Леонард Флатанелос поджал губы и отступил назад, спрятав руки за спину при виде этих преувеличенных любезностей. Он бы так не смог.

Потом капитанов и всех начальствующих людей повели во дворец; команды остались на кораблях. Для них требовалось подготовить жилище попросторнее и попроще.

Комес мрачно кивнул самому себе, когда яркие развевающиеся одежды итальянцев и темные платья царевых мужей скрылись из виду.

- Место… мы найдем им хорошее место, - пробормотал Флатанелос, с серьезной, выстраданной злостью глядя на галеры, на любой из которых мог прятаться его родич.

Конечно, обыскивать корабли союзников было невозможно. Как и невозможно было заглянуть им в души.

Но поместить их можно там, где это удобнее всего – чтобы наблюдать за всеми и обезопасить себя на случай предательства. Конечно, император даст гостям охрану, чтобы уберечь римских друзей от всяческих покушений. И кто войдет в эту охрану – будет решать сам василевс со своими доверенными слугами.

Комес подошел к одному из зевак, простолюдину в темном плаще, который вместе с другими смотрел на прибытие итальянцев.

- Следите, - шепнул он, - следите за кораблями до темноты! К ночи я вас сменю!

Слуга серьезно кивнул. Флатанелос с улыбкой похлопал его по плечу и быстро последовал за гостями во дворец.

Император принял гостей без пышности и шума – но приветливо, предоставив им все удобства. Им принесли горячую воду для умывания, в которой кое-кто оплеснул лицо и руки, а кое-кто не притронулся совсем.

- Мы и так были в воде много суток подряд, - пошутил один из генуэзцев, закинув руку за спину, чтобы почесаться. Слуга-грек, принесший умывальные принадлежности, учтиво улыбнулся и поклонился; но улыбка тотчас исчезла, когда он отвернулся от гостя.

Когда они поели и отдохнули, – на что, впрочем, закаленным морякам и священникам, бывшим среди них, потребовалось совсем немного времени, - Константин призвал их к себе.

Он усадил гостей в кресла в малом зале и сам сел напротив, вровень с ними. Лицо императора было открытым и дружелюбным.

- Друзья… братья, я счастлив видеть вас, - сказал он, взглянув в лицо каждому: священники выдержали его взгляд с суховатыми, но учтивыми улыбками. Они склонили головы.

- В час испытаний мы не можем покинуть вас, василевс, - сказал один из священников – кардиналов. – Только вместе, силой нашей обоюдной веры мы способны одолеть ужаснейшего из врагов христианства.

Император склонил голову в ответ.

- Обоюдной верой! Я готов пойти на это… я понял теперь, что уния нам необходима, - сказал он: так быстро, без всяких предисловий, что кардиналы торжествующе переглянулись.

- Да, василевс, - сказал теперь второй.

Он вдруг усмехнулся, как будто фамильярничал с императором.

- Я знаю, что вы, наши православные братья, думаете о нас. Вы считаете нас свирепыми и беспощадными! – неожиданно сказал священник. Он вдохновился и распрямил узкие плечи, обтянутые оранжевым платьем. – Вы думаете, что в нас нет человечности! Но мы беспощадны только потому, что с мечом ислама может скреститься лишь меч, равный ему по силе! Лишь очищающее пламя христианства способно уничтожить ужасную болезнь, называемую магометанством! Это должно быть чистое римское христианство, без еретических примесей, - ибо лекарство полезно только в чистом виде, а с примесями оно убивает!

- Вы… опытные лекари, святые отцы, - сказал император после долгого молчания; все улыбнулись. – Но мы вернемся к разговору о вере позже; сейчас же поговорим о вашей силе, которую вы соединяете с нашей.

Он посмотрел на капитанов.

Те все разом поднялись и поклонились императору. Сейчас в них была только серьезность и почтительность. Константин улыбнулся.

- Я не столь сведущ в морском деле, сколь вы, поэтому приглашу сюда моего самого опытного комеса – Леонарда Флатанелоса. Он будет моими устами – и вашим подспорьем.

