Своих женщин, ставших чужими, почти все земли и народы отторгают… а вернувшихся мужчин могут принять, и мужчины даже способны утвердить на земле предков новый, лучший закон, привезенный из-за моря.

Мужи для того и созданы – утверждать новые законы, которые творятся жизнью всех людей сообща…

Но теперь – какая у ее детей надежда, кто поплывет ради нее в Московию? Кто поможет ее детям встать на ноги здесь, в Италии?

Феодора умылась холодной водой и вышла ко всем – помогать готовить поминки. Никто в доме Дионисия сейчас не спросит ее о покрасневших глазах.

Увидев снова несчастного Дария, Феодора устыдилась себя и того, что мало узнала Анну за время знакомства, - и меньше, чем следовало бы, сожалела о смерти Дариевой жены. Русская полонянка проводила на тот свет товарища по несчастью… а вернее, товарку; но не больше.

А впрочем, каждому хватает своего.

Когда тихо, по-семейному, справили поминки по усопшей, Феодора засобиралась домой, в имение. Проводить дорогую гостью вызвался сам хозяин – Дионисий, которого она из Аммониев больше всего почитала и который сильнее всего волновал ее. Может быть, потому, что слишком напоминал московитке Валента… как Мардоний, но тот был еще слишком молод.

Феодора поехала верхом, в своем полумужском платье, - рядом с Дионисием, как и рядом с Леонардом, всегда чувствовала, словно так и следует.

Они довольно долго скакали рядом в молчании – отделившись от остальных спутников, людей Дионисия и всегдашних охранителей московитки. Феодора иногда посматривала на этого почти седого, но по-прежнему могучего горца – у нее щемило сердце, и она отворачивалась, как ни хотелось что-нибудь сказать ему.

Македонец на полдороге неожиданно заговорил первым:

- Кажется, скоро готовится новый поход против турок… Мардоний мне говорил, что слышал об этом в Неаполе.

Феодора от изумления придержала Борея:

- Новый поход? Куда?

- В Турцию, моя госпожа, - рассмеялся старший Аммоний, блеснув зубами под все еще черными усами. – А может быть, и в Константинополь. Это ведь теперь тоже Турция!

Феодора устрашилась вида старого военачальника при этих словах. Она припомнила, что Дионисий, сколько ни просидел сиднем, в свое время славился своим боевым искусством не меньше Валента. Да ведь не так долго Дионисий и сидел! А силу настоящего мужа и воина не просидишь и не пропьешь!

- А кто пойдет? Сфорца? – спросила Феодора.

- Может быть, и сам герцог, - согласился македонец. – Но он, несомненно, выделит большую силу, и итальянцы соберут тех, кто годен… а у них много славных солдат! Если возьмут, и я пойду с ними!

Феодора зажмурилась, сдерживая слезы: значит, скоро они лишатся еще одного столпа своей жизни, одного из своих отцов… А после того, как ушел Леонард со своими мужчинами, им уже жилось туго…

- Почему ты сейчас говоришь мне это? – прошептала она.

И вдруг ее осенило.

- Леонард! Вы можете узнать что-нибудь о Леонарде! – ахнула московитка.

Дионисий кивнул.

- Очень может быть, - сказал он. – Сейчас новости о важных людях распространяются как пожар в степи… между нами и турками огонь долго не погаснет, - пробормотал военачальник, подкрутив черный ус. – Может быть, Леонард Флатанелос жив и в плену у турок, а за него хотят выкуп: это случается часто…

- А Мардоний? – спросила Феодора, сдерживая невольную радость.

- Он пока останется здесь - может быть, понадобится брату, - ответил Дионисий. – И уж точно понадобится всем женщинам нашей семьи больше, чем мне! Женщин у нас слишком много!

Дионисий нахмурил четкие черные брови и прибавил:

- У Мардония и здесь будут случаи повоевать, а для турок он еще зелен!

Они помолчали некоторое время, труся бок о бок, - так близко, что почти соприкасались ногами и чувствовали, как пахнет разгоряченный конь соседа. Потом Дионисий прибавил:

- Может быть, я возьму с собой Дария. Он лучший воин, чем Мардоний, и успел испытать себя в бою!

