Рождество, - сказала Феодора, с тоской подсчитывая, как долго не получала вестей от Феофано. – У нее появились союзники, с которыми ей нужно поддерживать связи…

- Кто? – спросил Фома.

Феодора положила нож, которым разрезала жареного петуха. Она ощутила возбуждение и жар – как будто вернулось одно из мгновений их прежней страсти.

- Аммонии – братья ее мертвого мужа, - громко сказала она. – Дионисий и Валент.

Нотарасы долго смотрели друг другу в глаза: и Феодора поняла, что, кажется, сказала лишнее.

Потом патрикий улыбнулся.

- Героическая Метаксия!

Он поднял кубок вина.

- Здоровье императрицы!

- Здоровье императрицы, - страстно прошептала Феодора и выпила, закрыв глаза.

Ночью муж молча придвинулся к ней – и Феодора так же молча кивнула. В этот раз, как и в другие, когда не было желания, она не сочла нужным притворяться, потому что такое казалось ей самой большой низостью; впрочем, патрикий этого и не требовал, был осторожен и внимателен. Им опять понадобилось масло, которое напомнило Феодоре о первых ночах в Большом дворце. Прошлое возвращалось, жизнь замыкалась в кольцо – к чему же стремиться?

Однако потом патрикий счел своим долгом дать удовлетворение и ей, и преуспел гораздо быстрее, чем думала жена. Они оба остались довольны собой и друг другом.

- Ты такой заботливый, - сказала Феодора, гладя мужа по влажным светлым волосам.

Он засмеялся и поудобнее устроился у нее на груди.

- Я благороден и добр, ты давно это знаешь, - сказал этот убийца, интриган и рабовладелец.

Феодора прижала Фому Нотараса к себе и подумала, что где-нибудь в римской провинции, в благополучные для империи дохристианские времена, могла бы счастливо жить с ним до старости и не задумываться о грехе ни на минуту. И кто был бы тогда виноват в падении Рима – или никто, как и теперь?

- Как ты думаешь, когда наш сын поймет, что мы ему лжем? – спросила она сонно.

Патрикий тоже уже засыпал; но услышав вопрос жены, ее умница-супруг вздрогнул и сказал:

- Тогда же, когда и все дети, я полагаю… А может, и раньше, он смышленый мальчик.

Он усмехнулся, пощекотав дыханием ее грудь.

- Я рано начал понимать.

Потом вздохнул и прибавил, притянув Феодору к себе:

- Иллюзии прекрасны… мы с тобою наслаждаемся ими, ими живут и цари… Зачем же ты хочешь прежде времени обокрасть нашего сына?

- У нашего Варда должна остаться единственная правда, - тихо сказала жена. – Что его любят.

“Только эта единственная правда в конце концов и остается”.

- А ведь дома, останься я дворовой, я так и не поняла бы, что старшие мне лгут, - прошептала Феодора.

- Счастье твое, если так, - отозвался патрикий. – Но думаю, что поняла бы в конце концов, ты тоже очень умна… однако там тебе некому было бы все объяснять и утешать.

Муж заснул, а Феодора глядела на его спокойное лицо, примявшее льняную подушку, и думала, где и с кем праздновала Рождество Феофано. Конечно, они не приглашали ее: знали, что, пожелай она того, императрица приедет сама… но Феофано знала, что у Нотарасов ее ждут.

Теперь она точно это знала.

Феофано сделала так, что Феодоре, рабе Желани, - порабощенной богине тавроскифов, - отныне всегда будет мало своего мужа и своей доли.

В январе 1451 года Феодора получила письмо от подруги. Феофано приглашала в гости… их обоих, да что там – всю семью: с детьми, со слугами и воинами. Письмо было на имя Феодоры Нотарас, а не хозяина дома, - что покоробило патрикия, хотя и не удивило.

“Приезжай, любовь моя, у меня гости – может быть, и не очень приятные для вас, но очень нужные, - писала Феофано. – Моему брату следует возобновить знакомство с ними. Он засиделся на одном месте без пользы”.