Капитаны еще раз поклонились; тогда император хлопнул в ладоши и отправил явившегося евнуха за комесом.

Микитка очень волновался, но в этот раз, как и во все предыдущие, смог справиться с собой: он был уже опытным придворным и умел держаться невозмутимо и прислуживать быстро, с кем бы ни имел дело. И комеса разыскал быстро – хотя и не знал его в лицо.

Этот красивый и сильный темноглазый грек очень ему понравился – какой-то греческой добротой и смекалистостью, которые ощущались в нем. По пути к итальянцам и императору комес похлопал евнуха по плечу.

- Не унывай… мы не дадим вас в обиду, - вдруг прошептал он.

Микитка даже не успел ничего спросить; но это и не дозволялось, и было не нужно. Он и так все понимал.

Он шагнул следом за комесом и остался в комнате, на случай императорской нужды, - но теперь улыбался, хотя больше никак не выдал своих чувств и своего присутствия. Однако слушал очень чутко, как всегда.

Вечером следующего дня Феодоре передали записку – ее принес не кто иной, как Микитка.

“Госпожа, мои люди следили за кораблями до ночи – и всю ночь, и весь сегодняшний день: будут продолжать наблюдать еще неделю. Теперь галеры разгружены, команды размещены там, где наши воины смогут надзирать за ними: близко к морю, но далеко от Большого дворца и императора. Сам Константин к кораблям выходить не будет – достаточно долго, чтобы исключить предательскую вылазку. Если что-нибудь переменится, я вас тотчас извещу через того же евнуха, вашего сородича”.

Неделя прошла спокойно – не считая того, что для Феодоры не было никакой возможности больше плавать, на глазах у католиков, и выходить в море на своей хеландии. Комес Флатанелос занимался морскими учениями вместе с итальянцами и постигал их стратегию и тактику. Половина Царьграда сбегалась к морю любоваться, как сходятся и расходятся корабли, слушать учебные выстрелы и команды, распугивающие морских птиц, кривиться на иноземцев – или восхищаться их искусством.

А в конце испытательного срока Феодоре передали еще одну записку – и не только ее: связку свитков, в которых она с изумлением узнала собственные работы.

“Дорогая госпожа, я забрал из библиотеки все, что подписано вашим именем – или только принадлежит вашему перу. Этим работам нельзя больше сохраняться у василевса. Если Город займут турки, ваши сочинения будут просто уничтожены; если же католики, их могут сжечь вместе с вами.

Пока все спокойно, и Никифора среди наших гостей мы не обнаружили: но это еще ничего не значит. Его орудием может быть любой из прибывших.

Сейчас же я советовал бы вам уехать в ваше имение, подальше от наших ретивых союзников: вы спрячете ваши трактаты, которые, как вы сами понимаете, нельзя доверить никому постороннему. Все равно теперь вам больше невозможно плавать – и вы и ваши дети нуждаетесь в сельской тишине: думаю, супруг вас отпустит, как и государь. Я знаю, как добраться до вас, - и буду сноситься с вами и дальше, если у одного из нас возникнет нужда в другом.

Остаюсь вам навечно предан”.

Феодора попросила у мужа разрешения на отъезд в тот же день; и Фома согласился. Наказал ей быть осторожной – но уже не так трепетал за жену, как прежде, когда она не упражняла свою силу.

Она собиралась целый день, а вечером муж был особенно ласков с ней и нежно простился – а Феодора потом думала с досадой, что он нарушил свое слово. Они же договорились не заводить пока других детей!

На другое утро она уехала, когда мужа не было: и радовалась, что не пришлось с ним прощаться. Кажется, они немало устали друг от друга.

А на пути в имение ее вдруг посетила безумная мысль – которую она тотчас осуществила, как уже не одну свою безумную мысль. На развилке, где по сторонам дороги стояли межевые амфоры, Феодора приказала поворачивать – в имение Калокиров! А вдруг Феофано там?..