Она жаждала ее, иссохла душой без нее: и могла быть правдивой с Феофано в том, в чем лгала Фоме; как и наоборот! Быть может, императрица тоже?

Феофано оказалась в имении, дома – и открыла ей сама.

Две женщины замерли друг напротив друга, жадно всматриваясь, - наконец Феофано улыбнулась и простерла руки.

- Я так и чувствовала! Заходи!

Феодора вошла и сразу же бросилась ей на шею. Феофано крепко прижала подругу к себе и закружила, оторвав от земли.

- Как я соскучилась!

- Я тоже, - пробормотала гостья.

Она улыбалась, озираясь: гостиная была почти такой, какой она запомнила ее, - но больше не холодной, не пустой. Феофано своим касанием могла согреть и вдохнуть душу в сколь угодно мертвые вещи, не то что в живую женщину, которая ее любила!

Потом Феодора обернулась к кормилице.

- Магдалина, давай сюда детей.

Феофано хлопнула в ладоши и сдержанно восхитилась детьми – но ощупала и обласкала каждого жадными материнскими глазами.

- Ты их купала в море? Прекрасно! Они просто цветы, как два анемона!

Варда и Анастасию устроили в одной из комнат наверху – Феодора не знала, была ли это детская, и, конечно, спросить не смела. Феофано помрачнела немного, заботясь о чужих детях, но вернувшись к подруге, повеселела опять.

- Голодная? Мыться будешь сейчас или позже?

- Давай сейчас, - сказала Феодора.

У нее уже нестерпимо чесалось все тело – воды для мытья в пути было раздобыть так трудно, как будто она ехала через пустыню.

Когда она помылась, поела и проведала детей, хозяйка отвела ее в спальню: в собственную, конечно! Феодора глубоко вздохнула, ощущая, как наполняется желанием: часть ее осуждала себя самое, зато другая стремилась навстречу Феофано без оглядки и стыда…

В комнате зажгли единственную лампу. Феодора села около нее – и через несколько мгновений вошла хозяйка, одетая в белое, с распущенными волосами: она несла кувшин вина и кубки, а еще благовония в медной чашке, которые, как древняя жрица, подбросила в курильницы, дымившиеся в углу. Сразу запахло сильно, головокружительно.

- Я люблю делать это по-разному, - сказала императрица.

Феофано склонилась над гостьей и положила ей руки на плечи.

- Я не спрашиваю твоего согласия, - прошептала она: от Феофано веяло свежестью умывания, волосы и грудь были надушены. – Ты теперь моя.

Она поднесла к ее губам кубок вина, и когда Феодора выпила, выпила следом. Потом Феофано поцеловала ее в губы – медленно и нежно.

Потом взяла подругу под руку и, отведя к кровати, усадила. Сама села напротив – и, расстегнув одежду на Феодоре, обнажилась и сама.

Феофано улыбалась, любуясь ею.

- Плавание тебе на пользу, - прошептала она. – Здесь и здесь… сильные мышцы.

Она касалась ее живота, бедер, плеч.

- Ты тоже очень сильная, - восхищенно сказала Феодора. Она робко погладила горячее тело Феофано, потом опустила руку.

- Ты увидишь, что я неутомима, - пообещала императрица с лукавым блеском в глазах; потом быстро и ловко уложила ее. Придвинулась ближе и положила ей руку на живот.

- Можешь молчать… я пойму, чего ты хочешь, - пообещала любовница. Она улыбнулась и склонилась над нею: подведенные черным глаза были огромными и мерцали.

- А теперь начнем урок любви, - прошептала императрица.

Потом Феофано легла рядом с ней, небрежно набросив на них обеих покрывало; о себе она, казалось, даже не вспомнила. Феодора повернулась и посмотрела подруге в лицо. Она улыбалась, как и Феофано.

- Я ни на миг не почувствовала, что это измена, - тихо сказала московитка. – Знаешь ли… если бы я провела ночь с другой женщиной, я почувствовала бы себя неверной мужу… а с тобою – нет.

- За ночь с другой женщиной я бы тебя убила, - сказала Феофано.

Она слегка улыбалась – гордая, удовлетворенная – но была очень серьезна.

Феодора закрыла глаза и нащупала руку любовницы: та пожала ее.

- У нас троих теперь одна душа, - прошептала московитка. – Как говорили, что одна душа была у первых христиан, и все у них было общее…

Феофано засмеялась.

- Прекрасный богослов! А ведь ты права, - вдруг серьезно сказала она. – Союзов душ бесчисленное множество, и видов любви столько, сколько людей.

- Сказано – возлюби ближнего как самого себя, - прошептала Феодора. – Но как я могу любить ближнего как себя, ведь он не я! Я не могу любить Феофано так, как люблю себя… или Фому!

- Все души разные. И любовь у нас, греков, всегда начинается с души, - согласилась императрица. – И союзы женщин, как и союзы мужчин, - это прежде всего слияние душ, которые вместе созидают разные миры: мы с тобою сейчас в мире, который создали только для себя. Здесь нет места твоему мужу… или поклоннику, - лукаво прибавила она. – Потому что это наша любовь и наша женская сила.

Феофано перевернулась на спину и вздохнула, потянувшись.

- Логика… вот чему греки научили весь мир, - прошептала она. – Мужчины научили нас, женщин, логике, и это правильно: но упражняться в рассуждениях мы должны между собой, потому что спорить и учить друг друга должны равные. И любить, - продолжала она, улыбаясь. – Мужчины думают, что женщина должна отдаваться, и это правильно: но та женщина, которая только отдается, только принимает, теряет себя и превращается в бездну, куда мужчины падают и ломают себе кости… Женщина должна уметь брать - а мужчина, лежащий на женщине, должен чувствовать твердую опору, а не трясину.

- Будь я мужчиной, я слушала бы тебя часами, - прошептала Феодора.

Феофано засмеялась.

- Вот уж едва ли! И много ты знаешь мужчин, которые, лежа в постели со мной, стали бы философствовать?

Феодора фыркнула.

- А разве для этого обязательно лежать в постели?

Феофано потрепала ее по плечу.

- Тело и дух всегда должны быть в согласии. У одетого человека другая философия, нежели у раздетого.

Обе фыркнули и звонко расхохотались.

Потом Феодора серьезно сказала:

- Я ведь приехала…

- Догадываюсь, почему, - кивнула Феофано. – Я знаю об итальянском подкреплении.

Феодора покачала головой.

- У нас мысли очень схожи, - сказала она почти с отчаянием. – Ты сейчас повторяешь то, что я писала в библиотеке в нашем имении! И я привезла мои сочинения сюда.

- Очень разумно, - сказала Феофано.

- Католические священники бы сказали, что это смертный грех… непрощаемый, - вдруг произнесла Феодора.

Феофано кивнула.

- Они так говорят, а потом идут и насилуют своих монахов и служек! Совершенно то же, что делают греки, когда не желают прикасаться к женщинам, - но католики подражают нам как обезьяны человеку! Полное воздержание вредно всем, исключая немногих, - а католикам необыкновенно!

Она усмехнулась.

- И, конечно, ты приехала потому, что Фома Нотарас ужасно утомил тебя. Ты третий год носишь моего братца на руках и утираешь ему нос! Ты решила, что двоих детей тебе достаточно!

Обе засмеялись. Потом Феофано тронула живот подруги и спросила, сдвинув брови:

- Надеюсь, он не успел сделать тебе третьего?

Феодора покачала головой; но души коснулось холодное сомнение.

- Я хочу… Я хотела попросить тебя дать мне средство…

- Какое? У меня есть те, которые предотвращают беременность, - а есть убивающие плод, - сказала Феофано: теперь она была сурова как Гера, гонительница мужчин.

- Убивающими я никогда не воспользуюсь, - сказала Феодора. Феофано кивнула – а потом вдруг опять улыбнулась, щекоча ее шею своими черными волосами.

- Я могла бы заставить тебя заплатить…

Феодора улыбнулась.

- Не надо заставлять, - и притянула подругу к себе, обняв за шею.

* Эпарх – градоправитель.

========== Глава 53 ==========

Утром они завтракали в библиотеке – обеим было очень приятно находиться в этом храме муз, где они были единственными жрицами. Иногда любовницы переплетали руки и улыбались друг другу; Феодоре было нисколько не стыдно, хотя щеки пылали – но как после гимнастики, плавания… после законной любви.