- Почему мне не стыдно? – наконец с удивлением спросила Феодора себя самое. – Будь я дома… в тереме моей боярыни… я бы не знала, куда девать глаза!

- И правильно, - совершенно серьезно сказала Феофано. – Там это было бы правильно: прививать вам наши древние обычаи было бы как прививать персиковую ветвь на сосну… Но ты у нас, и нашею ты останешься.

Императрица помолчала, щипая виноград, – она катала ягоды между смуглых пальцев.

- Главное, в чем христианство видит недуг, греховность человечества, - это отпадение от своей божественной природы: природы своего богоданного духа, - задумчиво проговорила Феофано. – Раскол между телом и душой: плоть грешит против духа, и от этого приходит ей смерть…

Она улыбнулась.

- Христианство учит, что человек воскреснет во плоти, когда духу в судный день будет возвращено его тело, – что человек есть единство духа и плоти, - продолжала василисса. – У древних эллинов тоже считалось, что дух немыслим без его смертной человеческой формы, которая подчиняется этому духу и отражает его свойства: мы учили, что человек должен быть цельным.

Она вздохнула и выгнулась назад, сцепив руки в замок, так что платье обтянуло крепкую грудь.

- Я – цельный человек, который не нуждается в исправлении своей природы, - сказала Феофано.

- Ты язычница, - прошептала Феодора: она глядела на наставницу с благоговением.

Феофано кивнула; потом ткнула подругу в грудь кулаком, так что та задохнулась от неожиданности.

- Ты тоже, дорогая, - я давно это заметила, - сказала она. – Мы с тобой сильны тем, что в каждой из нас сидит язычница, которую христианство облекает как одежда… Сильная женщина должна иметь внутри себя крепкую язычницу. Тогда она будет чувствовать себя правой и никогда не ляжет под ноги мужу и попам. Попы это тоже почувствуют и будут проклинать ее… но только такие, которые окончательно забыли, где правда: и католики именно таковы.

Феофано вдруг засмеялась и схватила Феодору за шею, приблизив к ней голову.

- Ах, какая язычница твоя Евдокия Хрисанфовна! Святая язычница! Ты мало слушала ее – а жаль!

- Я представляю, что бы она сказала в эту минуту, - улыбаясь, заметила Феодора. – Это русская женщина, которая всегда слышит свое сердце и говорит людям ту правду, которая именно сейчас нужна… Она как блаженная…

- У нас было много таких в свое время, но сейчас они перевелись, - вздохнула хозяйка. – Святость ушла.

Феодора встала из-за стола и отошла к полкам, водя по ним рукой.

- Я думала, что ты в Бога не веришь больше, - сказала она.

Обернулась к госпоже, глядя большими карими глазами, всегда открытыми новой истине, - глазами, в которых готово было появиться отчаяние.

- Это правда? Может, ты меня для забавы соблазнила?..

Феофано встала и, подойдя к подруге, обняла ее и поцеловала в лоб, потом в губы.

- Я верю в Бога, который называется познанием, - в бога эллинских мудрецов, - прошептала она. – И в божественную любовь я верю. Любовь людей – самое божественное, что я видела в этом ужасном мире: и тебя я люблю.

Феодора крепко обняла ее.

- Я хотела бы, чтобы ты спаслась вместе со мной, - страстно прошептала она. – Ты этого заслуживаешь как никто другой!

- Пожалуй, - пробормотала Феофано. – Людей, подобных мне, мало.

Она усмехнулась.

- Большинство людей не умеет мыслить и любить, а только бояться и обезьянничать!

- Это правда, - шепотом ответила Феодора. – Но не нужно осуждать их. Если бы все стали подобны тебе, мир бы рухнул от ваших деяний! Великих людей не может быть много!

Она улыбнулась Феофано и сама поцеловала ее.

- И вы, как Прометей, зажигаете людские сердца - и учите нас любить и мыслить! Пусть даже орел клюет вашу печень каждый день!

Феофано серьезно посмотрела на нее.

