Вдруг московитка подумала, что ее верные, как псы, молодые стражники оба холосты и неразлучны, как братья. Может, они и были как братья; а может, и нет. Даже скорее нет: на женщин они не смотрели.
Феодора засмеялась сквозь слезы и подумала, что в этом, наверное, и была причина непобедимости греческих воинских общин: каждый мог не стыдясь искать любой поддержки сильного товарища. Можно было без сомнений изливать свою страсть и не бояться зачать лишнего в трудный час ребенка. Она подумала о Феофано и захотела оказаться в ее объятиях.
Потом села и, утирая слезы, позвала Аспазию. Нужно было приводить себя в порядок, и плакать не следовало: а то и в самом деле пропадет молоко. Госпожа потребовала к себе и дочь, и сына: Варду она теперь тоже давала грудь сама.
Через небольшое время она почувствовала себя сильной, как прежде, и почти счастливой – она держала в объятиях детей, чьи судьбы полностью ей принадлежали. Никакое человеческое существо – даже воин, предавший огню и мечу целое царство, - не чувствует себя таким всесильным, как мать, склоняющаяся над детьми.
На другой день они опять пошли и плавать, и кататься на хеландии: патрикий отправился с женой сам, и немало нового услышал от нее о собственном судне. Фома слушал со снисходительным восхищением; но не сердился на ее осведомленность. Может, им и в самом деле придется всем вместе бежать из Константинополя на этом корабле.
Кончился июль и пошел последний летний месяц: жаркий и бестревожный. Феодора с мужем продолжали учиться плавать, приучая к морю детей. Они научились держаться на воде – и могли бы выплыть в спокойную погоду, если придет крайняя нужда. Но они по-прежнему не спали вместе – полноценно, как супруги.
Фома, впрочем, рассказывал ей, что для греков древности соитие нередко было только способом сотворения детей, а для выражения любви служило все остальное: на что теперь наложила запрет церковь.
Если церкви дать волю, она наложит запрет на самую жизнь…
Иногда они выходили в море на хеландии вместе, но чаще Феодора делала это одна: она почувствовала, что пристрастилась к воде больше мужа, который не любил этой стихии, так легко обнажавшей человеческую натуру. У него было много дел при императоре – дел со скрытными людьми и дворцовыми опасностями, которые патрикий Нотарас привык и любил отражать.
К тому же, в море даже у берега водились акулы – и однажды, купаясь, они заметили меж волн серую блестящую спину с торчащим плавником. Никанор, самый бдительный, криками привлек внимание учеников и погнал их на берег.
Господин чуть не убежал сразу же – и остался только из большего страха: страха уронить себя в глазах воинов. А Феодора хотела даже продолжить урок: но тут ей уже воспретил Никанор.
Он тихо сказал госпоже:
- Сразу же, как только ты становишься храбрым, погибнуть легче всего – ты перестаешь трезво оценивать опасность. Потом ты понимаешь, что осторожность важна не меньше отваги. Сейчас нам лучше уйти.
Акула все мелькала, темная посреди золотистой ряби, все дальше и дальше. Но тут же у берега показался второй плавник.
Феодора и Фома ахнули одновременно и схватились за руки.
- Я так и думал! На самом деле они нечасто ходят стаями, - сказал взволнованный Никанор. – И нечасто нападают на людей. Но нападают быстро: и если их несколько, надо сразу же уходить.
Они молча оделись и пошли прочь; Феодора с мужем держались за руки всю дорогу, а полные ужаса Аспазия и Магдалина, которым были доверены дети, не смели даже напомнить господам о себе. Хорошо, что хотя бы дети так малы, чтобы ничего не понять!
А на другой день Феодора, заплыв дальше обыкновенного, - Никанор понемногу пускал ее все дальше, - в первый раз открыла в воде глаза: ей стало любопытно рассмотреть морское дно, хотя нырять она еще не пыталась.