Феодора не знала, как показать такое письмо мужу, - но тот и не требовал: точно так же, как она не требовала с него исповеди. Фоме было достаточно, чтобы жена пересказала все, зная, что она постарается не утаить главного и никого не обидеть.

Феодора догадывалась, каких гостей подразумевает Феофано, и ее охватывал страх вместе с возбуждением, точно перед битвой. Удивительно, что такие чувства в ней вызывает женщина!

“Дионисий и Валент гостят у меня с Рождества, на которое я приглашала их, - писала Метаксия. Вот, значит, как! – А мне самой нужно поговорить с братом о военном союзе, какой я заключила с ними, и попросить его поддержки; а с тобой о наших собственных делах. У меня есть новости и для тебя, Елена…”

Феодора прижала письмо к груди. Наконец-то! Но каким образом Феофано снеслась с Леонардом? Неужели она открылась ему – как беглянка беглецу?

Впрочем, все это вскоре станет ясно…

- Фома, Метаксия приглашает нас в гости, - объявила она мужу. – Всю семью. Ты примешь приглашение?

Муж взялся за гладкий подбородок, прищурил глаза.

- Ну разумеется.

Они выехали на другой день - большим отрядом, потому что Феодора сказала патрикию: царица собирает силы. Кроме того, Фома попросту опасался ехать во владения Калокиров без большой охраны, потому что знал, кого застанет там. Метаксия наслаждалась тем, что сталкивала между собою давних врагов благородной крови, - а потом лакомилась кровавыми останками! Она была истинная императрица, так правили целые династии василевсов!

Конечно, Феодора взяла с собою обоих детей, - потому что ей боязно было оставлять их на нянек, без присмотра даже отца, хотя тот был не слишком внимателен.

У Калокиров их встретил шум и гам: в поместье горели фонари, развешанные по деревьям, сад был разукрашен разноцветными лентами, а снаружи, у дома, бродило множество незнакомых вооруженных людей, многие из которых были пьяны, полураздеты, обнимались и целовались у всех на виду. Верховой патрикий оглядел этот разгул с высоты своего коня и поморщился, когда услышал музыку, - барабаны, трещотки, флейты, - доносящуюся из дома.

- Сестрица веселится вовсю! – сказал он. – Впрочем, она знала, кого приглашает к себе, - и чего они захотят…

Обернулся к жене, которая вышла из повозки с Анастасией на руках.

- Может быть, тебе вернуться? Я улажу дела с Метаксией, она тебя извинит…

- Ну уж нет, - сказала раскрасневшаяся Феодора.

“Я тогда себя не извиню!”

Она передала дочку Магдалине, взяла за руку Варда и направилась в особняк следом за мужем.

Метаксия вышла к ним полураздетая, несмотря на холод, - впрочем, холода она никогда не боялась, точно ее жар был неугасим. Феодора остолбенела, когда разглядела наряд императрицы: ярко-алое платье с золотой бахромой обнажало одно плечо, волосы были подобраны кверху, но украшены золотой диадемой, изображавшей змей, которые словно извивались, поднимаясь из черной чащи ее волос. В прическе улыбающейся хозяйки посверкивали рубиновые глаза этих губительниц; а голую руку выше локтя обвивал такой же змеиный браслет.

- Мои дорогие, - проворковала хозяйка и протянула Феодоре обе руки: она смотрела на любовницу так, точно, кроме нее, на свете никого не существовало. Впрочем, поцеловались они целомудренно, и только взглядами сказали друг другу все остальное.

- Проходите в дом, располагайтесь. Там немножко шумно, но мой Сотир подыщет для деток спокойное место, - сказала Феофано и, поворачиваясь, послала Феодоре взгляд через обнаженное плечо: глаза ее были густо накрашены, веки припудрены золотом.

Когда они вошли в обеденный зал, Феодору чуть не оглушила музыка и смех; в полутьме, созданной занавесями, в свете благовонных ламп, она увидела, как посреди зала извиваются танцовщики и танцовщицы, а богато одетые мужчины, улыбаясь, хлопают им.