Когда он смог сесть в постели, у него помутилось в глазах и в голове; несмотря ни на что, комес попытался встать. Он пошатнулся, стиснул зубы от боли в раненой ноге и упал назад.

В другом конце комнаты хлопнула дверь, и вбежала Феодора. Она топнула ногой, остановившись посреди спальни.

- Что ты делаешь? Тебе нельзя вставать!..

Она хотела обхватить мужа поперек пояса и уложить силой; но он уже лег сам, улыбаясь ей. Леонард посмотрел жене в глаза и тут же отвернулся. Не выдержал.

- Где ты была?

Он хотел спросить ласково, но получилось так, точно он выговаривал ей.

Феодора вдруг опустилась на колени у Леонардова одра и уткнулась лицом в постель; взяв его здоровую руку, она сжала ее.

- Мы его похоронили, - прошептала она, плача. – Уже. Даже Вард не увидел, сын ведь еще не успел приехать из Неаполя!..

Московитка подняла голову и словно обожгла Леонарда взглядом.

И комес вдруг понял, чему обрек себя: он победил, убил Фому Нотараса, но на самом деле победил Фома Нотарас. Теперь патрикий навеки герой, навеки священ для своей семьи – для своей жены, для сына, для сестры, божественной Феофано… конечно, Феодора не захочет и не сможет утаить от Феофано, какой подвиг совершил ее брат.

Возлюбленный брат – и лучший любовник и союзник Метаксии Калокир теперь лежит на земле Флатанелосов… и Леонард Флатанелос, убийца патрикия Нотараса, будет до конца своих дней чтить его могилу. Достанет ли человеческих сил это вынести?

Тут вдруг новая мысль посетила критянина.

Он быстро спросил:

- Но как вы его похоронили? Ведь это убийство… власти должны узнать!

Феодора засмеялась, так что слезы опять побежали по ее щекам. Утерла глаза.

- Милый мой, какие власти? Ты в своем уме? Мало нам инквизиции!

Московитка опять взяла его руку, поцеловала ее и приложила к своей щеке. Она глядела на своего мужа, а ему было страшно глядеть на нее.

- Мы его погребли совсем тихо, - прошептала она, сглатывая слезы. – Никто не знает и не узнает. Наши слуги болтать не станут… они себе не враги.

Феодора встала с колен и, склонившись над Леонардом, поцеловала его в лоб.

- Спи спокойно, дорогой.

Тут он не выдержал и стиснул ее руку, пока она не убежала.

- Прости меня! Пожалуйста!

- Я не…

Московитка дернулась, но тщетно: Леонард не пускал. Тогда она взглянула на него.

- Я тебя не виню, - сказала Феодора.

Теперь она смотрела ему в глаза – в первый раз после поединка: супруги посмотрели друг на друга долгим взглядом.

- Я тебя не виню, - Феодора покачала головой, утерев глаза концом косы. – Это все гораздо больше, чем твоя вина, ты сам понимаешь…

Леонард кивнул: счастливый, что жена пытается простить его… хотя до конца простить ни его, ни себя не сможет.

Феодора улыбнулась ему и коснулась его заросшей щеки; Леонард успел поцеловать ее ладонь. Она погладила его взмокшие кудри.

- Тебе принести что-нибудь?

Леонард покачал головой.

- Только сама вернись, - тихо попросил он.

Феофано приехала на другой день. Ее уведомили о случившемся только теперь.

Лакедемонянка зашла к раненому в комнату – Вард уже заходил к отчиму. С мальчиком Леонард заговорить так и не смог; и без этого можно было пока обойтись. А избежать разговора с Феофано – нельзя.

Царица амазонок села к критянину на постель, чуть не придавив раненую ногу; Леонард едва не закричал, но спартанка чувствовала, где он ранен, и не задела его. Она не сводила с него своих огромных глаз, и на ее ярких твердых губах дрожала усмешка.

- С возвращением, комес Флатанелос, - сказала она.

Леонард встрепенулся; хотел было начать оправдываться, как перед женой, но потом понял, что это унизительно – и бесполезно. Феофано все понимает: она всегда все понимала раньше, чем люди успевали это почувствовать.

- Ты знаешь, что Дионисий Аммоний привез с собой Феодору Константинопольскую? – вдруг спросила Феофано.

Леонард мало успел узнать о походе Сфорца; и тем более его изумили эти слова.

- Феодору? Статую?..

Лакедемонянка кивнула.

- Теперь ее установят в Риме, как достояние города – так решил и герцог, и Дионисий, - рассмеялась Феофано. – Она настоящая Елена, и теперь будет искушать весь Рим, наконец приехав сюда… но то, что она Елена, не отменяет того, что ты убийца. Мужчины все убийцы, которые рвут женщин на части.

Она резко встала; и теперь Леонард вскрикнул, когда его израненное тело подбросило на ремнях.

- Ты победил, комес, но… надолго ли?.. Посмотрим!.. - прошептала Феофано, сжав кулаки.

Она стремительно вышла, не дав ему сказать ни слова.

Леонард тихо проклял себя, тоже сжав кулаки: боль в раненой руке вырвала у него стон.

Уймется ли когда-нибудь эта ненависть? Может ли уняться ненависть женщины, которая глубоко любила, - ведь женщины никогда ничего не забывают! А ненависть такого существа, как Феофано?

Когда комес оказался способен ходить, он первым делом отправился взглянуть на могилу Фомы Нотараса: на то место, которое было известно как его могила только посвященным. Он пришел к этому месту, опираясь на руку жены.

Они долго стояли рядом, только вдвоем, не говоря ни слова.

========== Глава 166 ==========

Фома Нотарас не солгал насчет письма к жене: хотя у Леонарда не было возможности проверить, пока не стало поздно. И теперь, - сколько ни проклинай себя, - уже нельзя было ничего узнать сверх того, что патрикий счел нужным сообщить.

Александр, по словам Фомы, воспитывался теперь в Кандии – на Крите, куда патрикий вывез мальчика с приличествующим его происхождению и положению штатом обслуги и где, по его словам, обзавелся имением год назад. Крит был все еще один из самых греческих островов… а о том, откуда Фома Нотарас взял средства на ребенка и на собственное подобающее положению содержание, можно было догадаться. Этот человек шел теми путями, которые прежде него торили самые догадливые и сильные, но пользовался случаем патрикий прекрасно: Фома, вызнавший все, что только можно, о своем сопернике, тоже приложил руку к разграблению критской сокровищницы. Не считая того, что он назанимал и скопил здесь, в Италии.

“Я не могу воспретить тебе забрать сына, - писал мертвый Фома Нотарас своей скифской пленнице и жене, - но я увещеваю тебя со всей силой умирающего духа. Огради моего Александра от воспитания, которое получат от твоего незаконного мужа другие наши дети: считай, что такова моя последняя воля! Я обеспечил Александра вперед на долгие годы, и с ним хорошие воспитатели, которые преданы мне.

Ты скажешь, что Александр будет несчастен без матери? Тысячи греческих детей воспитывались без матерей, в языческое и христианское время, и вполне успешно. Но даже если сын и будет несчастен, я так хочу: Александр – мое последнее произведение на земле, свободное от тех, кто при моей жизни подавил меня. Мой младший сын – тот, в котором я могу выразить свою силу и характер. Если ты хоть сколько-нибудь любила меня, Феодора, ты не откажешь мне.

Наше дитя вырастет, и его ждет самостоятельная жизнь… какую прожил бы я, не стрясись этой страшной войны, если бы я мог свободно развивать свои дарования и не чахнуть вечно в чужой тени. Оставь Александра, Феодора, - и ты, мой убийца, тоже оставь!”

Феодора вздрогнула, в который раз перечитав эти строчки, полустертые из-за грязи и слез. Фома писал почти в полной уверенности, что его убьют… или он ловчил даже перед поединком?

Если бы Фома остался жив, этого письма никто не увидел бы…

Как бы то ни было, можно ли отказать в такой просьбе?

“Впрочем, искать сына вы будете долго, даже если решитесь пойти наперекор моей предсмертной воле, - и люди, которым я доверил Александра, предупреждены о таких попытках: они укроют его. Но надеюсь, что вы ничего подобного не сделаете. В свое время Александру расскажут о его матери – как ты обещала рассказать Варду и Анастасии об их отце.