- Ты тоже блистательная женщина, хотя и не такая яркая, - сказала она. Улыбнулась. – Главное не то, как ты следуешь своей природе, - ибо твоя животность не есть твоя заслуга; главное, как ты преодолеваешь себя, чтобы преобразиться в Боге! Преодолеваешь свой страх перед собой, другими и истиной. Я не скажу, что я бесстрашна, - я многого боюсь, - вдруг улыбнулась Феофано. – Но я умею сражаться и всегда жажду нового, и это отличает меня от обыкновенных женщин.

Феодора улыбнулась ей в ответ.

- Ты говоришь сейчас о Боге и веришь в Бога, потому что я приехала к тебе, - мягко сказала она. – Без меня тебе пусто… и Бога нет.

Феофано погладила ее по щеке, но ничего не ответила.

- Пойдем сейчас к твоим детям, а потом вернемся сюда и как следует поговорим. У нас для этого может быть много времени впереди… а может и нисколько не быть.

Феодора поняла, что Феофано догадалась о троянском коне. Кивнула.

- Разумеется, поспешим.

Они заговорились надолго – и Феофано, по словам подруги оценив положение Константинополя, заключила:

- Это, конечно, прекрасно, что они приплыли, - а благородный Леонард просто наше спасение, он сумеет примирить их с греками! Знаешь, что особенно хорошо…

Она вдруг осеклась, взгляд потускнел.

- То, что из Города теперь побегут слишком умные вольнодумцы вроде нас с тобой, - улыбнулась московитка. – Останутся простодушные, которые уверуют во все, что им скажут с балкона Большого дворца, и фанатики! Лучшие защитники для Города сейчас!

Феофано закивала.

- Ты читаешь мои мысли. Немытые фанатики, которые сумеют оболванить толпу, сейчас в самый раз. Но у нас с тобой другая роль – и столь же важная!

Она велела:

- Иди разбери свои вещи – и достань свои работы: мы вместе прочтем их, и, может быть, дополним или исправим, но это позже. Сейчас я позову моего переписчика, и он сделает копии. Ты увезешь эти копии домой.

Феодора замерла, глядя на нее.

Феофано нахмурилась при виде ее недоумения.

- Я всегда делаю копии всех важных работ! Для тебя это внове?

Феодора усмехнулась.

- Я никогда не думала, что мои работы достойны такого внимания!

Феофано сжала губы.

- Мы два года кормили, растили и учили тебя – не затем, чтобы плоды, которые ты принесла, пропали втуне! Знаешь, дорогая, - вдруг сурово сказала она, - новые мысли ничуть не менее важны, чем новые дети; и порою даже важнее! Дети вырастут и будут делать свои маленькие дела, а потом умрут; и их дети умрут, и их забудут! А слово переживет века – и воздействует на тысячи умов!

- Никто не может сказать, какое слово умрет – а какое переживет века, - возразила Феодора.

Феофано улыбнулась.

- Я крепкая язычница, любовь моя!

Она смотрела на Феодору – сильная, смуглая, полная жизни эллинка; серые глаза были лукавы и серьезны сразу. Феодора вдруг подумала, что этой женщине не меньше тридцати пяти лет: и это был самый лучший возраст для нее, возраст зрелости, власти и учительства.

- Я верю, что идеи, которые рождаются в умах достойных, остаются в тонком мире – и количество их все увеличивается, а наши преемники черпают из мира идей то, что чем мы его обогатили! – произнесла императрица. - Мы любим друг друга, и то, что мы творим, не умирает! А плоды наших размышлений там, наверху, дают могучие деревья – и потом эти яблоки осыпаются с небес на землю, чтобы однажды ударить по голове какого-нибудь нового любимца богов, который еще сам не знает своих способностей и будущих свершений…

Феодора всплеснула руками и засмеялась.

- Да ты шутишь!

Феофано тоже смеялась.

- Конечно, шучу.

Но шутила она всерьез – пожалуй, серьезнее, чем о чем-либо другом.

Феодора покинула библиотеку, и вскоре вернулась туда со связкой свитков под мышкой. У Феофано заблестели глаза при виде этих работ. Она села за стол и, нахмурив брови, сделала знак, чтобы Феодора отдала ей свои мысли на проверку, - и та сделала это не колеблясь. Саму же гостью Феофано отправила к детям: точно ученицу своей школы, которая изгонялась с глаз наставницы, чтобы не мешать ее гению.