“И, может быть, Дарий теперь будет сам искать смерти, как и следует воину”, - подумала московитка. Она кивнула, кусая губы: из глаз закапали слезы, измочив горячим руки, сжимавшие поводья. Иногда Феодора надевала любимые в Европе перчатки из тонкой кожи, чтобы защищать руки во время катанья на лошади, - но чаще пренебрегала этим, как и македонцы.

Наконец пришло время прощаться. Они подъехали совсем близко к владениям Феодоры, где она теперь была полной хозяйкой; но если бы кто-нибудь в имении завидел Дионисия, его бы пригласили в дом, и потребовалось бы все объяснять. А этого обоим товарищам сейчас хотелось меньше всего.

Дионисий спешился и ссадил Феодору; он обнял ее. Зажмурившись, московитка на миг представила, что это Валент опять прижимает ее к груди, и всхлипнула. Дионисий поцеловал московитку в голову, покрытую темным платком - от дорожной пыли и ради приличия.

- До свидания, госпожа.

Горец сумрачно улыбнулся.

- Если я соберусь выступать, ты узнаешь об этом заранее, и мы обязательно простимся.

Феодора кивнула, схватив обеими руками большую узловатую руку. Эта рука могла бы раздавить ей горло почти без усилия – но ощущать такого человека другом было восхитительно. Только бы Леонард вернулся к ней, своей жене, сохранив такую же мощь!

Фома Нотарас уже очень долго молчал, даже о сыне молчал… как скоро он узнает о готовящемся новом походе, и как поступит?

Дионисий ускакал, вместе со своими двоими людьми. Филипп и его товарищи подъехали к своей госпоже, глядя вслед Дионисию с таким же выражением, как она. Феодора спросила себя, сколько ее воины услышали из всего разговора.

Потом московитка опять вскочила в седло и молча тронула пятками бока коня; она никогда не носила шпор, и Борей слушался малейших движений ног любимой и любящей его хозяйки. Воины, ничего не говоря, поскакали следом.

========== Глава 161 ==========

Герцог Сфорца и в самом деле собрался выступать во главе итальянской армии – Дионисия он брал в числе своих военачальников. Несомненно, эти двое мужей, хотя и не сдружились, успели сплотиться крепче, чем мужчины братались словами, мыслью и каждодневными делами: соединило македонца и итальянца сознание великого общего дела, общего мужества и правды.

Дионисий вскоре после похорон Анны и объяснения с московиткой уехал в Неаполь – готовиться, смотреть солдат и обсуждать со своим итальянским покровителем и родственником военные планы. Как его отъезд приняла жена – Феодора не знала; наверное, так же, как сама она отпускала Леонарда.

Италия была теплая и небольшая страна – сравнить только с русскими землями! – и собирать войско, как и ополчение, было недолгим делом: тем более, что эта кампания готовилась давно, только греки о ней не знали. Всю зиму должны были идти учения и снаряжение пехоты, кавалерии и флота – и в конце зимы, в начале весны, армия собиралась выдвигаться.

Ударить хотели по соседней с Македонией и Болгарией и давно подвластной туркам Фракии, сразу по двум направлениям. По Городу, Стамбулу, располагавшемуся в восточной ее части, - напав с моря и с суши, - и на запад. Хотели дойти до Эдирне, прежде Адрианополя - до сих пор главной столицы османской империи, захваченной турками у ромеев сто лет назад: в Эдирне прежде того и после того жило много славян.

Почему это время представлялось герцогу наиболее удачным – Феодора не знала. Может быть, в Константинополе сейчас происходило что-то, что отвлекло на себя внимание султана. Может быть, что-то рассердило и отвлекло османов со стороны ближайших своих южноевропейских соседей, которых турки сильнее всего стремились покорить и которые дрались за веру и свободу всего отчаяннее: Венгрии и Валахии. Одна из этих стран-союзниц была католической, другая столь же сурово православной, но обе были населены потомками самых диких кочевников.

Султан Мехмед был жесток, но капризен и переменчив, как средиземноморские ветры, и мысль повелителя правоверных все время перекидывалась с одних врагов на других - врагов ислама было очень много, и они все множились!