Когда же она сделала это, то удивилась, насколько прозрачно море - как будто туда не выкидывали мусор со всего Царьграда. Водоросли колыхались, как волосы юных купальщиц; стаи ярких рыбок проскальзывали над ними. А потом Феодора увидела на дне какой-то темный продолговатый предмет, напоминавший спящего человека; и тут же, хлебнув воды, вынырнула, кашляя. Феодора поплыла назад так быстро, как будто за ней гнались акулы. Никанор похвалил бы ее за успехи; нет, не похвалил бы. Она совсем не рассчитывала усилий!
Встав из воды, Феодора хватала ртом воздух и шаталась. Учитель тут же оказался рядом и схватил ее за плечи:
- Что там? Акулы?.. Идем скорее на берег!
Феодора потрясла головой.
- Там… там утопленник! Мертвец!
Она понемногу приходила в себя. Уж не из тех ли он людей доместика схол, которых отправил на дно лучший комес императора?
И не сказать ли об этом комесу?
Никанор погладил ее по плечу.
- Здесь часто находят утопленников… ты знаешь, как тяжела наша жизнь, - сказал старый воин. – Но мертвецов не стоит бояться: живые куда опасней.
Феодора засмеялась. Потом повернулась к патрикию.
- Ты не боишься мертвецов, муж мой? Тогда иди сюда!
Она разглядывала дно еще сколько могла – и теперь ясно различала то тут, то там страшные, поеденные рыбами и оплетенные водорослями человеческие остовы: на многих сохранились дорогие одежды, отягощенные золотой вышивкой и драгоценными камнями, и прекрасной работы доспехи.
“Неужели все они уцелели с того нападения? Нужно непременно сказать комесу!”
Наконец патрикий утащил ее прочь почти силой – он теперь мог даже плыть, увлекая жену.
- Ты совсем себя не бережешь… подумай о детях! – сказал Фома.
Феодора рассеянно кивнула и направилась на берег. В этот раз она даже не подумала о том, чтобы выкупать детей; впрочем, выплыть при нужде все равно сможет только взрослый и сильный человек.
Дома она вдруг сказала мужу:
- Сколько детей ты хочешь?
Он удивился такому вопросу.
- Сколько Бог даст!
Феодора сжала губы. Как для него все просто!
- Бог даст – Бог обратно возьмет, - сказала она. Помолчала хмуро. – Мне кажется, нам надо повременить со следующим ребенком.
Патрикий недовольно посмотрел на нее – не столько это предложение ему не понравилось: нет, он и сам был бы не прочь повременить, потому что уже устал от детей, висевших на его плечах и отягощавших их все сильнее. Но патрикию не по душе было услышать такое от женщины, которая ему принадлежала.
Наконец он улыбнулся и сказал:
- Ты права, дорогая. Нам нужен отдых.
“А мне нужны снадобья, которые обещала Феофано”, - подумала жена.
Она помолчала и спросила:
- Разве наше имение не нуждается в присмотре? Мы уже больше полугода там не были!
“Когда же приплывет троянский конь…”
- Я подумаю об этом, - прохладно пообещал муж. – Ты же знаешь, что я не принадлежу себе.
Феодора увиделась с комесом через несколько дней: он сам нашел ее на пристани.
- Вы так отчаянно оглядывались, что я догадался, кого вы ищете глазами, - с улыбкой сказал Флатанелос. – Вам следует лучше притворяться!
- Я не умею, - мрачно ответила московитка. – И у меня срочные новости.
Флатанелос посерьезнел.
- Я понял. Говорите.
Она взяла его за руку.
- Комес, я вчера купалась – и увидела на дне мертвецов. Много мертвецов в богатых платьях и доспехах! - сказала Феодора. – Может быть, это ваши?
Он стиснул ее руку так, что она чуть не вскрикнула.
- Весьма возможно! Нет… я на это почти не надеялся, - пробормотал моряк. – Ведь мы несколько раз ныряли за мертвыми и никого не нашли! Наверное, унесло бурями и приливами! Осенью и зимой так штормило!
Феодора кивнула.
- Вы поздно об этом подумали… и зимой было холодно нырять. А приливы доставили утопленников сюда.
Комес вдруг обнял ее; она испугалась и хотела вырваться, а он жарко прошептал:
- Вы просто находка для нашей империи!
Отстранился и сказал, глядя строгими карими глазами:
