Но всякое подспудное недовольство Фома скрыл – и радовался он долго и искренне: и дочери Анастасии, и благополучному разрешению Феодоры. Особенно последнему.

Анастасия получилась светлоглазой – с серыми,отцовскими, глазами: с глазами Феофано. Волосы же были темные, как у матери: дочка унаследовала материнскую, русскую пригожесть. Феодора казалась даже больше гречанкой, чем Анастасия, - хотя дочь, как и Вард, вырастет самой настоящей гречанкой.

Продержится ли Константинополь до тех пор, пока дети не вырастут? Но ведь держался как-то столь долго, изъеденный столькими язвами: за счет труда бесчисленных рабов и титанических усилий отдельных, последних своих героев.

Через неделю после рождения Анастасии, когда Феодора кормила дочь – она будет питать ее сама, сколько сможет! – молодой матери принесли букет цветов: лилий и нарциссов. Феодора с радостью приняла подарок, не сомневаясь, от кого он.

Муж вскоре вошел в комнату и, нахмурившись, сунул нос в сильно пахнущие лилии, цветы женственности.

Спросил, неприятно улыбнувшись одними губами:

- От тайного поклонника?

- От него самого, - весело сказала жена.

Фома резко поднял голову – и наткнулся на ее взгляд. Больше патрикий ничего не прибавил: он знал, что Феодоре можно верить как мужчине.

Через месяц после рождения дочери – супруги все еще не разделяли ложе, но Феодора уже вполне оправилась, даже фигура стала почти прежней, - мать предложила начать купать малышку и, разумеется, Варда в море. А заодно и самим попробовать.

- Когда еще, если не теперь? – сказала она.

Муж поломался, но скоро уступил: он давно ждал этой просьбы, да и сам хотел. Только состояние Феодоры все не позволяло.

Но патрикий сказал, что сначала они всей семьей покатаются по морю на хеландии - на новенькой “Клеопатре”, чуде византийского кораблестроения с русскою прочностью. Обвыкнут, осмотрятся - а там можно перейти и к урокам. В учителях плавания у патрикия недостатка не будет.

Конечно, жена согласилась. Прогулка получилась радостной, даже праздничной: “Клеопатра” была увита гирляндами цветов, как те суда, на которых когда-то великая царица встречала Антония. На хеландии зажгли огни – и встречали чету Нотарасов рукоплесканиями. Феодора смеялась, сама счастливая как дитя; муж был так же весел.

Особенно Феодора радовалась тому, что на “Клеопатре”, по ее особенному пожеланию, гребли свободные люди, а не каторжники. Орест говорил ей, что в бою свободные гребцы полезнее всего, хотя в них большой недостаток: это очень тяжелый труд.

Нотарасы сидели на палубе под навесом и наслаждались солнечным днем и приветливым морем. Казалось, этот день позаимствован из древнего безмятежного прошлого. Патрикий приказал принести вина, и они пили и смеялись; пили здоровье хозяев, и супруги были счастливы.

Как вдруг на горизонте показался белый парус – предостерегающий крик матроса всполошил всех: веселье тут же сменилось испугом. Феодора, схватив дочь, попятилась назад, к мосткам, – хотя они были далеко от берега.

Но испуг продлился недолго: это оказался византийский дромон, длинный боевой корабль, - корабль императорского флота! А вскоре его узнали, и послышались крики радости.

- Флатанелос! Наш герой возвратился целым и невредимым! Слава небесам!

Комес вернулся!..

Феодора не знала, радоваться или ужасаться: но поняла, что скоро ее тревоги разрешатся. Дромон, на борту которого было вырезано название – “Константин Победоносный”, остановился напротив “Клеопатры”. Он поприветствовал “Клеопатру” огненным салютом: все ахнули, но тут же захлопали искусству комеса, который сейчас был и кентархом.

А потом с корабля…. нет, не спустили шлюпку: Леонард Флатанелос, одетый в легкое шелковое платье, сам стрелой бросился в воду и быстро подплыл к хеландии.

Он взобрался на борт под восторженное аханье и смех. Одежда облепила его могучую статную фигуру; он улыбался и махал всем рукой.

Увидев Феодору, комес низко поклонился, прижав руку к сердцу; хозяйка невольно закраснелась.

- Как я счастлив видеть вас! И счастлив, что мое прибытие совпало с вашим праздником! – сказал Леонард Флатанелос.

Его тут же усадили за стол, налили вина; его наперебой расспрашивали, а комес только смеялся и отмахивался от вопросов.

- Порадуйтесь за империю – а докладывать я буду только государю. Потом и вы все услышите, - сказал он.

И впервые за улыбкой героя Феодоре почудилась боль, натужность; такая же натужность сквозила и в гостеприимстве Фомы. Бедняга! Ему придется терпеть всю прогулку!

Вскоре, однако, хозяина закружили и заняли другие гости, а комеса оставили в покое: и Феодора смогла уединиться с ним. У нее на руках была дочь, но это не мешало им говорить.

- Что вы мне скажете? - сурово вопросила московитка.

Флатанелос опустил глаза.

- Это долгий разговор, и он не предназначен для чужих ушей. И ваш муж скоро вернется, - ответил комес.

Феодора заставила себя перемолчать - а потом улыбнуться.

- Мы всей семьей хотели учиться плавать… я сейчас, глядя на вас, пожелала, чтобы вы стали нашим учителем!

Флатанелос засмеялся.

- Я бы с радостью согласился, но патрикию это не понравится.

После долгого молчания он тихо прибавил:

- Я знаю, неприлично говорить такое замужней женщине… но вы стали еще прекраснее, чем были, госпожа Нотарас. Материнство идет вам на пользу.

- Материнство всегда на пользу, если рожаешь от любимого человека, - весело ответила Феодора.

Тут оба поняли, как далеко зашли, - и запнулись, смутились.

Феодора сказала:

- Мне… или вам нужно сейчас уйти. Но потом мы обязательно должны поговорить!

Комес кивнул очень серьезно.

- Как можно скорее.

* На острове Лесбос.

========== Глава 50 ==========

До самого конца прогулки муж не говорил с Феодорой и избегал ее; Вард был с нянькой, а хозяйка сидела на палубе и мрачно покачивала дочь. Праздник был безнадежно испорчен.

Комес распрощался с патрикием спустя небольшое время: “Константин Победоносный” плыл за “Клеопатрой” след в след, и герой вернулся на свой дромон таким же образом, каким покинул его. Конечно, с Феодорой он больше не заговорил – и даже не переглянулся.

Когда они сошли на берег – и остались одни, не считая собственной прислуги и охраны, - патрикий тут же сорвался на крик:

- Это он за тобой ухаживает? Я так и знал, все это время!..

Феодора отшатнулась, прижимая к себе дочку, которая испугалась и заплакала; такого она не ожидала даже от мужа, не отличавшегося стойкостью. Но ведь она знала, что патрикий очень чувствителен и по-женски несдержан…

Жена сухо сказала:

- Сейчас же перестань! Ты позоришь нас обоих перед слугами – и ты ошибаешься!

Фома мрачно посмотрел на нее.

- Тогда кто же подарил тебе это?

Его палец уперся в ожерелье, обнимавшее шею московитки.

Феодора отступила и поцеловала дочку, которая по-прежнему хныкала.

- У меня пропадет молоко от твоих криков, - сказала она. – Ожерелье подарил мне друг, тебе неизвестный; но я тебе не изменяла и не намерена! Комес здесь ни при чем!

Она подняла глаза, и ее вдруг охватили нежность и жалость, сменившие гнев, - Фома смотрел на нее с такой детской надеждой: как на мать, вершительницу и госпожу своей судьбы, единственную женщину, которой он вверил свое сердце. Феодора улыбнулась, вспомнив, как любит этого человека.

- Это правда, дорогой, - сказала она. – Я тебе верна.

Патрикий улыбнулся - и, приблизившись к ней, обнял жену вместе с дочерью. Теперь он плакал.

- Господи, я так страдал! Я думал…

- Ты думал, что я бессердечная и неблагодарная тварь? – прошептала Феодора. Она утерла его слезы. – Плохо же ты думаешь о своей жене, своей возлюбленной!

- Я исправлюсь, - сказал Фома. - Я заглажу свою вину, я сделаю для тебя все, что ты пожелаешь!