Литмир - Электронная Библиотека

Потом она вдруг почувствовала и себя такой же трухлявой, старой внутри: болели избитые в пути ноги, голова налилась жаром. Впереди Желань увидела дворец, который еще не развалился, - и улыбнулась. Она поняла, что отдохнет здесь.

Женщин, детей и юношей прогнали через высокую арку, и над ними воздвиглись своды, укрывшие их от полудня. Теперь Желань видела солнце только через полукруглые окна, но и этого было довольно, чтобы болели глаза.

Она закрыла глаза, облизнула пересохшие губы и услышала тонкий плач. Плакало какое-то дитя, которое еще не понимало, что отдано на забаву антихристовым слугам…

Потом Желань услышала греческую речь – приветливую греческую речь, женский голос: московитка посмотрела перед собой в изумлении и увидела служительницу со свитыми на голове косами, в длинной белой одежде, затканной по подолу золотом, с обнаженными руками. Гречанка дотронулась до ее плеча и повторила свои слова. Показала вперед.

Ее куда-то приглашали! Ее жалели – в первый раз за все время!..

А ведь она оказалась в большой чести – только тут подумалось Желани. Куда ее зовут, уж не в баню ли?

Желань показала на свое горло. Служительница поднесла руку к горлу… потом кивнула и просияла улыбкой. Поторопила пленницу жестом.

Желань поспешила вперед вместе с другими женщинами. Они шли по коридорам, рождая гулкое эхо, довольно долго; но наконец пришли. Испытание, длившееся столько бесконечных дней, закончилось.

Московитка сидела на теплом камне, закрыв глаза, и позволяла чужим женщинам раздевать себя. Она услышала, как гречанки ахнули от жалости, сняв с нее платье и сорочку. У них самих были такие белые, холеные тела!

Потом ее поливали разными водами, оттирали с душистым мылом; пока купали, поднесли чашу вина, и Желань с жадностью выпила все, не задумываясь, что может захмелеть. Да она и захмелела: на голодный желудок…

Ее кормили – тоже прямо в бане, изюмом, сладостями, белым хлебом. Такое она едала и дома, в тереме своей госпожи, - но сейчас Желани греческие яства показались райской пищей.

Она была уже сыта и пьяна, почти ничего не понимала, когда ее под руки отвели в парилку и там просто оставили сидеть, задыхаясь от жары. Потом вымыли в новой воде. А она не имела сил даже поблагодарить своих помощниц – и не знала, как по-здешнему сказать…

Потом ее отвели в какой-то покой без окон, сплошь завешенный мягкими и дорогими тканями, с мягкой постелью. Желань едва заметила, что ее переодели в греческое платье, - такое же стыдное, без рукавов, как на служанках. Пленница без сил села на свое ложе, потом легла; и тотчас же уснула.

Проснувшись, Желань первым делом схватилась за деревянный крест на груди. Его не сняли в бане; и пока она спала, тоже.

Потом раздвинулся полог в глубине комнаты – Желань не успела даже заметить, где тут дверь, - и к ней с улыбкой подошла гречанка из тех, что помогали ей в банях; поклонившись, она предложила свои услуги. Желань смотрела на нее, ощущая мучительное стеснение и стыд, - они были как немой с глухим…

Славянка нахмурилась и показала на свое ухо, а потом на рот своей помощницы. Та удивленно засмеялась – а потом всплеснула руками: догадалась. Кивнула и села у ног Желани, точно та была какая-нибудь госпожа, - но без лести, без угодливости. Желань подумала, что ей нравится эта женщина.

Гречанка назвалась – ее звали Метаксия, что значило “шелковая”. Она объяснила свое имя, ткнув пальцем в шелковую занавесь. Желань изумленно подумала, сколько же вокруг богатств, шелков, парчи, каменьев, золота, – и какое все пустое, запустелое, точно дворец давно покинула жизнь.

Объяснить свое имя она не могла, и прислужница выучилась только неловко повторять его.

Однако Метаксия оказалась терпеливой и доброй наставницей: ей словно бы в самом деле было любопытно знать, как живут русы и как пленница-московитка попала в Город*. Словно это не по вине ее царей делались такие злодеяния – или же гречанка думала, что так и следует по-христиански: что императоры ромеев в своем полном праве над всеми народами…

Занимались они недолго: пора была мыться и завтракать, о чем гречанка весьма строго напомнила ей. На Желань в этот раз надели платье с рукавами – и странную обувь: много кожаных ремешков, крепившихся к деревянной подошве. Волосы ей Метаксия уложила на греческий манер – свернув косу вокруг головы и выпустив часть волос на спину, а после еще припудрила золотой пудрой.

Потом Метаксия опять учила ее по-гречески; потом Желань вздремнула. Она совсем не скучала и совсем не ощущала стыда – слишком устала…

Так она провела три дня – когда Желань не отдыхала, служанки усердно занимались ее красотой, к которой сама пленница была почти безразлична. Однажды ей поднесли медное зеркало, и Желань долго в изумлении всматривалась в девицу, которую увидела там. Она пыталась узнать ее – и так и не узнала.

А на четвертый день, вечером, к ней пришел мужчина.

Желань вскочила и забилась в угол, как только увидела своего господина, - это был среднего роста белокурый грек, стройный, с приятной улыбкой человека, любующегося собой, надушенный и с завитыми волосами. Девицу затрясло от страха, когда он приблизился к ней, - хотя этот ромей казался куда менее грозным, чем надсмотрщик, ударивший ее.

Гость что-то спросил. Того, что она успела выучить по-гречески, оказалось недостаточно, чтобы понять: Желань потрясла головой.

Тогда ромей рассмеялся и просто обнял ее за плечи; он склонился к ее лицу и попытался поцеловать. Желань завизжала и откинулась назад, вырвавшись из объятий господина с силой, от которой тот растерялся. Она опять забилась в угол и прикрылась шелковой занавесью.

Ромей глядел на нее в великом изумлении, как на какую-то невиданную штуку, - Желань думала, что он попытается взять ее силой, но гость только с сожалением пожал плечами и вышел из комнаты.

Желань села в угол, закрыв голову руками, и разрыдалась.

Весь следующий день она провела в мучительном ожидании, в одиночестве – даже Метаксия не приходила к ней; однако вечером гречанка явилась, и Желань обрадовалась, хотя она совсем не знала эту женщину. Но ей очень хотелось найти хоть в ком-нибудь товарища.

Метаксия принесла ей еду и вино. Желань все съела и выпила – а потом ей вдруг захотелось спать; она почуяла неладное, только когда непреодолимый сон уложил ее на постель. Метаксия собрала пустую посуду и неслышно вышла. Желань попыталась бороться с зельем – но не могла даже поднять головы.

Но она слышала, даже словно бы видела сквозь закрытые веки – как к ней снова вошел господин; и он сел к ней и снял с нее платье. Он целовал ее в губы, в плечи, в грудь; трогал срамные места, так долго, что она умерла бы от стыда, если бы сознавала себя ясно. Но теперь ей это нравилось, нравилось чем дальше, тем больше – душу усыпили, а в теле разожгли похоть…

А потом этот ромей, которого она даже имени не знала, не то что звания, обесчестил ее, и она металась и стонала в его руках, как неисцелимо раненная. У нее отняли то, чего никогда не возместить; или придали ей то, чего никогда не убавить…

Повелитель пригладил ее волосы, выпрямил неловко согнутые ноги и, улыбнувшись изумленному и жалобному виду славянки, ушел.

* Головной платок замужней женщины в Московской Руси.

* Так называли Константинополь сами греки.

========== Глава 3 ==========

Желань долго лежала в оцепенении – а потом оцепенение сменилось сном, почти смертью, какою стращали няньки подросших девиц: звериные когти хватали ее, вынимали душу за то, что не уберегла себя. Девушку вдруг, как после слов Евдокии Хрисанфовны, опять испугало собственное имя… оно представилось ей каким-то чудищем язычников, которое грозит отнять у нее Христа. Чудище душило ее, и перед ее лицом страшно горели из-под платка глаза старой ключницы, как глаза покойной матери.

3
{"b":"570381","o":1}